– Да потому, что Она есть Главная. Она несет за нас ответственность перед Миром, даже в рождении нас из чрева своего и воспитании из нас человека. Она даже грех запрета взяла Сама на Себя. Ни за кого не пряталась. Да и не надо забывать, что первоначально на Земле был, все-таки, матриархат!
– И мы действительно реинкарнируемся?
– Действительно. Потому что, если мы еще не готовы слиться с общим Абсолютом, нас спускают в следующее тело и так будет, пока Всевышний не примет нашу до конца очищенную душу в единую Всекосмическую. Вот тогда мы перейдем на следующий этап энергетической жизни, пройдя через общую энергетику, которую правильнее было бы назвать адамо-иисус. Сам факт искушения, которому подверглись обитатели Эдема, растянут в замедленном физическом времени Земли и происходит каждый миг человеческой жизни. Отвергающий соблазн настраивает себя на высокочастотную энергию, принимающий его – закрепляется в низкочастотной зоне. Если же случится новый сбой, человек, будучи низшей ступенькой тонкого мира, вновь притянется в грубые слои материи. Нас могут даже забросить, распылив еще раз на какую-нибудь необитаемую планету и опять повторить весь цикл закаливания. Но я думаю, что все будет хорошо. А почему я верю в Христианство, а не в сатанизм, тебе и самому уже понятно. Сам себя спроси – как ты хочешь жить? В Любви, красоте, чистоте душевной, в радости и самоотверженности?
Тогда твой путь в Храм Господень. А хочешь грязи, зависти, злобы, ругани и драки – милости прошу к Сатане.
– Действительно! Все очень просто. Я пойду в Храм.
– И правильно. Храмы всегда строились на энергетических столбах. Не обязательно читать там молитвы, если ты их не знаешь, но хотя бы раз в месяц ходи туда для энергетической подпитки. Чисти свою ауру. Душу свою, другими словами. Поливай ее чистой энергией, как душем из огромного Всекосмического источника, МАМЫ ЕВЫ, через праотца нашего Адама и сына Божия Иисуса…
Реквием
Весна надвигалась бурно и радостно. Ярко светило солнце и радовало своим настроением. Саша жил в своей студии один. Прошел месяц после полной реабилитации Аллы. Вначале был госпиталь, потом реабилитационный центр в загородной клинике, а потом Михалыч забрал ее к себе, и Саша надеялся, что навсегда. Сам он прожил у Михалыча в "резиденции", как называл свой загородный дом Михалыч, почти месяц, за который они перешли не только на "ты", но и сильно сдружились. Уже несколько дней Саша жил у себя дома. Алла поправилась окончательно, но очень сильно изменилась даже внешне. Пополнела, перекрасилась в нормальный каштановый цвет и стала напоминать ему интеллигентную бабушку при почтенном муже. На ней стал виден ее возраст. Пятьдесят шесть лет. Она стала тихая и уравновешенная, но скучная до тоски. Она тихо сидела или в кресле у окна, или в кабинете на маленьком диванчике и читала, читала, читала. Михалыч загрузил ее всевозможной религиозной литературой и старался помочь самой разобраться во всей той муре, которой была полна ее голова. Отношения у них стали сложные и непонятные. Алла категорически не подпускала Михалыча к своему телу, и Саша боялся, что рецидив налета уже на его тело может повториться. На общение шла очень неохотно и в основном молчала. Голос ее тоже сильно сбросил децибелы, стал тихим и воркующим, но все таким же хриплым, как будто очень сильно простуженным или прокуренным. До переезда к себе в студию Саша разговаривал с Аллой только пару раз. На откровенный разговор ему так и не удалось вывезти ее до самого своего переезда. Но он и не стремился. Он уже вычеркнул прошлое со всеми ужасами, которые казались ему далекими и не с ним происшедшими, из своей памяти. А когда вернулся домой, то впечатление у него сложилось такое, как будто вернулся из длительной, годовой командировки или с Луны, или из Владивостока.
Окна его милой студии выходили на солнечную сторону и по утрам радовали необыкновенными утрами. Вся природа отражалась в его приподнятом настроении солнечными бликами на стеклах окон, радостным трепетанием молодых листочков за окном и теплыми солнечными квадратами на ковре перед диваном. Он от души радовался жизни и своему одиночеству так, что все эти дни просидел в своей студии, и даже на улицу не выходил. Это тоже была своеобразная реабилитация его Личности, его Я. Ему тоже хотелось разложить в голове все мысли по полочкам, все впечатления и переживания расположить в душе "по рангу" или по мере поступления. Часто перед глазами стоял образ Богоматери, в которые сегодня ему уже почему-то даже не верилось. Чем дальше уходило время от всех тех страшных событий, тем больше ему казалось, что все что случилось – было не с ним. Как чья-то глупая выдумка или анекдот.
Вечерами он садился к инструменту, но музыка не шла, как будто кто-то перекрыл доступ ко всем семи нотам и не позволял ему прикоснуться к прекрасному. Несколько дней сплошного мучения заставили его затосковать. Уходящая весна цвела всеми красками палитры, а в его душе, такой чистой сегодня и так радостно откликавшейся ей, не звучала гармония. Хотя должно было быть наоборот. Все было уже позади. Жизнь стала прекрасна и удивительна. Погода шептала про "пойдем – выпьем". Друзья прорвались по телефону к его телу. Даже подруга Люда дозвонилась и требовала к себе в гости. А он сидел с радостным настроением и цветущей душой в студии и не мог написать ни одной песни, ни одного музыкального фрагмента. Было непонятно ему самому, что же происходит?
Может, в нем сидело чувство вины за все происшедшее, может, чувство неудовлетворенности самим собой, а может, его душа, очистившаяся от приворота, тосковала по любимой девушке Алене, которую он не видел уже больше полугода. Две последние ночи она стала сниться ему во сне. Нужно было что-то с этим делать. Нужно было звонить и бежать к ней как можно быстрее, а он все сидел и сидел в студии, как привязанный. Какая-то внутренняя преграда не давала ему поднять руку и позвонить ей. Может, это была его совесть, которая говорила: "Что, стыдно? Человек тебе в любви признался, а ты, как последняя сука, даже не поставил в известность, что у тебя какие-то неприятности. Ты, вместо того чтобы держать любимую девушку в курсе событий, вообще самоустранился и сделал вид, что тебя на белом свете нет, или, что она тебе не нужна, безразлична. Вот теперь совесть и гложет!"
Так прошла неделя, закончилась другая. В один прекрасный солнечный день Саша собрался и прямо с утра пошел к Алене домой. Было воскресенье, которое давало надежду на встречу.
Дверь открыл толстый пузатый дядька, в трусах и в майке и вытаращился на него, как на привидение.
– Вам кого? – спросил он, и Саша понял, что в воскресенье люди спят позже обычного. Что не надо было так рано звонить в чужую дверь.
– Мне нужна Алена, – скромно сказал он.
– Какая еще Алена? – удивленно спросил мужик и крикнул себе за спину. – Ма-аш! Тут какую-то Алену спрашивают. Это кто?
– Да это девочки, которые жили здесь до нас, – прозвучала из глубины квартиры, и следом за голосом из-за мужика высунулось заспанное лицо бабы в бигудях. – Молодой человек. Они уже месяцев пять, как здесь не живут. Переехали.
– А как же я теперь ее найду? – опешил от такой неожиданности Саша.
– А вы в институт сходите, – подсказали бигуди. – Там должны знать.
– Вот так! – подытожил мужик и громко хлопнул дверью у Саши перед носом.
Ему тут же стало очень тоскливо. Он так долго внутри себя носил эту встречу, так боялся оправданий, так переживал, а тут тебе – пожалуйста! Она переехала куда-то в туманную даль!
"И что мне теперь делать? – подумал Саша. – Где ее искать? Ведь даже ее фамилии я не знаю. Вот тебе и на!".
Он шел по аллейке и ноги сами потащили его мимо знакомой скамейки в церковь Всех Святых.
У калитки все так же сидели на ящиках бабки и так же протягивали ладошки, а некоторые и маленькие коробочки. Он узнал одну из них, ту, которая ругалась матом.
– А где ваш внук? – спросил у нее Саша.
– Да сдала я его в интернат, – ответила бабка и опустила глаза. Ей, может быть, стало стыдно. Она не знала, кто этот молодой человек и откуда знает ее внука, она не помнила его и поэтому, на всякий случай, застыдилась. А вдруг этот человек из попечительского совета. Так, во всяком случае, понял ее опущенные глаза Саша.
– А ему там будет хорошо? – спросил он. – Может, дома ему было бы теплее?
– Может, и теплее, но мне его тянуть тяжело одной, – горестно сказала бабка, – мать-то спилась. А теперь вообще нет. Зимой по пьяни замерзла в кустах. Вот так-то милок.
Саша раздал бабкам мелочь и прошел за ограду.
Наступало лето. Внутренний дворик радовал сочной зеленью, расцветшими тюльпанами и нарциссами, которых оказалось в изобилии вокруг Храма. Было очень красиво и как-то уютно. Он сел на ту же скамейку, на которой в начале зимы читал церковные брошюрки, и задумался.
Вот какая жизнь интересная штука. Одна зима, а событий на целых несколько лет. Он сам за эту зиму, можно сказать, повзрослел. В голове стало что-то проясняться. Прошел неплохую школу выживания, но выжил, а молодая и, может быть, красивая женщина бросила сама себя под танк алкоголя. И нету нашего дорогого Василия Иваныча Чапаева! И Саши могло бы не быть, замешкайся он на мгновение. И пока он то ли воевал, то ли мешкал, не стало Алены. Вот где она есть в этом мире? Как ее найти? Загадка!
В церкви все там же висели иконы. Он обошел всю церковь по кругу, подходя к каждой иконе и внимательно разглядывая. Он видел почти всех, кто были изображены на них и узнавал. Богоматерь была чуть старше, чем та, которая ему показалась, но он узнал и ее. От этого на душе потеплело. Он вспомнил ее руки и улыбку, ее ласковые глаза, но его ноги сами пришли именно к кресту. На нем все так же Иисус был приколочен гвоздями, и все так же Саше стало его жалко. Захотелось оторвать эти ржавые гвозди, снять его с креста, чтобы такого богохульства не было больше на свете. Саше подумалось о неожиданном. Он уже понял, что крест есть символ язычества. Этот крест образуют две составляющие языческого гороскопа животных, так почему тогда на этот крест приколотили гвоздями Сына божьего? Может, таким образом язычники мстили христианам и именно на свой крест прибили новый символ Веры? Он опять очень близко подошел к кресту и внимательно посмотрел Иисусу в лицо. Он был действительно очень похож на того, другого, из его странного видения перед иконами, у Владимира, как две капли воды. Значит, люди знали, как они все выглядят? – мелькнуло в голове. Саше показалось, что Иисус отреагировал на его такое близкое участие, и даже как-то изменил мимику лица.
"Мистика! – сам себе сказал Саша, но от креста не отошел. – Да. Именно мистика. Мистика! Только так можно было назвать прошедший год. Именно мистика".
Он внимательно рассматривал и лицо Сына Божия, и терновый венец на его голове. Чувство великой скорби и жалости проснулось в груди. Он вспомнил и Аллу, веревками прикрученную к кресту, с волосами, измазанными кровью, с мертвенно синюшным лицом и распухшим носом, и золотую Алену, и белоснежные одежды Иисуса, и необыкновенные, ласковые глаза Богоматери… Очень сильная боль прошла внутри его, и Саше так захотелось плакать, что он неожиданно сам для себя рухнул перед крестом на колени и заплакал. Он не знал молитв, не знал, что он должен говорить сейчас, но знал, что должен что-то сказать Ему, висящему перед ним на кресте. Рука сама потянулась ко лбу, и Саша стал креститься, приговаривая про себя:
– Господи! Всемилостивый Боже! – от чистого сердца кричала его Душа. – Прости Ты нас оболтусов и идиотов! Учишь ты нас, учишь, а мы как были зверье зверьем, так и остались! Ты нам такую красивую Землю дал для жизни, а мы ее всю загадили! Ты нас учишь любить друг друга, а мы уничтожаем себе подобных на каких-то диких войнах! Ты Любишь и учишь нас Любить и искать свою половинку, а мы извращаем Любовь и превращаем ее в эгоистическое обладание. Мы придумали мерзкое и противное, похотливое и похабное слово "секс"! Ты нам мозги вставляешь, а разве мы это слышим? Мы только сами себя слышим! Мы пакостные, мелочные, завистливые, грязные и душою нашей и телом. Мы эгоисты! Мы никогда не научимся подставлять щеку, мы умеем только дать кому-то в глаз! Мы даже родителей своих забываем, звонить им забываем. Любить их забываем. А наши дети? Они рождаются или потому что мы уже нагрешили и браком закрываем людские языки, или по пьяни наварганили мы их, отпрысков наших, хорошо, если в браке. А как мы живем? Молодые женщины вместо того, чтобы рожать здоровых детей, рождают дебилов, бросают их нищим бабкам, а сами дохнут под забором, нажравшись ханки! Куда же это все годится? Как ты нас терпишь, таких отвратительных тварей?! Господи! Прости меня, Господи! Прости, что я такой же, как все, хам, сволочь и дурак. Прости, что вместо того, чтобы любить, занимался всякой ерундой! Ты действительно дал мне талант, а я торговал им за деньги налево и направо, гонялся за славой и известностью. Бегал по коридорам Останкино в поисках медных труб! Ты мне подарил Золотую Богиню, Алену, а я побежал на поводу всяких присушек и заговоров за Аллой. Таскался по черным местам, по сатанинским подвалам. Читал такие бесовские книги, которых и в руках-то держать противно! Прости, меня, Господи, за то, что женился не на ровне своей! Прости, что этим дал ей возможность делать из меня раба. Я, Личность, стал половой тряпкой! Ты меня создал для творчества! А я, вместо того, чтобы развиваться, погнался за мишурой, за проклятым золотым тельцом, за славой, будь она неладна. Господи, помоги мне понять себя, помоги мне стать чище и лучше. Впусти меня в сердце твое и в Храм твой. Помоги мне найти мою Любовь! Господи! Как там в молитве. Дай нам хлеб твой сегодня, прости нам все наши прегрешения, наши долги Тебе. Избавь нас от всякой нечисти, от сатаны, от мерзостей непристойных на все века избавь! Прости нас, если в Тебе еще осталось на нас терпение…
Саша очень долго стоял на коленях перед крестом и все говорил, говорил, говорил… все, что шло на ум. Он чувствовал, как вместе с его бессмысленной и сбивчивой речью душе становится все легче и легче! Ему стало казаться, что она воспрянула в его груди и зашевелилась. Что ей стало там просторнее и легче дышать и быть. Слезы текли сами по себе, Саша даже не вытирал их…
На улице вовсю светило солнышко, стайки воробьев дрались за корочку хлеба, ошалело цвели тюльпаны разными цветами радуги на фоне оттеняющих их желтых нарциссов, сирень набирала почки, а Саша почти час или два сидел на скамейке у Церкви Всех Святых и не мог подняться. На него навалилась такая истома, такая благодать, что не было сил шевелиться. Его душа витала над ним, размахивая беленькими крылышками, как воздушный шарик, и источала Миру миру. Он смотрел в небо, голубое, голубое и вдруг его посетила совершенно шальная мысль: а не написать ли ему какой-нибудь церковный реквием. В душе тут же запел басом орган, он как будто ждал этой его мысли.
Сашу подхватило со скамейки и понесло домой. Орган всю дорогу пел в его груди громко и мощно! Ноты нанизывались сами на себя и складывались в музыку. Она звучала очень ярко, ему казалось, что на всю Москву…
Он не мог оторваться от инструмента два дня. То, что получилось, нравилось ему самому. Хотя из всех критиков, самым противным был именно он, точнее то, что сидела внутри него. Но сегодня его Я торжествовало и подпевало внутренним голосом, повторяя все самые красивые места…
Вечером он зазвал к себе Люду на чашечку шампанского в честь его свободы и музыкального подарка, который сделал ему Господь! Именно Господь! Она могла бы оценить честно, как ему казалось, то, что получилось.
Саша включил электронику, все колонки, настроил аппаратуру и начал играть тихо и медленно, отдавшись плавной мелодии, и, как настоящий пианист высоко вскидывая руки, потому что начало его произведения больше смахивало на ноктюрн. Музыка звучала вполголоса, навевая приятные чувства, она плыла над ними и тихо колыхалась в пространстве нежными звуками, цепляющими душу. Она имела облик, живой и настоящий! Этот облик прорисовывался в пространстве и постепенно размножался. Он делился "почкованием" на красивые и любимые лица. Из золота пушистых волос на него смотрели голубые озера Алениных глаз, затем из них прорезывался необыкновенно красивый лик Господа, за ним наплывала улыбка Богоматери, лица красивых женщин из его гастрольной жизни, мило улыбался Михалыч, его старенькая бабушка, мама, вся его семья, улыбалась Люда… Они заполнили все пространство… Они были радостны и счастливы… Они были в музыке… Постепенно музыка стала набирать обороты, зазвучала громче, яростнее, она рвалась сама из инструмента, она громко заявляла о себе и требовала пространства. Музыка кричала всем наболевшим, что накопилось в нем, она рыдала, пела, страдала!!! Она состоялась из части его Я…
Люда сидела, закрыв глаза, как отрешенная. Она молчала, но мимика ее лица говорила сама за себя. Люда была в музыке. Вся, до самого ее донышка. Это вдохновляло Сашу. Он стал играть мощно, властно, сильно ударяя по клавишам. Реквием зазвучал в полную силу… Он разносился по пространству, он был, он жил, он становился живым, как родившийся человек, он был уже сам по себе, он состоялся… В самом конце тема закружила их в вихре, всплеснулась над головами и резко остановилась на самой сильной ноте.
Вдруг после музыки, которая отгремела в их душах на самых высоких чувствах и аккордах, в Саше родилась гордость и безграничная радость!!! Музыка еще пела в нем, а в комнате уже наступила тишина… стало очень, очень тихо…
Люда сидела все так же, закрыв глаза, не шевелясь, и молчала. Минуту, две, три… Саша смотрел на ее лицо и неожиданно для себя увидел, как из-под ее века выбежала слеза, и медленно покатилась по щеке… Люда открыла глаза и очень тихо сказала:
– Ты – гений! Я такого еще не слышал ни-ког-да! Это сродни седьмой симфонии Шостаковича! Это мощно! Я тебя поздравляю… Но что тебя толкнуло к такому? Просто так в нашей жизни ничего не бывает. Это какие чувства нужно перечувствовать, как мозгами расплавиться, чтобы выдать такое!!! Что подтолкнуло?
– Ты знаешь, я только совсем недавно понял, что такое есть наши слова и обещания. Я был на приеме у одного совершенно необыкновенного человека. Он духовник от Бога. Он мне открыл такие истины! Говорил такие вещи! Я их даже записал в свою записную книжку, чтобы не забыть. Я сейчас их тебе прочту, потому что это должен знать каждый человек. Вот послушай, я цитирую: