Когда он вскрыл живот… "Громадная гематома… Разрыв, по-видимому, ниже почечных… Слава Богу. Удалось подойти и пережать аорту выше… Кровопотеря – не меньше двух литров… Анестезиологи переливают кровь… Убрал гематому… Вот разрыв… Аневризма вся ниже почечных артерий… Можно пришить протез… Протез уже приготовили. Все артерии вокруг перекрыты. Кровотечения сейчас нет… Теперь выделить её хорошо… Давление держит… Больная стабильна… Рассёкаю по аневризме… Разумеется, склероз. Стенки изъедены склерозом… Тромб. Убрал тромбы… Протез вшивать морока. Шить, шить. Мелкие стежки. Один к одному, один к одному… Сверху сшито… Теперь ниже… Хорошо, что аневризма не переходит на артерии ниже… Шить только внизу и вверху… Всё равно долго… Вшито… Теперь кровь пустим снизу. От ног… Здесь маленькая струйка. Ещё подошьём. Один стежок… Хорошо… Шариком придержать, подождать… Так. Всё… Пустим.
Кровь сверху Хорошо… Шариком чуть ещё… Здесь шить не надо". – Она как?
– Стабильна, Ефим Борисович. Зашивайте.
– Больно быстры. Тут ещё туалет сделать. Брюшину залатать. И ещё подождать с шариком. Пульсирует хорошо. Красиво, а? Илана Владимировна, вы как? Всё нормально? Выдержали все четыре часа?
– Нормально, нормально, Ефим Борисович. Слава Богу. Всё хорошо. Я подожду вас? Ладно?
Кожу зашивали без него.
"Хорошо, что удалось. Это ведь не часто. При разрыве-то аорты. Успели. Хорошо, что сама привезла, сразу. Молодец. Хотя риск. Она у неё в машине умереть могла. Бедная девочка! Каково бы ей было! Даже представить страшно. Молодец. Радость моя. И я себя показал. А могло всё на столе случиться. Крованула бы – и ничего б не успели. На столе-то законно, а вот в машине. Сказали бы, почему "скорую" не вызвали. Бог помог. Илане. Ашхен этой. Да и мне помог – себя показал".
– Ну, как, Иланочка?
– Выдержала-то, выдержала. А ты?
– Я готов беспрерывно оперировать при тебе, лишь бы мне говорила "ты".
– Всё ж это такой прекрасный спектакль – эта ваша слаженная работа. Вот это театр.
– А всё это стало возможным, потому что появились такие нитки, новая аппаратура. Личности не нужны – технология правит бал. Это не я – это цивилизация.
– Личности нужны. Мне нужна такая личность, как вы.
– Опять – вы. Ты, ты – хочу.
– Я привыкну. Всё будет. А?
– Вот и ты стала акать. И впрямь привыкаешь.
– Ведь не личности исчезают, а исчезает необходимость в них. И не только в медицине. В политике тоже. Ведь не нужен нам лидер в стране, а хороший грамотный чиновник, менеджер. Во Франции какой-нибудь Ширак или кто другой – значения не имеют. Надо, чтоб исчезла необходимость в личностях.
– Чего это, детка, тебя потянуло на такие политические обобщения?
– Пока вы там играли в кровавые игры, я позвонила родственникам Ашхен. И задумалась над национальными проблемами. Неохота пересказывать, но вот что пришло в голову. Откуда у нас так попёр национализм, называемый нынче патриотизмом. Ведь во власти сейчас много, слишком много стало народу. Может, не во власти, а в чиновничьем аппарате, что и создает власть. Ведь большинство малообразованных, да и вообще, в толпе их всегда большинство. Малообразованному легче понять, что ближе лежит. Национальное ему понятнее, чем общемировое. Над остальным надо думать. А думать надо хотеть и уметь. Он и хватает, что близко лежит. Как мелкий вор, шаромыжник. Вот и находят дорогу к храму – геростратову дорогу.
– Ты моя умница, любимая. Давай посмотрим твою Ашхен и поедем. Ты куда? Ко мне можешь?
– Я сказала, что останусь в больнице.
– Господи, счастье какое! До утра значит у меня.
– А вы чего-нибудь ели? А то я купила ещё днём. Думала до театра что-нибудь приготовить. Я совсем вас запустила.
– Спасибо, родненькая. Я поел. Всё в порядке…
– В порядке! А я на что? Я же люблю вас. Не хочу, чтоб вы были несчастным… Он не дал ей договорить – прервал поцелуем. Привычно и понятно.
– Когда кого-нибудь любишь, нельзя быть несчастным. Даже, если и без должного ответа.
– Должного! Нашёл слово.
– Вот и опять "на ты". Может, дождусь полноценного "ты"!
Дома они никуда не торопились. Спокойно легли в постель. Не бросались быстрей исполнить радостный урок. Они спокойно разговаривали, переживали вечернее приключение. Говорили мимоходом о личностях, о национализме, но главное было не это. Главное их ещё ждало. Всю эту мелочевку они вскоре отбросили, потому что ничего важнее и серьёзнее любви в мире живых нет.
* * *
Дина, в отличие от Фимы, была спортивна и, может, более современна в смысле лыж, тенниса, кофе, острой пищи, турпоходов. Интеллектуальная сторона жизни была у них, как говорится, адекватна. По выходным дням Дина порой ездила с их общими друзьями то на лыжные прогулки зимой, то летом уходила в походы по Подмосковью. Слава Богу, походы на байдарках их семью миновали. Один из сыновей тоже пошёл по маминому пути, радуясь загородным потехам, второй же предпочитал утехи городские.
Однажды Дина поехала на очередную лыжную прогулку. Ефим же отдавался плотским радостям в городе. Вечером Дины не было, хотя по всем прошлым её прогулкам, она должна бы быть дома. Сначала он считал, что Дина где-то со всей компанией отогревается. Но вскоре его стало одолевать беспокойство. Исходя из правил своей жизни, он думал не больно праведно о сегодняшнем досуге своей жены. Беспокойство носило раздражительный, негативный характер. Потом… "Потом" не успело – позвонили её друзья из загородной больницы. Дина, летя с горки, сломала палку и поранила живот её обломком. Её сейчас оперируют. С ранением кишки справляются, а вот разорванную артерию они пережали инструментами и просят помощи. Ефим позвонил своему товарищу, Геннадию Петровичу, тоже сосудистому хирургу, к тому же с машиной, и они ринулись на помощь…
Кому!? Хирургам? Дине?
Там уже заканчивали работу с кишкой. Разорванную убрали. Они подъехали, как раз когда надо было что-то делать с нарушенной артерией. Ефим Борисович с Геннадием Петровичем заехали в институт и захватили нитки, инструменты, протезы – всё, что может понадобиться при сосудистых ранениях. Геннадия сразу же позвали в операционную, а Ефим не решился. Да его бы и не пустили. Эта картина, эти действия не для близкого человека. Он-то знал, с чем там можно встретиться.
Геннадий вышел приблизительно через два часа. Ефим сидел в ординаторской и только дымил своей трубкой. Местные врачи пытались отвлечь его разговорами, и он что-то им отвечал, по-видимому, не всегда впопад. Разумеется, даже курьёзные непопадания при ответе у врачей улыбок не вызывали. Все всё понимали, и их пустая болтовня была порой и не всегда удачна – просто вынужденная, немного назойливая, а то и неуместная деликатность. В такой ситуации трудно бывает найти правильную линию поведения, особенно людям, доселе незнакомым.
"Фима… Что я тебе могу сказать? Мы всё сделали. Они убрали немного, не более метра кишки. Я наложил протез на подвздошную артерию. Дефект был сантиметра три. Понимаешь, всё это-то получилось… Но… Она потеряла много крови. Они восполнили, но кровь не сворачивается". "Что, Ген? ДВС?" "Ну. Они всю свою кровь использовали. Уже из ближайших больниц кровь привезли. У ней же четвёртая группа. Редкая". "Ген, у меня тоже четвёртая. Ребята! – это он к местным докторам, – у меня тоже четвёртая. У меня берите". "Фим, у тебя же гепатит был. У тебя нельзя". "Ты с ума сошёл! ДВС! Она умирает. Заражу, что ли? Спасать надо. Ге-ена! Спасать давай".
Местные врачи почесали затылки – по закону нельзя. Но какие законы, когда умирает человек. Тогда считали, что "тёплая" кровь – прямо от донора непосредственно больному может помочь при несвёртываемости крови.
Дина лежала на операционном столе. Ефима тоже хотели уложить рядом на каталке, но он отказался и сидел рядом, в кресле. Кровь у него из вены брали шприцами и через систему капельницы вливали Дине. В какой-то момент казалось, что эффект от его крови был. Время свёртываемости несколько стало снижаться. Её перевели в отдельную палату в реанимационном отделении. Ефиму, как доктору, разрешили быть с ней.
Он до утра от неё не отходил. Сидел рядом, то проверял дренажи, то с капельницей возился. Всё это могли делать сёстры, но ему хотелось приложить максимум своих усилий. Он прекрасно понимал ситуацию, но никак не хотел примириться с нарастающей неизбежностью. В результате тяжёлой травмы, большой кровопотери, шока развились необратимые изменения различных органов. Полиорганная недостаточность.
"Господи! Сколько красивых звучаний придумали в медицине… Красивые слова – слабое утешение. Совсем не утешение. В начале было слово – слова и в конце. Слово было у Бога, к нему и возвращается". – Эта малоосмысленная словесная окрошка крутилась у Ефима в мозгу, временами он что-то выбалтывал вслух, но от Дины не уходил. На следующий день приехала подруга Дины и хотела сменить Ефима. Предложила ему поехать отдохнуть, или, хотя бы здесь у заведующего отделением, что и так предлагал ему хозяин кабинета. Не больно куртуазно он отверг добрые предложения подруги. Разумеется, она не обиделась, видя его состояние. Ефим сказал: "Идите! Идите все. Перебьюсь. Я останусь с Диной до конца. Не видите что ли!?"
Дина, по-видимому, была без сознания. Во всяком случае, она была безучастна, ни на что не реагировала. Вполне возможно, но не обязательно. Ефим считал, что она без сознания. Он бормотал нечто вроде каких-то заклинаний: "Диночка, родненькая! Помоги же! Помоги мне. Ты должна выздороветь. Кто за мной, стариком, будет ухаживать? Я же старше тебя. Я эгоист – выздоравливай. Диночка! Я покормлю тебя. Сейчас зонд поставлю…"
Ну, какой зонд, Ефим Борисович! Уже не нужно ее кормить. Уже всё бесполезно. Ты же должен понимать…
Он понимал, потому и нёс всё это, будучи и сам в полубессознательном состоянии. То он целовал ей руки, лежавшие поверх одеяла, то бормотал что-то невразумительное, обращаясь к застывшей Дине, то что-то делал с дренажами… И вдруг Дина сказала: "Прекрати говорить пошлости". Он обернулся. Нет, это сквозь сознание. Это не осмысленно. Очень даже осмысленно, хоть и не осознано. Он проверил рефлексы. Нет – кома. Какой-то мистический прорыв сознания.
Больше она уже ничего не говорила. Не дождались. Это были её последние слова.
Кого винить? Кого, кому?.. Да, прежде всего себя. Это ж всегда легче. Себя обвинять красиво и легко. А все при этом благородно объясняют и обеляют берущего на себя тяжести укоров и упреков. Долго ещё Ефим Борисович каялся и маялся, пока не оклемавшись, вновь подался к прежней жизни.
* * *
Sic transit, как говорится. Жизнь продолжается и всё потекло по прежнему руслу. Только Дины нет. Осталось её бессмертие в виде двух сыновей. Только бессмертие это тоже ушло, уехало, улетело от него в другие страны и находится сейчас в другом мире. На Западе – не в смысле географии, а в смысле образа существования. И бессмертие Ефима Борисовича вместе с Дининым где-то там. Его образ существования, вполне…
* * *
Ефим Борисович сел на диван. Спать то ли не хотел, то ли не мог. Раскрыл книгу. Минут пять он водил глазами по строчкам. "Господи! А что я читаю? Что, хоть за книга? Я ж читал… и не читал. Мозги набекрень". Он отложил книгу и решил попить чайку. Пока он возился с чайником, чашкой, делая всё это механически, как перед этим читал книжку, в голове строились невыполнимые мечтания. "Илана… Я… Наверное… Хорошо бы…" Он себе и в мечтах даже боялся договорить, домечтать до точки. И слава Б-гу, судьба не позволила довести несбыточное до осмысленных слов: Раздался телефонный звонок. И холодок, холодок… Это значит она. Брюхом чувствует. Ещё совсем недавно ночные телефонные звонки звали его в больницу. Ещё недавно в ответ на ночной телефонный звонок в нём поднималась тщеславная волна, доказывающая нужность, необходимость его миру. Это его в собственных глазах поднимало до уровня демиурга, казалось, что и со стороны на него смотрят, как на супермена. Это облегчало и его общение с женщинами. И они чувствовали эту его уверенность в своей необходимости. Они всегда чувствовали. Сейчас лишь Илана поддерживала в нём уверенность в себе. Он оперировал меньше. Звали его, когда нужно лишь посоветоваться или прикрыться его именем, спрятаться за его спину. В руках его уже не нуждались. Может, от того что окрепли руки и головы его младшеньких? Может, от того, что его ослабли? Услышав звонок, он бросил отвлекающую возню с чаем и кинулся к телефону.
Как сказать? Что он ждал и что получил. Радость или разочарование. На каких весах измерять сии понятии. Это всё равно, что измерять боль.
– Да! Слушаю.
– Это я. Вы как?
– Иланочка. Счастье моё! Спасибо, что позвонила. А я… Приедешь? А?
– Дочка уснула. Могла бы, конечно. Спать не хочется. Но подожду дочку включать в мои заботы.
– Так она же спит.
Илана смеется:
– Она не маленькая. А если проснётся?
– Скажешь, что в больницу вызвали.
– Меня не вызывают. Это ваша жизнь.
– Да. Была.
– Что была?
– Это я так. Приезжай. А?
– Скоро уже вставать. Скоро на работу. Отдыхайте. Я люблю вас. Очень.
– Познакомь меня с дочкой. А?
– Ещё рано. Не время.
Знакомый, привычный, и уже ставший любимым, холодок отошёл – не приедет.
А Илана:
Илана положила трубку.
– Мама. Ты чего?
– Что чего?
– С кем говорила? Что случилось?
– Ничего не случилось. Спи.
– А с кем? Ночью.
– Успокойся. Доченька. С Ефимом Борисовичем. Спи.
– Ты же у него была сегодня.
– Он плохо себя чувствует.
– А что ты по телефону можешь?
– Если что – отвезу его к себе в больницу. Не вникай, доченька. И без тебя…
– Ты что! Я не понимаю тебя…
– Полюбишь – поймёшь.
– Ты что, мам!? А я?…
– Всё. Закончим разговор. Я же не бросаю. Всё остаётся на месте.
– Мамочка… Мам, а расскажи мне про папу. Мне же надо знать. Я уже не маленькая.
– Всё, всё, родненькая. Ты права. Но не сейчас. Я ещё не готова говорить про это.
А Ефим Борисович, положив телефон, уставился в окно, продолжая воображать, что вот опять приедет девочка его, и они спокойно полежат. Или не спокойно. Это как получится. Лишь бы приехала. Лишь бы снова видеть её рядом. Можно даже молчать. Можно рядом сидеть. Можно напротив, чтобы смотреть на неё. А можно лежать рядом, ощущая тепло её тела. А можно… А вот и выясняется, что когда любишь, выходит, что не это главное.
Он сидел на диване, глядя то в окно, то на телефон.
Ну, что он ждал?! Не жди, дорогой. Живи минутой, если эта минута счастья. Мы же не знаем, чем повернётся к нам судьба завтра. Ведь сам знаешь, как в жизни бывает. Лучше и не вспоминать.
А сейчас любовь. Любовь – это когда никакой политики в отношениях. Когда не действует, не имеет никакого значения каноническая, но реалистическая шутка: "Чем меньше женщину мы больше, тем больше меньше она нас". Шутка, пошлость, а если подумать, то, вовсе и не шутка, а закон взаимоотношения полов. Глупость какая – не полов, а вообще людей. Политика? Дипломатия? А любовь … – да никогда. Пришла Илана да и сказала, что любит. И он так её превозносит, стелется… И никто из них не думал о необходимости соблюдать какие-то правила. Они любили. Любовь – это стихия, игра… жизнь без правил. Любовь – гибрид… нет, смесь эгоизма и жертвенности. Где-то там, в заоблачных высотах, Что-то регулирует любовь. Да нам какое дело! Мы любим и нам не до высот!
* * *
"Ефим, шеф вызывает". Чего это? Всё вроде нормально. Последние операции без осложнений. Конфликтов, жалоб нет. Может, кто лечь должен? "Алексей Васильевич, звали?" "Да, Ефим. Какого рожна ты ни черта не делаешь? Бездельничаешь. Сколько ты получаешь?" "Почему бездельничаю? У меня последние дни по несколько операций ежедневно. А получаю ставку и за дежурства". "Это и есть безделье. Бедность и безделье. Сделаешь операцию и домой. А там что? Гульба? Хватай же момент. Разве можно жить только на зарплату твою?" "Алексей Васильевич. Я с больных денег не беру. Коньяки только носят". "Да я не об этом. Голова на плечах есть. Эрудиции достаточно. В консерваторию таскаешься. Нельзя только рукодействием заниматься. Я, вовсе не предлагаю тебе деньги брать. Возьмёшь и получишь по репе. Деньги надо брать законным путём". "Я, как и Остап Бендер, уголовный кодекс чту". "Мне ваш Бендер до лампочки. Вы, всё ваше поколение в нем по самые яйца. Причём тут уголовный кодекс? Если больной принёс деньги после, без договоренности и вымогательства, это больше не кодекс грызёт вас, а устав партии. Смеюсь. Не брал и не бери. Да ты садись. Чего переминаешься? В сортир что ли надо?" "Спешу, Алексей Васильевич. У меня ещё сегодня операция". "Милый, одними операциями у нас сыт не будешь. Мозги надо тренировать. О диссертации пора подумать. Ты хоть и городской врач, к кафедре отношения не имеешь, но бездельничать всё ж негоже". "Да на что мне диссертация? Работа длительная с очень низким КПД. Да и на десять рублей только больше. А то, что в диссертации надо размазывать не менее, чем на двухстах страницах, всё можно уложить в статье, не больше десяти страниц. Я уже сделал". "Да, ладно тебе. Ну, таковы правила игры. И работа приучает к аналитическому мышлению. А насчёт КПД, то если даешь согласие на диссертацию, я тебя завтра переведу в ассистенты кафедры. При твоих ста десяти эта сотня стоит КПД. Тем более, что статьи у тебя есть. Тему возьми по этим твоим работам". "Алексей Васильевич, я по-прежнему против диссертации. Но, как сказал Генрих Наварский: Париж стоит мессы. Забудем про КПД. А меня в ассистенты пропустят?" "Ну вот! Я ж говорил, эрудиция для соискателя достаточная. – Шеф засмеялся. – Я сегодня иду к ректору. Вроде лицензии на отстрел евреев отменили. Пропустят. Я же раньше молчал".
Игривость шефа, по-видимому, была связана именно с еврейскими проблемами. Ему самому, выходцу из дворянской среды, эта ситуация неудобна и неприятна. Так расценил Ефим слова и ужимки шефа, обычно более величаво разговаривавшего со своими помощниками по кафедре, да и со всеми врачами больницы.
Короче, надо, пожалуй, начинать работать над диссертацией. А вообще-то, без диссертаций, этих кропаний статей и прочего, жизнь, не в пример, вольготнее. Но ведь, действительно, стоит.
Клинический материал у него уже кое-какой накопился. Значит, прежде всего, надо заняться литературой. Всё это какой-то бред. Нужная литература для дела ему известна, статьи упомянуты, рефераты есть. Но для обзора надо капать всё, что к проблеме близко, а заодно и что дальше тоже. И это называлось умением работать с научным материалом.
Ефим уже заранее ненавидел эту работу, потому что делать ее надо исключительно из-за денег. А желание сбросить этот камень с тела и выбросить грязь сию из души заставило его выкинуть боевой вымпел, забить в тамтамы, выйти на тропу войны, то есть пойти в Ленинку и начать поиск всего, что давно найдено. По дороге он вспомнил шутку: основная задача молодого учёного убедить жену, что Ленинка работает круглосуточно.