- Жила-была на свете мама, - начала Эллен и задумчиво наморщила лоб, - в Америке. Она там работала в клубе официанткой. Эта мама сильно тосковала. И тоска у нее была красного цвета. - Эллен смолкла и вызывающе огляделась по сторонам, но рядом никого не было, кто бы ее подбодрил, и никого, кто бы ей возразил. Тихим голосом она стала рассказывать дальше. - Когда она ночью возвращалась с работы, она была очень усталая, и никто ее не ждал. Тогда она начинала вязать. И она связала из своей тоски круглую красную шапочку с длинной кисточкой, чтобы ее трепал ветер. Она вязала каждую ночь, но тоска не уменьшалась, и шапочка получилась такая большая, как нимб вокруг святых, но красная, а кисточка такая толстая, как мяч для водного поло, игрушка для бури. - Ночь прислушалась и облокотилась на окно. Окно звякнуло. - Когда на улице было тихо, - сказала Эллен и метнула поверх кровати взгляд в темное стекло, - или когда в оконные стекла дул ветер с моря, она все вязала и вязала. Когда шапочка была готова, мама оборвала нитку, тянувшуюся из ее сердца, положила шапочку в коробку и послала ее через океан. Да, чуть не забыла, она еще положила туда немного пирога и бутылку вина и корзинку для бабушки. - Эллен снова оглянулась, словно кто-то сомневался в правдивости ее слов, но ночь у окна только тихо смеялась и роняла слезы - тоже бесшумно. - Одному Богу известно, как это все пробралось через таможню, - сказала Эллен, - но все-таки посылка дошла. - Теперь она говорила быстрее. - Только бумага немного обуглилась и пирог пахнул горелым, потому что шапочка раскалилась. Взял ребенок шапочку и быстро надел на голову. Но когда вечером он хотел снять шапочку, она уже не снималась, крепко сидела на голове, как красный нимб, и пылала огнем. Такому прекрасному нимбу мог бы позавидовать кто угодно.
За окном все еще шел дождь, старая женщина дышала ровнее, и пол потрескивал, словно голос Эллен его только что разбудил. Но Эллен не давала себя сбить с толку, она помолчала только секунду, словно смутилась в такой большой компании, а потом сразу заговорила дальше. - Бутылка треснула, но Красная Шапочка несмотря ни на что все-таки положила ее в корзинку, и подгорелый пирог тоже, и пошла в гости к бабушке. Бабушка жила в той же комнате, но дорога к ней была дальняя и вела через темный лес. Корзинка у девочки ударилась о дерево, и бутылка выкатилась. В другой раз выпал пирог, и его сожрала война. У нее была длинная, косматая, грязная шерсть, прямо как у волка. "Куда ты идешь?" - "Иду к бабушке." - "А что ты ей несешь? - насмешливо спросила война. - Ведь в твоей корзинке пусто!" - "Я несу ей тоску". - Тут волк разозлился, потому что не мог же он сожрать тоску, она бы обожгла ему язык. В гневе убежал он прочь, забежал вперед девочки, а Красная Шапочка в страхе побежала за ним. Но волк бегал быстрее и первым добежал до цели. Бабушка лежала в постели. Но была сама на себя не похожа".
Эллен запнулась. Она схватила бабушку за плечи и пристально заглянула ей в лицо. Она подняла ночник и посветила над старой кроватью. Вскочила и попыталась найти слова.
- Тут Красная Шапочка и говорит: "Бабушка, почему у тебя такие большие уши?" - "Чтобы тебя лучше слышать!" - "Бабушка, а почему у тебя такие большие зубы?" - "Чтобы тебя лучше укусить!" - "Бабушка, почему у тебя такие толстые губы?" - "Чтобы это лучше проглотить!" - "Яд, бабушка? Ты имеешь в виду яд?"
Эллен соскочила с кровати, она стояла босиком посреди комнаты и дрожала от холода и страха. Старая женщина спала и не шевелилась. На столе белели таблетки, Эллен не стала их трогать. Одним прыжком очутилась она у себя в кровати. Она натянула одеяло, подложила руки под голову и стала думать над последним вопросом: "Бабушка, почему у тебя такие холодные руки?" Но ответа она не находила. Она стерла слезы со щек и вздохнула. Еще немного, и она, окончательно обессилев, уснула.
И видит она, как из высокого старого здания Северного вокзала вышел, спотыкаясь, бледный солдат. На худой спине у него висел рюкзак, и он тихо ругался себе под нос, но так тихо и так беспомощно, что всеведущий Господь засчитал ему это за молитву. Ноги у солдата замерзли, поэтому он без конца спотыкался. Форма у него была драная, а солдатская книжка поддельная. Он то и дело озирался, а потом остановился в тени, словно кого-то ждал, кто должен был его ждать. Но его никто не ждал. Тогда он прошел еще немного дальше. Он прошел под маленьким виадуком в сторону полей. Он наступал во все лужи, какие были этой ночью в самом начале весны, и обрызгал старого полицейского вахмистра, который возвращался из полей после патрулирования. Солдат старался держаться как можно незаметнее, и поэтому действовал очень заметно. Шатаясь, он побрел к реке и на полдороге опять повернул обратно. Он ломился в расхлябанные, но все же запертые двери кафе и некоторое время болтался на станции детской железной дороги, словно не прочь был вернуться в свое детство, сбросить ботинки и побегать босиком. Но поезд не приходил. В конце концов солдат бегом вернулся в город. При этом он потерял шапку, наклонился, но уже не нашел ее. Волосы у него на голове были светло-каштановые, короткие и пушистые; их не помешало бы пригладить щеткой. Ногти у него на руках были обкусаны, на нем был клетчатый шарф. Но его никто не ждал. Он побрел назад к Северному вокзалу и некоторое время, как заблудившийся зверь, рыскал вокруг желтых стен. Наконец он решился идти домой, хотя именно это и было опасно. Когда он шел по старому рынку, ему показалось, что его преследуют, и он, задыхаясь, остановился между ларьками. Он спрятался между двух мешков с картошкой за штабелем ящиков с луком, но вокруг никого не было. Он снял рюкзак, потом опять надел и заковылял дальше. То и дело он доставал из кармана поддельную солдатскую книжку и внимательно ее рассматривал, как будто она была настоящая - да, как будто все поддельные солдатские книжки были настоящими, а настоящие поддельными. Потом он снова ее прятал. Когда он добрался до площади перед церковью, он уже твердо был уверен, что кто-то за ним идет, и укрылся в тени у подножия каменного святого. "Заступись за меня, - взмолился он, - заступись!" Имени святого он не знал. Когда он выбрался из укрытия и пошел дальше, в лунном свете показалось, что святой шевельнулся и благословил его древним таинственным жестом.
Парень запустил обе руки в волосы, у него были вши. Он снова услыхал шаги за спиной, но уже не стал оборачиваться. Он побежал, как заяц, петляя, и наконец очутился перед высоким тихим домом с неаккуратно затемненным окном. Кто-то за мной идет… нет, никого нет… никто, опасный преследователь… никто… никто… никто… пустота во всем мире. Солдатик подергал широкие уродливые ворота, но они не поддавались. Он стал стучать, шуметь и сбил себе кулаки в кровь. Он забарабанил в ворота своими рваными башмаками, но башмаки рвались все больше и больше.
Эллен вынырнула из сна. Она села, непонимающе уставилась в темноту и забыла, что ей снилось. Забыла сразу и полностью, как будто этот сон никогда не пронзал ей сердца, как будто он не обсыпал ее сомкнутых век солью и не заливал водой. Она тихо вылезла из постели и выглянула в окно. Но ей было не видать, что там внизу. Где-то внизу прошаркали шаги, ворота отворились. Они скрипели и стонали. "Нет", - сипло сказала Эллен. Она шагнула к бабушкиной кровати и остановилась. Отступила на три шага назад, и опять на два шага вперед - это напоминало старомодный танец. Но танцевать уже было некогда. Они поднимаются по лестнице, перепрыгивают через три-четыре-пять ступеней. "Они тебя уведут, бабушка!" Эллен вскрикнула. Она зажала себе рот кулаками и прикусила пальцы. Она хотела подумать обо всем сразу, но в голове не было ни единой мысли. На столе назойливо белели в каком-то незнакомом свете ядовитые таблетки. Старая женщина проснулась, привстала и потянулась к ним обеими руками. Она как будто не встревожилась и совсем не удивилась. "Дай сюда", - сказала она. Эллен присела на корточки и растерянно заглянула ей в спокойные глаза. "Ну что ты! Бабушка, ты же большая. Волк не сможет тебя проглотить!"
- Дай сюда! - резко повторила бабушка.
- Нет, - забормотала Эллен, - нет, я уведу тебя отсюда, я тебя спрячу - пойдем скорее на чердак, или полезай сюда, в шкаф, а я буду тебя защищать - да, я им задам, вот увидишь, какая я сильная!
- Тише, - угрюмо сказала бабушка, - не кричи, сделай то, что я тебе сказала!
- Будь со мной поласковей! - взмолилась Эллен.
- Да, - сказала бабушка, - потом.
- Нет! - закричала Эллен. - Потом ты уже не успеешь!
- Поторопись! - настаивала старая женщина.
Эллен встала. Она включила свет, подошла к столу, взяла таблетки в левую руку, а в правую стакан воды и со всем этим вернулась к бабушке.
- Больше воды!
- Хорошо, - отозвалась Эллен. Она двигалась неловко и осторожно. Она налила в стакан свежей воды.
- Не разлей! - сказала бабушка. Эллен поднесла стакан к ее губам. Потом она накормила бабушку таблетками, как воробей кормит своих птенцов, и сразу же опустилась без сил на пол возле кровати.
- Встань, - сказала бабушка. Эллен встала. Как деревянная, с бессильно повисшими руками, стояла она рядом с кроватью. Из подушек донесся чужой голос, отстраненный и свободный от всего, что было вокруг и уже не принадлежавший самому себе: - Теперь, когда они придут, отвори дверь, будь вежливой, ничего не говори, и пускай все идет само собой.
- Они вытащат тебя из кровати, бабушка, - сказала Эллен, но в ее словах тяжко и понуро маячило умалчиваемое.
- Не меня, а мои кости!
- Они будут топтать тебя ногами, когда обнаружат, что ты приняла таблетки!
- Их ноги до меня не дотянутся.
- Они будут на тебя орать, бабушка.
- Не туда попали, неправильное соединение: у меня сменился номер.
- Да, - испуганно сказала Эллен, - думаю, что теперь у тебя секретный номер!.
- Иди и послушай, что там на лестнице! - Эллен пошла и стала слушать. Она прислонилась к входной двери и затаила дыхание. Сперва слушать было нечего, но потом раздались шаги. Они медленно взбирались вверх, замирали и раздавались снова. "Пьяные… - прошептала Эллен, - они не торопятся, думают, никуда мы от них не денемся!" Ее охватило чувство победы. "Я правильно поступила, правильно, правильно!" И изо всех углов вынырнули растерянные злобные физиономии шпиков. Эллен проскользнула назад в комнату. "Правильно, все правильно…" - и она уткнулась лицом в поникшие бабушкины плечи.
- Они за тебя возьмутся, а ты сделаешь маленький шажок, бабушка, и они полетят в пустоту - маленький шажок, совсем маленький шажок… И ты его уже сделала!
Бабушка привстала и оперлась на локоть, ее лицо пылало. Она схватила Эллен за руки. Так они и сидели, как дети в Сочельник, как дети, которые заглянули в замочную скважину и пытаются праздновать победу. "Мы их перехитрили! Мы их перехитрили! Смотри, как у них дрожат подбородки, как трясутся колени, как надуваются щеки!" И опять изо всех щелей вынырнуло разочарование шпиков. "Видишь их, видишь? Они уже одолевают последние ступени. А теперь остановились. Шатаются, держатся друг за друга. Читают фамилии на дверях. Увидели звезду и зубоскалят. Но они избрали неверный путь. Они губят тысячи невинных детей, и все эти дети - не те. Теперь они ищут звонок… звонок не звонит… они заносят кулаки и…" Все было по-прежнему тихо. Старая женщина опустилась на кровать.
- Нет, - второй раз сказала Эллен. Она широко открыла рот, хотела закричать, но воздух сгустился в ком и грозил ее задушить. Она выбежала из квартиры, ощупью добралась до окна на лестнице и осторожно его отворила: темно… хоть глаз выколи… ни звука… ни дыхания… ничего. Эллен пошарила дрожащими пальцами в поисках ключа. Она зажгла свет и отперла дверь. Вышла и сказала: "Что вы тянете… приходите же… приходите, не бойтесь!" Она встала на пороге и беспомощно развела руками. "Приходите за нами… Бог ничего не имеет против… Бабушка приняла яд, а я хочу со всеми, я хочу к Георгу!" Но никто не пришел.
- Нет, - сказала Эллен еще раз. - Они что-то забыли, они вернутся! - Она присела на корточки и стала ждать. Время бежало. Но никто не вернулся. Ночная бабочка покружилась вокруг ее лица и села ей на руку, Эллен ее стряхнула. Она встала и опять заперла дверь. Расправила на себе рубашку, поправила ворот. Потом положила ключ обратно в ящик и накинула пальто, черное пальто, принадлежавшее не ей. Задвинула ящик, набросила дверную цепочку и проскользнула обратно в комнату. Ее босые подошвы производили тихий глухой шорох. Под ночником стоял полупустой стакан. "Слишком близко к краю", - пробормотала бабушка. Эллен переставила стакан на середину. "Медленно действует", - прошептала бабушка.
- Ты уснешь, - сказала Эллен, - а когда проснешься… - Старая женщина покачала головой. - Бабушка!
- Да?
- На будущей неделе твой день рождения. И мне хочется… мне хочется тебе сказать…
- На этой неделе, - раздельно произнесла бабушка, - на этой неделе у меня день намного лучше.
- Пожалей меня, - сказала Эллен, - ты же обещала, раньше, ты же говорила, а теперь… - Губы у нее задрожали.
- Звонят, - улыбнулась старая женщина. Эллен не слышала. Это был совсем другой звонок.
- Они идут, - беззвучно вздохнула бабушка и закрыла глаза. Ее голова внезапно откинулась набок.
Эллен обняла умирающую и попыталась заглянуть ей и лицо.
- Бабушка, выплюнь таблетки, не умирай… не умирай бабушка! - В полумраке увядшие губы разжались, голова приподнялась и вновь упала на подушку. Этой попыткой все и кончилось. Эллен запрыгнула на кровать, как молодая кошка. Она обхватила бабушку обеими руками и попыталась ее приподнять. Отчаянно трясла ее, тормошила. Старуха недовольно застонала.
- Господи Боже мой, что помогает от смерти? - Старая кровать трещала по всем швам. - Бабушка, проснись, возьми себя в руки… кто сам не хочет, тот не умирает!
Ночь с широко открытыми глазами слушала эту поразительную проповедь против смерти. Кажется, приближало главный момент ее задания.
Эллен настороженно вытянула в темноту свою чуткую круглую, черноволосую голову; она размышляла. Теперь умирающая захрипела. Эллен стояла над ней на коленях и вслушивалась; она напрягала все органы чувств. Бабушка еще чего-то хотела - она чего-то требовала, и это требование казалось ненасытным. Ее руки высвободились из объятий девочки и беспокойно заплясали, зашарили по одеялу.
- Что ты ищешь? Ты знаешь, что ищешь, бабушка? - спросила Эллен. - Однажды ты искала платок, другой раз - бинокль, а в прошлый раз таблетки. Но разве ты не хотела чего-нибудь совсем другого? Бабушка, почему ты не подумала хорошенько? - Эллен тряслась от страха. Она схватила беспокойные руки, но их было не унять. Она взяла жидкую седую косичку и дернула за нее, но бабушка не отвечала.
- Что ты ищешь?… скажи мне, чего ты ищешь, я все тебе дам! Бабушка, ну скажи хоть что-нибудь, хоть пустяк… Бабушка, почему ты не отвечаешь, бабушка, ты хочешь жить? - Дыхание словно нехотя вырывалось из полуоткрытого рта умирающей. Эллен, прислушиваясь, опустила голову и уперлась пальцами в матрац.
- Ты хочешь жить?
- Да, - вздохнула вместо нее ночь и положила руки на плечи старой женщине…
- Тогда я тебя оживлю, - решительно сказала Эллен, а крестик по-прежнему поблескивал над географической картой. Она наполнилась всепоглощающей волей, рывком распахнула сердце и навострила уши. Но в этой великой буре не различить было ни единого голоса. Эллен соскочила на пол и принесла свой черный толстый молитвенник из старого шкафа, на последней странице там были молитвы по умирающим. Она начала, испугалась собственного голоса и выронила книгу. Хрипение стало тише. - Останься, - шептала Эллен, - останься здесь, дай мне подумать. Разве не я дала тебе таблетки? Значит, я должна теперь тебя разбудить!
В этот миг ее осенила мысль сбегать за врачом. Но он жил далеко, а другого врача звать было нельзя. И даже если он еще застанет бабушку в живых, что он сможет? Зонд, длинный желудочный зонд - Эллен это знала. Но разве эти пляшущие, ненасытные руки требовали зонда? Эллен помотала головой. Она прижалась коленями к краю кровати и замолчала.
"При реках Вавилона, там сидели мы и плакали…" - неожиданно сказала ночь. Эллен услышала, и увидела, как они сидят на реках, и увидела, как реки становились все больше от их слез. Но они не прыгали в воду. Они ждали, они все ждали и пели чужие печальные песни, все пели и говорили. Четверо из них встали и подошли к старой кровати. Вот сейчас они возьмут бабушку и унесут ее из комнаты на последнее кладбище, которое боязливо спит в сером рассвете. И они будут молиться, петь и плакать, но их молитвы останутся лежать на земле как пустые мехи, безмолвные и печальные. Вино ушло. У этого кладбища самый старый секретный номер, но сторожа забыли этот номер, и все, кто там лежал, от этого страдают. Они, точно как умирающая бабушка Эллен, всю жизнь требовали самых разных вещей, которых они вовсе не хотели, они звонили по самым разным номерам, но в сущности их всегда неправильно соединяли, потому что каждый раз это был не секретный номер. "Погодите! - лихорадочно закричала Эллен, - может быть, я его знаю, может быть, я его для вас узнаю! Вы хотите жить?"
"Да, - во второй раз сказала ночь. - Да", - нетерпеливо сказала она, потому что над крышами, торжествуя победу, уже вставало утро. Бабушкин нос торчал, заострившись, щеки ввалились. Сама Смерть искусно нанесла последние удары резцом и стерла то, что стиралось. Эллен распахнула глаза, она шевелила руками, словно что-то лепила, словно могла вырвать у сумерек то слово, которое разбудит бабушку. Сжавшись, словно перед прыжком, она лежала в изножье кровати и стыла в тишине, в молчаливой готовности.
Рубашка на бабушке порвалась, одеяло было сброшено. От ночи осталась только тень в складках одеяла.
- Бабушка, что ты ищешь? Бабушка, ты хочешь жить?
Из-за какого-то маленького движения у ночника ослабел контакт, свет погас. Голова умирающей еще раз дернулась назад перед приближающейся темнотой, тело приподнялось. Эллен подскочила, схватила полупустой стакан. Не хватало всего трех глотков. Остаток воды она вылила на бледный угловатый лоб, на шею и грудь, в неподвижные подушки, и, когда послышался еще один, последний хрип, сказала: - Бабушка, благословляю тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь.
Ночь опустилась на руки дню.
В ту ночь маленький отчаявшийся дезертир пришел домой около двух часов, а утром его арестовали.
Крылатый сон
За три минуты до отправления поезда машинист забыл, куда ехать. Он сорвал с себя китель, сдвинул фуражку на затылок и стер пот со лба. Соскочил на землю, пробежал немного вперед. Остановился, развел руками и медленно пошел назад. При этом он громко разговаривал сам с собой. Он должен вспомнить, вот именно, он должен вспомнить. В темноте, за лучом прожектора. Там она лежит, спрятанная, - цель назначения, вот и лежала бы, пока поезда с людьми летят сквозь тьму и никому не приходит в голову выключить прожектора и немного пройтись в одиночестве. Там она должна бы лежать, тихая и неподвижная, перед их безумием, там должна была бы она лежать, пока они считают своей великой, светлой целью унылые, затемненные станции, пока у них вместо мудрости - имена, пока они пускаются в объезды, чтобы избежать узловой станции, которая расположена посредине, пока они путают отправление и прибытие, пока то, пока се… но было уже слишком поздно.
Времени больше не оставалось, Господи, нет больше времени! До отправления три минуты.
Почему вы так спешите? Идите сюда, выходите из вагонов, помогите мне сообразить. Цель, цель.