Как Махно бежал
А у нас вот Махно не повезло. Засыпался. Он раз тоже так: приехал со своими бандитами на базар. Только привезли они на этот раз не сено, а дрова. Сидят они на возах, курят, торгуются с покупателями и ждут. Но в местечке тогда стоял небольшой красноармейский отряд. Командир отряда, проходя по базару, увидал возы, парней, присмотрелся к ним и подумал: "Эге! уж не порох ли под дровами?" Собрал своих ребят, переодел их в крестьянскую одежду, пробрался с ними на церковный двор, запрятал в высокой траве пулемет и ждет, что будет. Махно хитрый был, а тут - прохлопал. Все шло по порядку: вот кончается базар, вот разъезжаются мужики по домам, и вот с одного воза подымается невысокий рыжий мужик, - переодетый Махно, - сует в рот два пальца и как свистнет. И только он свистнул, как вдруг с церковного двора пулемет - так-так-так, как швейная машина. Бандиты залезли под возы. А из-за ограды красноармейцы из винтовок палят. Бросили бандиты и повозки и коней и драла в степь. Только их и видели. Троих захватили в плен. Красноармейцев мало было, человек всего пятнадцать, а то - будь их побольше - всю бы шайку захватили и самого батько - Махно.
Как деникинцы убили мою мать
Жили мы на окраине города, у реки. На реке стояла мельница. На мельнице жил мельник. Хороший такой старик. Звали его Осипом Игнатьичем. Когда к городу подступили беляки, я был на мельнице у плотины. Услыхал я стрельбу - и бежать. Вдруг кто-то цап меня за плечо. Посмотрел я - Осип Игнатьич. "Катись, - говорит, - домой колбаской и тащи сюда мать. Ее там зарежут, а у меня спокойно. У меня никто не тронет".
Взял я мать, брата, сестру и пошел с ними на мельницу. Осип Игнатьич посадил нас чай пить. "Попейте, покушайте, - говорит, - а там уж запрячу вас куда-нибудь".
Осип Игнатьич уложил мать внизу в машинной, а нас наверху в чуланчике. В чуланчике стояли мешки с мукой. Так что к утру мы все стали белыми от муки.
Утром на мельницу пришли деникинцы. Двое. Один - высокий, чубатый, другой Веснущатый и кривоногий.
- Красные е? - спросил чубатый мельника.
- Нема, - ответил мельник.
- Побожись!
Мельник перекрестился.
- А жиды е? - продолжал чубатый.
- Нема.
- Побожись!
Мельник сказал:
- Верно слово, братцы, нема.
- А ты побожись, - настаивал чубатый.
- Да что ты привязался, - божись да божись! - крикнул мельник. - Говорят тебе - нема.
- Крутишь ты, хрен, - сказал чубатый, - пушку заливаешь.
Он отпихнул мельника и прошел в машинную. А в машинной была мать. Мать увидала деникинца, испугалась и заплакала.
- Вот тебе и нема! - сказал чубатый мельнику. - Ну, жидовка, - важно проговорил он, - золото е?
Мать достала из кармана золотую браслетку и отдала ее деникинцу. Деникинец, не глядя, опустил браслетку в карман.
- Еще.
- Нет у меня больше золота, - сказала мать. - Я вдова бедная, больше у меня золота нет.
- Еще! - спокойно сказал деникинец. И вдруг размахнулся и крикнул: - Морду расквашу!
Но уже чубатого с одной стороны подхватил мельник, с другой Веснущатый деникинец.
- Брось, Петро! - сказал Веснущатый товарищу. - Ты ж ее до смерти напужал! Дурьё!
Чубатый дернул плечом, плюнул, повернулся и вышел.
- Идем, мать, до дому, - сказал Веснущатый деникинец, когда чубатый вышел, - я тебя провожу, не бойсь.
Веснущатый деникинец поселился у нас. Это был славный парень родом из Черниговщины. Звали его Опанас. К деникинцам он попал по мобилизации.
- Как выйдет случай, перебегу к большевикам, - говорил он нам, - сволочи они все, деникинцы. Чистые бандиты.
Жилось нам с ним спокойно. Вокруг грабили, а нас не трогали. Опанас не давал нас трогать. Он сам ходил покупать нам хлеба, а ночью спать ложился, на всякий случай, у двери.
Однажды днем к нам зашел деникинский офицер. Опапас вытянулся в струнку. Офицер сказал:
- Красные есть?
- Никак нет, ваше-родие, - ответил за мать Опанас.
Офицер повернулся к Опанасу.
- Ты тут как, на постое?
- Так точно, ваше-родие, на постое.
- Красных нет? - повторил офицер.
- Никак нет, - ответил Опанас.
- Ну, ладно, ты уж того… смотри…
Офицер сел и попросил пить. Мать принесла ему кружку молока. Офицер выпил и сказал:
- Я сам, - сказал он, - за советы. Но я против большевиков. Они разоряют нас. Верно я говорю?
- Так точно, ваше-родие, - крикнул Опанас. А когда офицер вышел, Опанас подмигнул нам и сказал: - Их-то, бар-то, большевики разоряют. Это верно.
Грабили деникинцы. Купцы обрадовались белым, открыли магазины и сели торговать. Но в первый же день пьяные деникинцы разгромили все лавки и очистили их до нитки. Повсюду, на заборах, на стенах висел приказ Деникина: "За грабеж буду расстреливать". Но грабежи продолжались, а расстреливали только большевиков и пленных красноармейцев. За грабеж не трогали.
А красные собрались с силами и вдруг ночью подступили к городу. Деникинцы испугались и кинулись отступать.
Мы уже спали, когда к нам в дом постукались. Вбежал белый офицер.
- Ты что, ч-черт? - набросился он на Опанаса. - К стенке хочешь? Ступай немедленно!
Опанас оделся и взял винтовку. Выходя, обернулся в дверях и сказал:
- Прощай, Лейка.
- Прощай, Опанас! - закричали мы.
Вдруг кто-то рванул дверь, и в комнату ворвался деникинец. Я его сразу узнал. Это был тот самый чубатый, с мельницы. Через одно плечо у него был перекинута кастрюля, через другое - сапоги.
- Деньги давай! - закричал он.
- Нету нас денег, - заплакала мать, - бедные мы.
- Давай деньги! - кричал деникинец.
Он поднял винтовку, прицелился.
Мать подбежала к стене, сняла круглые часы и дала их деникинцу. Деникинец бросил часы на пол.
- Говорю тебе - деньги давай!
В окно постучались. Кто-то крикнул: "Скорей!" Тогда деникинец, не целясь, выстрелил. Пуля попала маме в грудь. Мать упала.
Я побежал на улицу.
- Караул, спасите! - кричал я.
Но никто меня не заметил. На улице стреляли, расстреливали, убивали.
Наконец ко мне подбежал Нахман, наш сосед.
- Чего ты плачешь? Что случилось? - спросил он.
- Маму убили! - крикнул я и потащил его в дом.
Когда мы вошли в дом, мать была уже мертвая.
Красный разведчик Михаил Карачев
Пошла мать на базар. Ушла она одна, а вернулась не одна: корзину ей нес какой-то красноармеец.
- Ну, товарищ, - сказала мать, входя в дом, - спасибо, что донесли.
- Да что там, - Красноармеец махнул рукой и рассмеялся. - Меня же не убыло.
- Садитесь, - сказала мать, - хотите чаю?
- Угостите, выпьем с удовольствием, - сказал красноармеец, - а не угостите, и так уйдем.
Мы сели пить чай.
- Как тебя звать? - спросил меня красноармеец.
- Борух, - сказал я.
- Борух, - повторил красноармеец, - а по-русски как? - спросил он.
- По-русски - Борис, - сказала мать.
- Ну, Боря, - сказал красноармеец, - скажи-ка по совести, сколько тебе годков?
- Пять, - сказал я, - шестой вдет.
- Ого! Большой, значит, - удивился красноармеец. - А ну-ка, покажи, усы-то у тебя растут?
- Нет, не растут усы, - сказал я.
- Эх, жалко, - вздохнул красноармеец, - расти у тебя усы, взял бы тебя в Красную армию. За командира бы взял. А фартовый бы из тебя вышел командир. Верно я говорю?
- Верно, - сказал я.
- А вас как звать? - спросила мать.
- Нас звать Мишей, Михаилом, значит, - ответил красноармеец, - по отчеству Иванычем, а по фамилии Карачев.
- Вы не здешний? - спросила мать.
- Орловские мы, - сказал красноармеец, - Елецкого уезда. Слыхали, может?
- Слыхала, - сказала мать.
- То-то, - рассмеялся красноармеец. - Елец - всем ворам отец. Верно я говорю?
Подружились мы с Мишей. Стал он к нам ходить часто. Придет, посидит, чаю выпьет, иногда принесет с собой хлеба, иногда поможет матери по хозяйству. А то и так: уйдем на день гулять в город, а вечером домой к нам чаю выпить, поговорить. Привыкли мы к нему, как к родному. Да и ему наш дом пригляделся. Как у него свободный час, так к нам.
Так прошло месяца два или три. Раз утром в базарный день началась пальба. Красные, отстреливаясь, уходили за реку, а за ними в город врывались деникинцы. Улицы опустели.
Ворвались деникинцы в город в два часа дня, а к четырем они дошли уже и до нашего переулка. Мы сидели в кухне на полу, когда услыхали стук в дверь и крик: "Открой дверь, стрелять будем!"
Дверь выломали. В комнату вошли пять деникинских офицеров. Денщики несли за ними большие узлы, битую птицу и посудины со спиртом.
- Кто тут есть? - тонким голосом крикнул молоденький офицер.
Он быстро обежал комнаты, заглянул в кухню и увидел нас.
- Будешь запираться, дрянь ты? Будешь? - закричал офицерик и несколько раз ударил мать хлыстом по спине.
Мать перестала плакать, она обеими руками обхватила нас, прижала к себе и посмотрела на офицерика. Офицерик остановился.
- Запомни же, дрянь! - проворчал он, повернулся и вышел, хлопнув дверью.
В столовой вокруг стола расселись уже офицеры. Шашки они отстегнули и кинули их на шкаф. Но револьверы они положили рядом с собой на стол. Посредине сидел толстый полковник. Он говорил басом и громко смеялся. Вокруг бегали денщики. Они развязывали узлы, накрывали стол и ставили перед офицерами бутылки вина, консервы, белый хлеб. Офицеры, видать, зашли к нам пообедать.
- Это ты пока что снеси-ка в сарай, - сказал денщику полковник, показав на посудины со спиртом. - Эй, хозяйка! - крикнул он.
Вошла мать.
- Красных у тебя нет? - сказал полковник.
- Нет, - сказала мать.
- То-то, - сказал полковник. - А теперь вот что: возьми-ка вот битую птицу, тут тебе и куры, тут тебе и индейка, делай там, как знаешь, хоть разорвись, но через два часа чтоб был готов обед. Понимэ?
- Поняла, - сказала мать.
А пока до обеда офицеры играли в карты и пили.
Мать зачем-то вышла в сени. Вдруг кто-то схватил ее за руку и сжал. Мать увидела деникинского офицера и испугалась, но офицер ее не выпускал.
- Тихо, - прошептал он, - это я.
Мать узнала его.
- Миша! - крикнула она.
- Тихо, - прошептал Minna. - В доме беляки?
- Беляки.
- А в сарае никого?
- Никого.
- Я туда.
- Миша!
- А?
- Там они спирт поставили.
- Ничего, плевать.
- Найдут, Миша.
- Ничего.
Офицеры сидели за столом, дулись в карты, хлестали вино и все больше пьянели.
- Хорошо бы, господа, горькой по стаканчику, - сказал офицерик и щелкнул себя по горлу.
- Спирт к обеду, - сказал толстый полковник. - Эй, ты! - повернулся он к матери, - скоро обед?
- Скоро, - сказала мать и стала нарочно тянуть: налила в горшки воды больше, чем надо, горшки отодвинула подальше от огня, а огонь притушила.
Настала ночь, а офицеры все играли в карты и пили.
- Господа! - крикнул высокий офицер, косоглазый, в пенсне, - господа, вино кончается.
- Васька! - приказал офицерик, - тащи спирт!
- Постой! - остановил денщика полковник. - Подождем-те же, господа, обеда. Скоро ты там справишься, дура? - крикнул он матери.
- Сейчас, сейчас! - заторопилась мать.
Наконец обед готов. На стол поставили целую гору цыплят, кур и отдельно на большом подносе - индейку.
Полковник обвязался носовым платком, положил себе на тарелку цыпленка, поперчил его, отрезал ножку, запихнул ее в рот и сказал:
- Теперь и по рюмочке можно.
- Я пойду, принесу, - сказала мать.
- Без тебя обойдется, - сказал полковник. - Васька, тащи!
- Круго-о-м арш! - скомандовал офицерик денщику.
Денщик пошел к двери.
- Господин офицер! - крикнула мать.
Тут вдруг дверь открылась, и в комнату ввалился запыхавшийся ординарец.
- Ваше-родь! - крикнул он, - приказано отступать. Красные переходят реку.
Офицеры вскочили.
- А? Что? Где? - испугался полковник и, как сидел, с платочком, засунутым за ворот, побежал на улицу. Офицеры за ним. Слышно было, как на улице полковник кричал:
- А? Что? Где?
Как только офицеры вышли, в комнату вбежал Миша.
- Ура! - крикнул он. - Наша взяла!
Миша скинул офицерскую шинель и к двери.
- Куда вы, Миша? Что вы? Убьют вас! - сказала мать.
Но Миша махнул рукой и убежал.
Явился Миша поздно ночью, усталый, но веселый.
- Всыпали кадетам по первое число, - сказал он. - Попомнят!
- Как вы попали в город? - спросила мать.
- Я пришел на разведку, - сказал Миша, - пошел с товарищем, с Гришкой Петошиным. Оделись мы кадетами. Я вроде ихний штабной офицер, Гришка вроде денщик мой. Пошли. До города дошли, а за мостом наскочили на патруль. "Пароль?" А кто его знает, пароль-то ихний? Я хотел было на постовых прикрикнуть: как, мол, смеете, собаки, у штабного офицера! Да Гришка тут сплоховал - побежал. Те стрелять. Гришку убили, а я к вам. Вот оно как. А за Гришу Петошина я с ними расквитался. Как выбежал от вас, смотрю - пулемет стоит, пулеметчик сидит. Я пулеметчика скрутил, пулемет повернул и по ним, по белякам, как начал шпарить - не одну дырку просверлил. Будьте покойны. А тут наши подоспели. Попомнят Гришку Петошина.
В ту ночь мы хорошо поужинали. А индейку мы докончили только на другое утро. Не съесть было за раз.
Как Монька Карась спас город от белых
Наш детский дом - по-тогдашнему "приют" - стоял за городом на горе. Гора была высокая, и дом был высокий - двухэтажный, так что из окон дома во все стороны было далеко видно. В правое окно посмотришь - весь город как на ладони. В левое посмотришь - степь, холмы, дорога. А город занимали то белые, то красные. Переходил город из рук в руки.
Вышло раз такое дело. В городе стояли красные. Стоят неделю, другую, а вокруг - в городе и в степи за городом - никого: ни белых не слыхать, ни махновцев. "Ну, - говорят ребята, - кончилась война. Амба". Как вдруг вечером - вечер был ясный, лунный - заметили мы в степи движение, как будто подходят к городу люди. Много людей. И эти люди не бегут, не идут, а крадутся, подползают. Сначала одна цепь, проползет несколько шагов, припадет к земле и лежит. За первой - вторая. За второй - третья, четвертая. Все больше и больше. Глядим - вся степь ожила.
- Эге! - сказал Александр Велипольский. - У нас его звали Александр Македонский. - Эге, ребята, - сказал он, - а, ведь, дело-то скверное. Дело-то вон какое!
- Какое? - сказал Липа Гухман.
- А дело такое, - сказал Македонский, - что к городу подступают белые.
- Почему белые? - спросил Липа.
- Потому что не черные, - сказал Македонский. - А красные и не ждут, не гадают. Вот оно что. А ну, ребята, посмотри, как там в городе.
Шая Лейбман открыл правое окно и высунулся, чтоб посмотреть, что в городе делается. А в городе ничего не делалось. Там было тихо и темно. Только на вокзале горел фонарь, и по перрону шагал часовой.
- В городе - могила, - сказал Шая, - в городе ничего и не знают.
- То-то и оно-то, - сказал Саша Македонский, - попадут они как мышь в мышеловку, и не выкрутиться им будет.
- Надо б им дать знать, - сказал Липа.
- Герой какой! Поди-ка. Ну! Не видишь, что ли, что внизу-то делается? - сказал Беня Яхнин.
Ребята выглянули в окно и прямо ахнули. Цепи белых уже огибали город. Дело принимало совсем плохой оборот.
- Во, дьяволы! - заругался Саша Македонский. - Дрыхнут как свиньи и не видят, что у них под самым носом.
- Как же быть-то? - сказал Беня.
Тут прозвенел звонок к ужину.
- Заведующему ни слова, - прошептал Саша: - узнает он, нас загонят в подвал, и все пропало. Поняли?
За ужином ребята сидели, как в воду опущенные. Перешептывались, переглядывались и все прислушивались, не началось ли уже. Но - нет. Пока все было тихо.
Покончив с ужином, ребята снова собрались в спальне.
- Где Саша? - спросил Шая Лейбман.
- Он пошел куда-то с Монькой Карасем, - сказал Беня.
Надо вам сказать, что у нас ребята делились на две группы: на "старших" и на "младших". "Старшие" - это были ребята лет тринадцати-четырнадцати, "младшие" - все другие. Хозяевами в доме и в саду были "старшие". Младшие их боялись.
Моньке Карасю шел четырнадцатый год, но старшие его не принимали в свою группу, а не принимали за маленький рост. Для своих лет Монька был очень уж маленький и щуплый, вроде нашего Иеньки Малиновского. Но зато Монька был парнишка ловкий, хитрый - и бегать мастак и плавал как рыба. Оттого-то его и прозвали "Монька Карась".
Прошло минут пять. Ребята не отходили от окна. Белые все ближе и ближе подбирались к городу.
- Надо б дать им знать, - повторил Липа Гухман.
- Не дури, Канашка, - сердито проворчал Беня. Канашка - было прозвище Липы.
- Отстань, - сказал Липа, - трус.
- Кто трус? - крикнул Беня.
- Тихо! - прошептал Шая Лейбман, - заведующий услышит.
Тут появится Саша Македонский, веселый идет.
- Сделано, ребята, - говорит: - послал человека.
- Кого?
- Моньку Карася, - сказал Саша: - такого и не заметят. Только трудно ж его было уломать, скотину. Пришлось принять его в "старшие" и яблоко дать и цветной карандаш подарить. Торговался он как барышник. Еле его уломал, дьявола.
- Он уже пошел? - спросил Шая.
- Пополз, - сказал Саша.
- А не убьют его? - спросил Беня.
Никто не ответил.
- Смотри, ребята, за городом. - сказал Саша, - смотри в оба.
Все полезли к окну. Город, как и раньше, был нем и глух. По вокзалу под фонарем шагал сонный часовой.
Час тянулся как год. Белые все ближе подползали к городу. Вдали показались конные. Было видно, как там устанавливают орудия.
- Плохо дело, - прошептал Саша, - запоздает наш Монька.
- Может, его убили, - сказал Беня.
- Может, ты дурак, - сказал Липа.
- Гляди! - крикнул Шая.
В городе что-то случилось. Город ожил. Из дверей вокзала выскочило несколько человек, на минуту они остановились, поговорили о чем-то, размахивая руками. Поговорили и разбежались в разные стороны. Один побежал в город, второй - по путям, а третий подскочил к вокзальному колоколу и рванул веревку. Зазвенел колокол. Из домов выбегали красноармейцы, заряжая на ходу винтовки. Откуда-то появился броневой паровоз. За ним тянулся ряд желтых бронированных вагонов. Поезд медленно двигался по путям. Когда он вышел из-под вокзального прикрытия, из первого вагона выстрелила пушка.
- Началось! - сказал Липа.