– Не торгуйтесь, батенька, вы не на рынке. А то я ведь на Голгофе тоже могу сказать, что вы полумертвый. И будете страдать дальше.
– Ладно-ладно, доктор. Договорились. Процентик.
– Ну и отличненько. Освобождайте каталочку.
– За процентик, доктор, вы уж меня на каталке до автомобильной стоянки докатите. Слаб я еще после шока, ноги не вполне держат.
Доктор кликнул санитаров, и те, бережно придерживая тело пациента, отбуксировали Кима к его персональному фургону.
Сцена четвертая
Позитивный оппозиционер Василий
Василий отжигал. Он дал за неделю столько интервью, сколько не давал и за год. Не какие-нибудь шорты на пять минут, а получасовые глубинные лонги. И список желающих получить порцию его риторики не иссякал. Причем это были люди, которые раньше с ним даже и не здоровались, а завидев издали, спешили, по возможности, свернуть в сторону.
Наконец-то! Наконец-то можно оставить другим тусовать юнцов, а самому заняться средним возрастом и средним классом, то есть собой любимым. После коротких раздумий и долгого согласования с застенком, Василий назвал свою новою оппозиционную партию "Партией потребительской власти". Вася размышлял так. Кто составляет средний класс? Активные потребители. Да, да! Средний класс нельзя назвать производителем. Средний класс если что и производит, то только нематериальные, а то и вовсе виртуальные ценности: разные услуги, иногда искусство, много ширпотребных зрелищ и много-много слов в устном и письменном видах. Зато он активно потребляет: качественную пищу, дорогие вина, помещения, машины, мебеля, брендовые тряпки и курортный отдых. Все, предпочтительно, заграничное. Поэтому отечественным производителем средний класс по большому счету не интересуется. Загнется производитель совсем или выживет – это на качество жизни среднего класса не повлияет. Ну, или почти не повлияет. Какая основная цель среднего класса? Жить приятно во всех отношениях. А основная ценность? Свобода потребления. А кто может этому помешать? Завистливый и косный класс производителей. Те, к базовым ценностям которых относятся: водка "Столичная", батон "Нарезной", колбаса "Докторская", шашлык свиной 2 кг в пластиковом ведерке, квартира в панельке, "Нива-Патриот" и деревянный сруб 6 x 6 на заболоченном дачном участке в трех часах езды от дома.
А как этот класс производителей может среднему классу помешать? Задавить своим весом, набранным на нарезных батонах и свином шашлыке. Потому что он составляет основную массу избирателей, а потому тащит все общество назад к базовым потребностям. От сухого вина у него болит живот, французский сыр он не переносит на дух, в "Мерсе" его укачивает, различие между китайскими шмотками с рынка и китайскими шмотками из дорогих бутиков он видит только в цене, а лучших отдых – напиться на природе, совместив это с охотой, рыбалкой или грядкокопательством.
А как среднему классу в этой ситуации выжить? Получить от власти больше прав, больше, чем у других: студентов, производителей и пенсионеров. Особенно пенсионеров, самой политизированной группы в стране. Потому что производителей на выборные участки еще заманить надо, посулом там или угрозой, а пенсионеры идут добровольно, широкими, хоть и нестройными, рядами, и голосуют, голосуют, голосуют.
Исходя из вышеизложенного, нужно дать среднему классу четыре голоса против одного из других социальных категорий. Почему? Потому что у него доход минимум в четыре раза выше. А пенсионерам оставить по полголоса – в соответствии с их пенсиями. Или даже четверть. Да, четверти будет достаточно.
И скажите, кто из среднего класса будет против такого расклада? Покажите мне такого протестанта. Да под такую идею все мыслящие люди страны соберутся, потому что именно они составляют средний класс. Они создали себе комфортную жизнь в условиях всеобщего дискомфорта своим умом и изобретательностью. Не урвали у государства, как олигархи. Не брали взяток, как чиновники. Да, они помогали олигархам прихватизировать ничейную собственность и иногда давали взятки чиновникам, но не сами, не сами, потому что заносить они брезгуют. Им это делать совестно. Ну, и если разобраться, таким образом они поднимали уровень доходов чиновников до уровня доходов среднего класса. Так что совесть их чиста. И репутация безупречна.
Василий торжествовал. Вот он, настал его звездный час! Что может противопоставить этой идее его конкурент по месту в оппозиции, мстительный олигарх Хорохоров? Опять объединение против существующей власти? А ради чего? Один мститель уже отдыхает в Лондоне. Другой трудится на зоне. А сам Хорохоров только что сдал власти свои выборные голоса. Кто за него голосовал, тот об этом знает. Да и не пойдет под него средний класс, кроме подчиненных ему менеджеров. Что знает Хорохоров о среднем классе? Он же из студентов сразу в олигархи выскочил. И потому о думах и чаяниях потребительского класса он знает только понаслышке. А вот Василий все на своей шкуре испытал. И в политике он – зубр, не то что Хорохоров. Его не смутят ни городские сумасшедшие, цепляющиеся за руку лидера во время массовых шествий, ни безмозглые юнцы, орущие "Похотливая сволочь!", ни… Да ровным счетом его ничто не смутит.
Даже интервью с зубастой Кусинеей Топчак, которое ему сейчас предстоит. На канале "Слякоть". Акробатка… ля!.. Со своим "Комом-2" кувыркалась-кувыркалась ноги врозь каждый вечер прайм-тайм много лет на всю Россию, а теперь она в оппозиционерки записалась. Еще бы в монахини! Насмешила! Стоп! Именно, что насмешила. А ведь она не из "Камеди-клаб". Может, ее в оппозицию заслали? Дискредитировать Хорохорова и прочих этих фрустрантов? А чтобы убедительнее выглядело, задержание ей организовали и обыск. Блин, да как же он раньше не допер! Значит, он и Кусинея – оба засланные. Но на разные стороны баррикад. А Папа за ними сверху наблюдает, как они кусать друг друга будут. Папа гениален! Но и он, Василий, не лох. Подыграет…
Кусинея уже ждала его в студии "Слякоти" в образе гламурной богемы. Только она владела искусством сочетать эти слабосочетаемые образя. Над овальной горловиной нарочито грубого свитерка на ушах висели два сапфира, каждый величиной с голубиное яйцо. А над ними восседали очки в пластмассовой оправе в цвет сапфиров. Шикозно!
– Здравствуйте, Василий! – задорно начала Куся.
– Здравствуйте, Кусинея! – вторил ей Вася.
– Что это у вас в руках?
– Пирог с потра2хами.
– Это мне?
– Вы догадливы.
– Как же вы, Василий, дошли до такой жизни?
– До какой такой жизни?
– Пекарской.
– В результате естественной эволюции видов. Вы из акробаток – в протестантки, а я из чиновников – в пекари.
– Да? А мне сказали, вы сделали каминг-аут и стали оппозиционером.
– Каминг-аут? Это сродни чему? Куннинг-улису?
– Нет, Василий, это когда вы перестаете дуть Кремлю в попу и встаете перед ним в полный рост по другую сторону стены.
– Ну, если я по другую стороны стены встану, меня за стеной и не разглядят.
– Вот и я за вас опасаюсь. И там вас не разглядят, и здесь вас ведь никто не знает, по эту сторону стены. Если бы я тогда вас в "Парии" не застукала в общении с устрицами и не выложила видео в Сеть, вы бы даже среди жителей Сети не были известны.
– За пиар я вам бесконечно признателен. А опасаться за меня не стоит.
– Как же не стоит? Вы ведь теперь борец с властью, а всех борцов с властью власть гнобит.
– Минуточку! Вы, Кусинея, путаете падежи. Я борюсь не с властью, а за власть.
– За власть вместе с властью? Или за власть вместо существующей власти?
– За освобождение от новой аристократии.
– А это кто?
– Что, вы хотите поименно?
– Да, если можно.
– Нельзя.
– Почему?
– Потому что рамки эфира не позволяют.
– Ну, хотя бы дайте абрис и место ее нахождения.
– Чиновники вокруг кормушки.
– Все?
– Не все. Только ожиревшие до состояния беспамятства.
– Ну, так, значит, Василий, вы все-таки оппозиционер. И место ваше на болоте.
– Я – оппозиционер? Помилуйте, Кусинея, вы что-то путаете. И на болото мне не хочется – сыро там, к тому же опасно. Трясина затянуть может.
– А где же вы будете искать сторонников, как не на болоте?
– Мои сторонники по болотам не шляются. Им некогда. Они деньги зарабатывают. Себе и близким на красивую жизнь.
– И что, вы полагаете, что на ваши призывы они оторвутся от своих рваческих занятий?
– Нет, конечно. Они все будут делать параллельно. Поддерживать меня они будут левой пяткой, не отрывая глаз от мониторинга биржевого курса акций.
– Это как?
– А технологию я вам не расскажу. Это политическое ноу-хау.
– Ладно, оставим в стороне технологии. Расскажите нам о ваших отношениях с Сусликовым.
– Я к нему не отношусь. Моя фамилия – Люберецкий.
– Ну, как же… Всем известно, что вы называете его Папой.
– Римского тоже называют Папой. Однако при этом люди не претендуют на особые с ним отношения. Это, скорее, знак уважения…
– То есть вы его уважаете?
– А вы, Кусинея, разве его не уважаете?
– Сегодня я задаю вопросы, Василий.
– Так задавайте умные вопросы. Я надеялся на интеллектуальную дуэль, но теперь вижу, что вы без оружия. Все свелось к выяснению, кто кого уважает, как в пьяной компании.
– А вы что, пьяны? Разве у вас в стакане не вода?
– Не знаю, что вы мне тут налили, я еще не пробовал.
– Так попробуйте.
– Воздержусь. Вдруг слабительное. Расслаблюсь…
– Боитесь, язык развяжется?
– Язык у меня всегда в развязке. За руки опасаюсь.
– Что, бить будете?
– Что вы, Кусинея… Просто вы такая, ммм, привлекательная… Оппозиция в вашем лице приобрела пикантный прикус.
– Привкус, вы хотели сказать?
– И привкус тоже. И еще придыхание.
– Так присоединяйтесь к нам – я стану вам ближе.
– Вы, Кусинея, все пытаетесь меня заманить в групповуху. А я не разделяю вашу любовь к массовым кувырканиям.
– А любовь народа к режиму Куцына вы разделяете?
– А я бы вообще разделил Куцына и режим. Это все-таки разные вещи. Куцын – это Богом данная власть. А режим создает окружение.
– То есть окружение вас не устраивает? Колодин, например?
– Я этого не говорил.
– Но он же враг Сусликова.
– С чего вы взяли? В Кремле все друг с другом дружат.
– Ну да, если нет возможности задушить, остается дружба.
– А вам непременно хочется душегубства? "И мальчики, и мальчики кровавые в глазах…"
– Задушить можно и в объятьях.
– Ну, это уж по вашей части, Кусинея.
– Что вы, я очень мирная, особенно в постели.
– Наверное. Мне просто не доводилось видеть вас спящей зубами к стенке.
– Василий, вы хамите.
– Что вы, я просто констатирую. А то привяжетесь потом ко мне, как к Хорохорову, с брачным предложением. А я, некоторым образом, женат.
– Но на дружбу хотя бы я могу рассчитывать?
– Всегда! Вы вообще можете всегда на меня рассчитывать, думаю, вы понимаете, в какой роли.
– Увы, нет. В какой же?
– Сахарной косточки для оттачивания зубок.
– Вы такой сладкий?
– Да, я такой. Главное – не влипните всем телом.
– В вас?
– Ни в меня, ни в болотную оппозицию…
– Благодарю вас, Василий, за предостережение.
– Всегда ваш, Кусинея.
По тому, что Топчак стала сдирать с себя микрофон, не дожидаясь, когда выключат камеры, Люберецкий понял, что он сумел вывести ее из равновесия. "Так тебе и надо,… чка разменная", – с чувством глубокого удовлетворения подумал Люберецкий.
Сцена пятая
Бабушкины страдания
Старушка Лидия Георгиевна сидела, сгорбившись, на наследственном потертом кожаном диване с прямой спинкой, смотрела телевизор и тихо плакала, вытирая слезы клетчатым платочком. В телевизоре который день по всем каналам показывали ее внучку Дашеньку. В фас, в профиль, ближний ракурс, дальний план, в маске и без маски. Частотность показов лица ее внучки превысило число показов всех членов Государственной думы, вместе взятых. Да что там Думы, самого переизбранного Президента показывали реже. Такая Дашенька вдруг стала медиа-востребованная. Чего же слезы лить?
Но Лидию Георгиевну Дашина популярность не радовала. Потому что она была катастрофической. Катастрофической не только для ее единственной обожаемой внучки, катастрофической для всей их семьи. Для семьи, которая в четвертом поколении кормилась, обслуживая высшую партийно-правительственную номенклатуру, как бы она ни называлась в разные исторические периоды послереволюционной эпохи. Дед Лидии Георгиевны служил дворником в Кремле. Отец Лидии Георгиевны был подменным водителем на Старой площади. Сама Лидия Георгиевна всю свою жизнь тянула нелегкую секретарскую лямку у идеологических руководителей государства, заслужив за безупречную работу персональную пенсию. Сын Лидии Георгиевны выучился на дипломата и уже дослужился до ранга посла, оттрубив в желтой жаркой Африке два срока по три года, заработав квартиру в Раменках, хламидиоз и лямблиоз.
А Дашенька… Она всегда иронизировала над бабушкой и отцом. Нет, не всегда, а лет с тринадцати. "Служите и дослужитесь", – с усмешкой повторяла она на бабушкиных воскресных обедах, когда они с сыном начинали обсуждать политические вопросы. Вот и дослужились… Сына теперь уволят. Хорошо, хоть квартира приватизирована, не отберут. Могут персональную надбавку с ее пенсии снять… Скажут, что начисляли по ошибке… Могут еще и заставить выплатить прибавку обратно… Они все могут.
Как Дашенька могла? Как она могла покуситься на самое святое? Самое неприкосновенное. Самое охраняемое. Самое недосягаемое. На верховную власть, как бы она ни называлась! Где, где она этого набралась? Ведь их семья всегда была лояльной: при Сталине – Сталину, при Хрущеве – Хрущеву, при Брежневе – Брежневу, при Куцыне – Куцыну. В доме в красном углу всегда висел портрет текущего вождя и портрет Ленина, вышитый крестом еще ее бабушкой Марфой. В синих тонах. А Маша хихикала: "Бабушка, почему у тебя Ленин – голубой? Теперь говорят, что он был черный человек. Надо перекрасить в соответствии с последними историческими воззрениями".
Дохихикалась… Сидит теперь в СИЗО в одной камере с уголовницами. Господи, стыд-то какой. В храме ноги поднимать! И на кого поднимать? На Богоизбранника! А о бабушке она подумала? Теперь и из квартиры не выйти, соседи отворачиваются, а некоторые вслед плюют. Дом-то ведомственный, все обитатели в Кремле рано или поздно служили. А об отце? Кто ее кормить-содержать будет, когда она из тюрьмы выйдет?
Сама ведь дня нигде не работала, вся в творчестве, вся в творчестве. Натворила – не разгрести.
Неужели посадят? Неужели и вправду посадят?! Посадят, конечно, вопрос – насколько. Она бы еще портреты вождей растоптала! Это оппозицию можно топтать и черной краской мазать, а вождей – не сметь! А ее как черти подзуживали. Конечно, черти. В этой ее тусовке все на чертей похожи – смердящие, бородатые, патлатые, волосы сальные, плечи перхотью посыпаны. Фу, мерзость! Одежда вся потертая какая-то, джинсы в дырках, на морозе красная кожа высвечивает семафором, трусы торчат, а мотня свисает, как будто в штаны наложили. "Бабушка, ты ничего не понимаешь в молодежной моде!" "А ты, Дашенька, ничего не понимаешь в жизни! Выросла в тепличке и думала, что весь мир – оранжерея".
Да, конечно, это ее, бабушкина, вина, что вовремя и жестко на место не поставила, глаза на правду не открыла. Не рассказала девочке, в какой стране ей довелось родиться. Не рассказала, как трясся каждую ночь ее отец, просыпаясь при малейшем стуке, ожидая когда придет его очередь пропасть без права переписки. Не рассказала, как сама всю жизнь ежемесячно писала отчеты в компетентные органы относительно рабочей обстановки. Писала и тряслась – писала не о ком-нибудь, а о первых лицах государства. И не писать не могла – ее бы тут же уволили с черной меткой. Не рассказывала, потому что боялась – вдруг у девочки депрессия начнется или еще чего хуже. Ведь все время без родителей, на ее попечении.
И вот нате вам: "Письки лают". Название-то какое срамное! Вылезли блудницы на амвон и к Богородице с призывом: "Спаси от Куцына". Чем ей Куцын не угодил? Да Куцын – лучшее, что случилось иметь России за последние сто лет! Приличный человек, непьющий, спортивный, подтянутый, порядок в стране держит, говорить умеет. Тиран, видите ли, Куцын, ретроград и душитель свобод! Сталина они не нюхали! И в храм бы не вошли – закрыты были все храмы-то и в хлевы обращены или в склады.
И уж коли ты, Дашенька, к Богородице обращаешься – развернись к ней лицом и падай в ноги, а свои-то ноги не задирай! Господи, ну за что, за что такой позор? Ведь как только власти разрешили, Лидия Георгиевна сразу в лоно церкви вернулась, а как на пенсию вышла – все церковные предписания стала строго соблюдать: постилась, каялась, молилась, все как положено. И за внучку тоже молилась, но не услышал, видно, Бог ее молитв…
И правильно, что посадят! Такие выходки должны быть наказаны. На сколько? Семь лет?! Лидия Георгиевна не поверила своим ушам – телевизионный ведущий только что озвучил предполагаемый срок. Семь лет?! Они, что, убили кого, или у государства миллионы похитили? Или церковь взорвали? Девчонки сопливые, руками-ногами помельтешили перед десятком прихожан пару минут. Семь лет?! И Патриарх не заступится. Не заступится. Призвал покарать, прямо в Вербное воскресенье призвал. А как же христианское милосердие? Христос ведь всепрощающ! Всепрощающ!
Некоторое время Лидия Георгиевна сидела в прострации и смотрела на телефонный аппарат. Потом надела очки, достала из-под телефона аккуратную записную книжку, полистала и дрожащей рукой стала набирать номер.
– Слушаю, – отозвалась трубка.
– Мирослав Казбекович, извините за беспокойство, это Лидия Георгиевна.
– Лидия Георгиевна???
– Секретарь ваша бывшая.
– Ах, Лидия Георгиевна, здравствуйте, как поживаете? Пенсию выплачивают регулярно?
– Вашими заботами, Мирослав Казбекович, спасибо.
– Чем могу быть полезен?
– За внучку хочу попросить, Мирослав Казбекович. Сгораю от стыда, но вы – последняя надежда.
– Что, уже университет закончила? Журналистика, не ошибаюсь? Ищет работу?
– Хуже, Мирослав Казбекович. Арестовали ее.
– Неужели? Наркотики?
– Еще хуже.
– Ну, не пугайте. Не убийство же, я надеюсь?
– Самоубийство.
– За это у нас не арестовывают, Лидия Георгиевна. Так в чем дело?
– Моя внучка – Даша Смирнова.
– Да, да, я отлично помню, Даша, и как вы, Смирнова.
– Та самая Даша Смирнова.
– Которая?
– Извините, Мирослав Казбекович, язык не поворачивается, так стыдно. Из "Письки лают".
– …Зарезали, Лидия Георгиевна. Без ножа зарезали. Если журналисты пронюхают, что бабушка Дарьи Смирновой была моим секретарем, на меня этот трюк и повесят. Скажут, что это была месть за смещение из Кремля. Сейчас только этого не хватало. Что же вы сразу не предупредили? Тянули два месяца!
– Неловко мне было, Мирослав Казбекович. Ну и думала, что как-нибудь обойдется.
– Обойдется?! Как же вы, Лидия Георгиевна, не прочувствовали момент? Вы, которая столько лет просидела на идеологической кухне? Впрочем, это риторика. Прошу на суде не появляться, на свидания к внучке не ходить…