- Рождество?
Трое бродяг поспешно выпрямились. Это слово было связано с дарами, с пирогами и ветками омелы и с непонимающими, взволнованными лицами взрослых. Но как связать его с пронзительным воплем звонка, который теперь уже звонил не умолкая?
- Поторопитесь, - напоминала Война, которая, надвинув на самый нос краденую исполинскую противовоздушную каску, прислонилась к двери, ведущей в переднюю. - Они высадят дверь. Как бы они не погрузили нас раньше, чем мы будем готовы.
- Тем лучше, - ворчливо произнес Иосиф, - январь такой серенький. Все серебряные гирлянды уже порвались, и живот болит.
- Пока наступит май, мы уже превратимся в вишневые деревья, - иронически заметила Война.
- Тихо, - крикнула Мария, крепко прижав к себе сверток, - перестаньте сейчас же, я не хочу быть вишневым деревом! И вообще никаким деревом!
- Играйте дальше! - крикнул Ангел.
- Что делать нам?
- Что ждет нас там?
- Давайте запоем
рождественский псалом!
Трое бродяг шевельнули губами, но у них ничего не получилось: за ту вечность, которая тянулась последнюю четверть часа, они разучились петь. Они разучились радоваться радости, губы им запечатала какая-то чуждая сила.
- Я так устал,
вконец устал!
И даже флейта ни гу-гу,
ни звука выдуть не могу!
- Постойте!..
- Мир от нас бежит!
- Да, мир, что был от нас сокрыт…
- Я догоню его сейчас!
- Нет, я!
- Нет, я!
- Нет, скрылся с глаз…
- Но где же свет?
- Его здесь нет…
Дети вскочили на ноги. Трезвон там снаружи внезапно оборвался. Внезапно и, как всем показалось, окончательно. Все замерло в неподвижности.
- Откройте, - тихо сказал Ангел, - лучше откройте!
Свисавшая простыня мешала ему соскочить с шкафа.
Война распахнула дверь в переднюю. Трое бродяг бросились наружу.
Откройте, откройте каждому, кто взыскует вас. Кто не откроет, тот утратит себя.
Дети решительно распахнули настежь входную дверь и разочарованно отпрянули назад.
- Ты? И никого больше?
Эллен, растерянная и заплаканная, стояла, навалившись на железные черно-серые перила.
- Почему вы не открывали?
- Ты не знала условного знака.
- Вы мне его не сказали.
- Потому что ты не наша.
- Возьмите меня в игру!
- Ты не наша!
- Почему?
- Потому что тебя не заберут.
- Я обещаю вам, - сказала Эллен, - что меня тоже заберут.
- Как ты можешь давать такие обещания? - сердито закричал Георг.
- Одни об этом знают, - тихо сказала Эллен, - а другие не знают. Но заберут всех.
Она оттолкнула остальных и первой побежала в темноту. Она так потянула за белую простыню, что чуть не стащила Ангела с шкафа, и принялась клянчить: "Возьмите меня в игру, ну пожалуйста, возьмите меня в игру!"
- Тебе бабушка запретила с нами играть! - сказал Леон, ангел на шкафу.
- Потому что бабушка все еще думает, что тем, кто остается, повезло.
- А ты так не думаешь?
- Давно уже не думаю, - сказала Эллен и захлопнула за собой стеклянную дверь. Пространство опять сомкнулось вокруг детей, как черный капюшон.
- У нас для тебя не осталось роли.
- Давайте я буду играть Землю!
- Опасная игра! - сказал Леон.
- Знаю! - нетерпеливо крикнула Эллен.
- Землю играет Ханна, - проворчал Курт.
- Нет, - тихо сказала Эллен, - нет! Сегодня ночью ее забрали.
Дети отшатнулись и стали в кружок вокруг нее.
- Дальше! - лихорадочно выкрикнул Леон. - Мы должны играть дальше!
- Леон, кто дал нам такие плохие роли?
- Трудные роли, но разве самые трудные роли - не самые лучшие?
- А какая у нас ужасная публика, темная пасть, которая нас пожирает, безликие люди!
- Если бы у тебя было больше опыта, Рут, ты бы знала, что перед сценой всегда дышит тоскливая тьма, жаждущая утешения.
- И мы должны утешать? Кто бы нас утешил?
- Кто подсадит нас на грузовик, если он будет слишком высокий?
- Не бойтесь! - крикнул Леон, и его лицо задрожало, как маленькое неяркое пламя, выбивающееся из складок белой скатерти. - Смотрите, я возвещаю вам великую радость!
- Вам разрешается сдохнуть, вот и все! - перебил Курт.
Ангел смолк от недоверия, прихлынувшего с ночных полей, смолк перед бледными лицами выданных на заклание. Он не знал, что дальше.
- Нет, далеко еще не все, - пришел ему на помощь из темноты кто-то из детей, - сегодня еще принадлежит вам…
Внизу по узкой улочке проехал тяжелый грузовик. Окна задрожали, и небо за окнами тоже начало дрожать. Дети вздрогнули, хотели броситься к окнам, но не двинулись с места. Грузовик взревел, прогромыхал мимо и уехал. Любое громыхание рано или поздно смолкает перед тишиной: любой звук напрасен, если не заполнен тишиной.
- Играйте, играйте дальше!
Играть. Это была единственная возможность, которая им оставалась, устойчивость на волосок от непостижимого, стойкость перед тайной. Молчаливейший приказ: играть ты должен перед лицом моим!
Это открылось им в водопаде мучений. Как жемчужина в раковине, в игре таилась любовь.
- Не ссорьтесь, идите сюда!
- Смотрите, меркнет наш свет,
его прогоняет гроза,
и сил у нас больше нет.
- Слипаются наши глаза.
Вступила тишина, которая была условным сигналом для Ангела. Леон рывком спрыгнул со шкафа в матовый фонарный круг. Он прыгнул в самую гущу детей, чтобы остаться над ними. И он бросил им назад их вопрос:
- Вы видели свет?
- Не видели никогда.
Бродяги бессильно опустились на землю; решительным движением они глубоко надвинули капюшоны на растерянные лица.
- Если бы вы могли видеть себя так, как я вас вижу! - пробормотал Ангел вопреки своей роли. - Как вы тихо здесь лежите, в этой мрачной комнате, и с какой нечеловеческой храбростью!
Он уронил руки. Ему страстно хотелось увидеть и запечатлеть образ. Если бы вы могли видеть, как я вас вижу. Но свет шел на убыль.
- Как жалко, Леон, что ты никогда не станешь режиссером!
- Почему же, стану. В грузовике и в вагоне будет играться первоклассная пьеса, можете мне поверить! Без хеппи-энда и без аплодисментов: пускай зрители уйдут домой притихнув, с бледными лицами, светящимися в темноте…
- Спокойно, Леон! Ты что, не видишь, как вы все раскраснелись и как у вас вспыхнули радугой глаза? Разве ты не слышишь: они уже сейчас смеются так же, как они будут смеяться, когда нас повезут через мосты!
- Леон, в какой валюте тебе будут платить, и с каким обществом ты заключил договор?
- С человеческим обществом, платить будут огнем и слезами.
- Останься ангелом, Леон!
Леон колебался. Он простер руки над спящими бродягами. "Спите крепко…" - Он перевел дух, мгновение помолчал, а потом заговорил дальше:
И, может быть, во сне
подарит вам Господь
то, что искали вы,
избрав неверный путь.
Гасите ваши фонари,
они домой не приведут:
ведет один лишь свет любви
чрез ветхий мост над бездной!
Ангел склонился и задул фонари. Сам он остался в темноте, как последняя одинокая свеча в темном окне.
Гордыня вам пригодится навряд,
вы лучше отбросьте ее навсегда.
Любовь рядится в другой наряд.
Зачем вам идти и куда?
Вы ищете путь, что к миру ведет?
Бессмысленны ваши раздоры.
А мир у каждого в сердце живет,
вы это поймете скоро.
Ангел так широко простер руки над тремя спящими, как будто хотел распространить этот жест на всех спящих вообще, в том числе на тайную полицию, которая воображала, что не смыкает глаз, а сама предавалась беспробудной спячке.
Спите же спокойно,
может быть, во сне
вам Господь подарит
то, что вы искали
в смерти и в огне.
Потушите фонари -
они не осветят вам путь домой.
Свет любви, лишь ты гори,
гори надо всей землей.
***
Ангел отступил назад. Бродяги беспокойно заворочались во сне. В потемках было слышно, как взволнованный Иосиф уговаривал Марию: "Пошли, наша очередь!" Но она не двигалась с места.
- Иди! - крикнул Ангел.
Мария крепче ухватила сверток. - У меня нет покрывала, - сказала она, - а без покрывала я не играю.
- Что ты себе думаешь? - спросил Леон. - Что дальше?
Трое бродяг вскочили и с воплями накинулись на нее:
"Играй, ну пожалуйста, играй!" И даже Война с каской в руке попросила: "Играй дальше, ну играй же!" Их крик был слышен даже на лестнице.
- Ты хотела играть Марию, да или нет?
- Да, - ответила Биби, - но с покрывалом. Вы обещали мне покрывало, и без покрывала я играть не буду! - Она робко прижала к себе сверток.
- Если дело только за этим… - медленно сказала Эллен и рывком открыла свою сумку. В полутемной комнате сверкнула белая ткань. Биби отложила сверток в сторону. Остальные повскакали с ящиков и кресел, подошли ближе и потрогали покрывало холодными пальцами. Биби уже схватила его и завернулась.
- Какая ты красивая! - закричали дети. Они хлопали в ладоши, собирали покрывало в складки и вновь расправляли, и ослепленные возводили глаза к небу, как бедные души на краю чистилища, там, где небо и преисподняя граничат своими последними полуостровами. И они счастливо смеялись. Если бы вы могли видеть, как я вас вижу, думал Леон. Но в то самое время, пока он считал, что картина от него ускользает, на ней покоилось недремлющее око уложенного в сторонке Бога.
- Если дело только за этим… - сердито повторила Эллен. Ее лицо, исполненное ожидания, вынырнуло за спиной Биби. И прежде, чем та решилась оторваться от своего удивленного отражения в зеркале, Эллен сорвала с нее покрывало, взмахнула им и завернулась в него сама. Ее глаза мрачно сверкнули из струящегося блеска.
- Слушай, ты… - крикнула Биби, - ты похожа на погонщика верблюдов!
- Вот и хорошо.
- Отдай покрывало, - невнятно сказала Биби. Безмолвно и непримиримо стояли они лицом к лицу. Чудо сошло на землю, но земля хотела сама быть чудом. Мария поставила условия, Ангел забыл предостеречь трех царей-волхвов, и Бог попал в руки Ироду. - Отдай покрывало! - повторила Биби. Она дрожала от ярости. Как хрупкое чужое оружие, взлетела ее рука и вцепилась в ткань. Эллен отпрянула. Они запутались в покрывале, каждая дергала к себе и не отпускала. Оставалось только тихое шуршание шелка, страх всех покрывал на свете быть порванными. Но прежде чем до этого дошло, оно расправилось, светлое, все светлее и светлее, паря, как нечто примиряющее между сном и явью, как тишина Благовещения, и вдруг устало опустилось на землю, никем больше не удерживаемое. Вспыхнула искра, - они поняли, за что сражаются.
- Занавеска, - пробормотал Леон и предостерегающе протянул обе руки.
- Занавеска, которую в последние дни вышивала Ханна.
- Для дома на шведском побережье.
- Для белой комнатки с высокими окнами, где будут спать ее семеро детей.
Семеро детей, которые спят так крепко, что никто не в силах их разбудить, семеро детей, спящие так сладко, что никакой Бог их не потревожит. Семеро детей, на которых не пало проклятие родиться, носить клеймо и быть убитыми.
- Когда ты ее видела, Эллен?
- Вчера, поздно вечером.
- Она уже что-то знала?
- Да.
- И что она делала последнее?
- Укрепляла пуговицы на пальто.
- Семь пуговиц, - сказал Леон.
Снова побежала трещина по льду темного пруда, и бежать дальше становилось все опасней.
- Она еще хотела написать вам письмо, - сказала Эллен, - но не успела и дала мне только это. Сказала, если вам это понадобится для игры, она не против.
- Не нужно было у нее брать, Эллен: ей бы пригодилось от мух или от солнца.
- От солнца?
- Потому что Ханна не любила слишком яркое солнце. Говорила, солнце - обманщик, оно меняет людей, делает их жестокими.
- Поэтому занавеска должна была колыхаться на морском ветерке. Слегка колыхаться в окне!
- Будет колыхаться, - сказала Эллен.
- Саван, - тихо сказал Георг. - Для мертвых детей.
- Ты про кого? - испуганно спросил Герберт.
- Не про тебя, малыш!
- Нет, ты имел в виду меня!
- Может быть, я имел в виду всех нас, - пробормотал Георг.
- Лучше бы Ханна оставила покрывало у себя, может быть, оно бы ее защитило.
- Остается только то, что отдаешь.
Дети испуганно подняли головы. Никто так и не понял, кто это сказал. Светлый голос Ангела в мрачном сне. Нам остается только то, что мы отдаем.
Так отдайте же им все, что они у вас берут, ибо они от этого станут еще беднее. Отдайте им ваши игрушки, ваши пальто, шапки и жизни. Раздарите все, чтобы это вам осталось. Кто берет, тот теряет. Смейтесь над пресыщенными, смейтесь над успокоенными, что лишились голода и тревоги - драгоценных даров, ниспосланных людям. Подарите последний кусок хлеба, чтобы сохранить голод, отдайте последний кусок земли и пребудьте в тревоге. Озарите тьму сиянием ваших лиц, чтобы оно стало еще сильнее.
- Играйте дальше! - сказал Леон.
Иосиф оперся на свой суковатый посох. Мария легко положила руку поверх его руки, а маленькая собачка с белым пятном на левом глазу подбежала ближе, хотя в Писании о ней нигде не упоминалось. Не задавая вопросов, она играла неназванное, ту тишину, которая несет в себе плоды.
- Меж чуждыми племенами
под чуждыми именами
мы издали прибрели.
- Несло нас по бездорожью
благословение Божье:
его мы в руках несли.
- В ребенке этом сегодня
несем мы волю Господню
обнять, утешить, помочь.
- Печали, муки, утраты,
что сердцем познал распятый,
несем мы сквозь холод и ночь.
Иосиф и Мария остановились, изнемогая от усталости, и попытались заглянуть друг другу в лица, но им было уже почти ничего не разглядеть. Лица остальных тоже растеклись, как светлые краски по черной тени. В этой все прибывающей дымке стало ясно, как недостижим один человек для другого, как недостижим он сам для себя и для всех преследователей.
Мария испугалась.
- Мы не одни, смотри:
Вот спутники наши, их целых три!
Она вцепилась Иосифу в рукав и кивнула на трех спящих перед комодом бродяг. Один из них во сне перевернулся на другой бок и, не просыпаясь, шевельнул губами:
- Обувь не выдержала дороги,
отдыха просят усталые ноги…
- Он говорит во сне.
- Ах ты болезный!
Я расскажу тебе о любви небесной:
в сердце Господнем она горит.
- Кто там меня позвал?
Я устал, я слишком устал.
- Он крепко спит, -
сказал Ангел. Мария разочарованно выпрямилась.
- Одежа моя превратилась в лохмотья,
усталости не могу побороть я, -
прошептал второй бродяга.
Мария опять наклонилась.
- Ах ты болезный!
Я расскажу тебе о любви небесной…
- Он крепко спит, -
устало перебил ее Иосиф. По нему было заметно, что он бы охотно прилег рядом, если бы он не был Иосифом, Иосифом званым, которому было страшно стать избранным.
- Холодно мне,
кто тревожит меня во сне?..
И в третий раз испугалась Мария. Кто-то включил свет в прихожей, и свет сквозь стеклянную дверь проник в комнату. Стеклянная дверь задрожала, не воспринимая очертания детей, которые перед этим холодным блеском оставались темными.
Раздался стук, и сразу же кто-то отворил дверь. В дверном проеме стояла дама из соседней комнаты. В правой руке она держала маленький, перетянутый кожаными ремнями чемоданчик, в левой - свернутый зонтик, на голове у нее красовалась пестрая шляпка с пером.
- Все добрые духи… - сказала Война, оборвав фразу на половине, и стащила с головы каску. Это уже была не игра.
- Что вы здесь делаете в темноте? - Она нащупала выключатель.
Иосиф бережно обнял Марию за плечи, словно мог ее защитить от обманчивого света. Остальные не шевельнулись.
Дама из соседней комнаты повторила вопрос, но ответа не получила.
- Вы больны, - испуганно сказала она. Она заметила на старом ковре три неподвижные фигуры в лохмотьях, а за ними Войну и Ангела, которые сидели рядышком на ящике и шептались, и черную собачку между Иосифом и Марией.
- Куда вы идете? - спросил Георг.
- Прочь отсюда, - ответила она.
- Прочь… - задумчиво произнес Георг. - Прочь уходят многие. Но может быть, это неверное направление.
- Вам тоже следует отсюда уйти, так или иначе! Здесь опасно.
- Со временем всюду станет опасно, - сказал Леон. - Мы больше никуда не хотим уходить.
- Вы еще раскаетесь!
- Раскаяние - великое чувство, - сказала Война и вновь напялила каску. Герберт закашлялся от смеха.
Дама из соседней комнаты беспомощно потрясла головой. Подобный бунт был ей не по плечу. - Так или иначе, я сейчас ухожу, вы остаетесь в квартире одни.
- До свидания, - сказал Леон.
Иосиф и Мария проводили ее и заперли входную дверь. Собачка взволнованно бегала за ними по пятам. Они всюду потушили свет и остались только с фонарем и свертком в руках.
- Я это вам вручаю
и свято хранить поручаю…
Но не успела Мария положить сверток между спящими, как на нее упала тень Эллен.
- А я - Земля
и на своем пути
о, как я Мир хотела бы найти!
Земля была босая, голову и плечи себе она обвязала старой скатертью, из-под которой ниспадали ее волосы, длинные и спутанные.
- Из дома в дом меня гонит война,
надо мною смеется она
и, не скупясь, мне дарит сполна
пожары, ужас и муки.
- Кого ты ищешь?
- Ищу покой.
- Смотри, в крови твои руки!
В испуге оперлась Мария на угловатого Иосифа. Она слышала, как под накидкой бьется его сердце, и от этого ей делалось не так страшно.
- Мы Бога несем,
бесконечна дорога.
Нас все отвергают и гонят с порога,
нигде отдохнуть не дают,
нигде не найти нам приют.
Но мы от тебя убегали!
- И вновь пред тобою предстали!
Маленькая черная собачка насторожила уши и принюхалась. Изумление Святого семейства распространялось и на нее. Оно пронизало и преодолело прохладу забытой комнаты: неужели вы всегда идете следом за нами? Неужели вы распинаете только то, с чем не можете справиться, а потом вам приходится искать убежища под собственными крестами? Бичуйте нас, убивайте, топчите - настичь нас вы сможете не раньше, чем захотите любить или быть любимыми. Не раньше, чем пойдете по пятам за беглецами, чтобы найти у них убежище. Отбросьте ваше оружие - и вы их настигнете.
- Под вашим светлым покрывалом
вы не укроете меня?
Стоптанными каблуками Война забарабанила о край ящика, чтобы обозначить свое появление. Земля испуганно оглянулась вокруг.
- Это она!
Это война!
Война спрыгнула с ящика. Шелково зашуршала темнота.