Девушка знала, что в этот момент она передвигается в место постоянной дислокации под прицелом мужских глаз. Девушка прекрасно знала так же, что она невыносимо привлекательна той особой, своеобразной красотой, именуемой "восточной", в комплект которой входят такие составные части, как густые каштановые волосы, огромные дюймового калибра карие очи с ресницами в полтора сантиметра, стройный гибкий стан и, разумеется, высокомерная неприступность на фоне всеобщего мужского обожания и глубокого воздыхания. Должно быть, непроста жизнь таких вот чаровниц, подумал я, скорей вслух, потому что Нани резко оглянулась и прострелила меня трассером блестящих глазищ, прижалась спиной к двери и впустила в кабинет директора.
- Ты знаешь, что это за стол? - вместо приветствия спросила Милена.
- Стол начальственный, канцелярский, дубовый, под зеленым сукном, время изготовления - середина двадцатого века, - предположил я.
- В основном верно. Только есть одно "но", весьма существенное. За этим столом в свое время сидел товарищ Берия, который как известно знал всё обо всех.
- Кроме самого главного - куда он сам попадет после завершения карьеры…
- Ну да, конечно… Интересная мысль! Так я о чем… Ага. Мне тоже по штату положено знать всё обо всех. Поэтому давай, Борис Степанович, рассказывай, чего ты там накопал и что из этого хочешь изобразить. Имея в виду, что про твои беседы с Женей, остальными пьяницами и даже про Порфирия мне всё известно.
- Думаю однако не всё, коль уж я здесь, на допросе, за столом Берии.
- То есть, ты задумал написать книгу об Алексее Юрине? Так?
- Ну да, всё к этому идёт.
- Хорошо. Ты видишь, Боря, я не против. Я твой друг и помощник в этом вопросе. Так что не надо на меня смотреть, как Тухачевский на владельца этого стола, не надо.
- Да я и не…
Милена Сергеевна оглянулась. Я только сейчас разглядел сидящего в глубоком кресле в затененном углу кабинета солидного господина в дорогом костюме с золотыми часами на запястье. Поднял я вопрошающий взгляд на леди-босс.
- Познакомься, Борис, это наш благодетель и мой старинный друг Михаил.
Я кивнул и учтиво улыбнулся. Деспотисса с благодетелем снова обменялись взглядами, слегка кивнули друг другу: мол, именно так мы с тобой и думали.
- Так, слушай меня внимательно. - Миледи открыла черную папку, достала пачку сшитых листов и протянула мне. - Там, внизу, мелким шрифтом, видишь?
Я прочел "Особое мнение. Автор согласен со всеми пунктами Договора и разрешает издание книги "Посланник" с одним условием: через десять лет издать тиражом не менее одной тысячи экземпляров книгу-дневник, рукопись которой я вручил Издателю (дата и подпись)".
- Десять лет прошло, автора нет, я имею право и желание издать его вышеуказанную рукопись. - Она подошла к огромному сейфу, открыла тяжелую стальную дверь. От моего взгляда не укрылись пачки денег на двух нижних полках. Миледи неуклюже заслонила мощным торсом содержимое сейфа, извлекла желтый пакет и торжественно положила передо мной.
- Вскрывай и пользуйся! Я уже с год ищу писателя, способного сделать из всего этого читабельную книгу. Сам понимаешь, дневник - не то, что можно выгодно продать, а интеллектуальный триллер с трагическим концом - самое оно! Да, еще, вот тебе от меня лично. - Она из прежней черной папки с надписью "Юрин" выдернула пачку листов, скрепленную стиплером, и положила сверху на желтый пакет. - Это подборка рецензий и отзывов на "Посланника", может пригодиться. Прошу держать меня в курсе о результатах твоей работы и каждый месяц доставлять на этот стол пред мои очи машинописные страницы с гениальным текстом. Оплата согласно действующему тарифу - четыре тысячи рублей за авторский лист. Всё иди. Успехов!
- Нани Ираклиевна, вы не подскажете, что такое авторский лист? - спросил я секретаря, покинув кабинет и присев на гостевой стул в секретариате. Мои глаза, как скрепку магнит, притянул светлый образ молодой красавицы.
- Сорок тысяч знаков, - монотонно произнесла девушка, не отрываясь от экрана монитора. Длинный закрученный локон ниспадал на широкий гладкий лоб, поплясывая на красивом холодном лице. Я удивился: неужели не мешает? Мечтал спросить, но не успел. Девушка краем рта сдула черную пружину и спросила, обращаясь к монитору: - Четыре куска бросила? - И не дожидаясь ответа: - Не соглашайтесь, требуйте десять - сторгуетесь на семи.
- Благодарю, - сказал я задумчиво, тотчас выбросив из головы цифры. Сделав над собой усилие, оторвался от созерцания восточного очарования и вышел из приемной, ругая себя блудливым подонком. Ноги меня уже понесли домой, домой, поскорей раскрыть таинственную рукопись… Но в тот миг я почувствовал на плече клещевой захват чей-то сильной руки. Резко оглянулся - Михаил.
- Прости, пожалуйста, Борис, - сказал благодетель со смущенным ироничным прищуром. - Нужно поговорить. Давай, зайдем в ресторан, тут за углом.
В китайском ресторанчике он привычно занял кабинет размером чуть больше телефонной будки, заказал буряту в белом врачебном халате каких-то неведомых закусок, я попросил чаю.
- Борис, вот какое дело, - начал он, тщательно скрывая смущение. - У меня сложилось впечатление, что господин Юрин - несомненно талантливый, но весьма безалаберный писатель. Видишь ли, я закончил филфак-эмгэу и поэтому могу судить на этот счет вполне профессионально. Мне кажется, эту завершающую книгу Юрина необходимо исполнить на самом высоком профессиональной уровне, ты меня понимаешь?
- Пока что нет.
- Я как филолог мог бы тебе помочь. - Он налил себе в крошечную чашечку из фаянсовой бутылочки, выпил, поморщился, приложил к губам горлышко и опорожнил ёмкость в широко раскрытый рот. Выдохнул и решительно выпалил: - Давай писать книгу вместе! Сам понимаешь, я вложу в этот проект солидную сумму, и сделаю из книжонки полиграфический шедевр!
- Простите, можно вопрос?
- Н-н-н-н-ну, давай, - протянул тот, стрельнув в меня исподлобья недобрым взглядом черных глаз.
- Вы как филолог, много написали книг? Разумеется, православной беллетристики?
- Я пишу сценарии для телевизионных шоу. Думаешь, откуда у меня и у твоей Милены деньги? На вашей прав-романтике много не заработаешь!
- Понятно… - кивнул я, тщательно избегая попадания на собственную радужную оболочку глаз испепеляющего взгляда филолога-шоумена. - Михаил, я сейчас ничего пока не пишу, только собираю материал. Давайте вернемся к этой теме чуть позже. Заодно я обдумаю ваше предложение, ведь у меня нет опыта совместного писательства. Честно сказать, мне не очень понятно, как писали Стругацкие, Вайнеры, Ильф и Петров - через строчку, что ли? А может один диктовал, другой записывал и за пивом бегал? В общем, есть над чем поразмышлять.
- Ну, ладно, думай, - прозвучало, скорей как угроза.
- Разрешите откланяться, - сказал я, вставая с татами, и заспешил домой, в свой кабинет, к рабочему столу.
Дома положил пакет на стол, аккуратно скальпелем взрезал желтую оберточную бумагу и обнажил пачку листов, сшитых белой шелковой нитью. На обложке крупным шрифтом набрано название - "Меморандум". Подрагивающими пальцами перелистнул титульный лист и приступил к чтению.
Часть 2. Суровин
Дневник
Решил привести в порядок разрозненные дневниковые записи, которых набралось за многие годы тринадцать тетрадей и ящик листочков. Из сотен лоскутов моей не всегда правильной жизни попытался выстроить приемлемый для чтения текст. Конечно, убрал куски с несущественными бытовыми мелочами, а нечто важное дополнил и встроил в тело книги.
По всему видно, жизнь моя подходит к завершающему этапу. Врачи нашли в очень сером веществе моей бедовой головушки опухоль и предположили, что пару-тройку месяцев у меня вроде бы еще есть. Даже не расстроился, не проникся, так сказать, трагизмом ситуации - воспринял информацию о скорой кончине спокойно и даже отстраненно: поймал себя на том, что изучаю реакции ума, сердца и тела, чтобы со временем описать.
Да и что тут горевать, когда всё самое главное, что приказал сделать мне Господь, я исполнил, приложив все наличные силы и возможности, вполне их исчерпав. Конечно понимаю, опухоль мозга - лишь медицинское последствие, причина же именно в том, что ничто земное меня уже не держит. Лишь бренное тело продолжает по инерции существовать на этой прекрасной, больной и обреченной планете - душа же моя, давно там, куда устремилась в первой детской молитве - в Царствии Господа моего, в Доме Божием, который Отец Небесный устроил для нас, куда ждет меня и всех "искренних моих".
Много лет молился я за близких, каждый день, настойчиво, упрямо, укрепляясь в вере в силу молитвы. Конечно, подавал записки в храмы, испрашивая молитв у Церкви, - и вот их судьбы устроены, земная жизнь налажена. Всецело предаю их великой любви и милости Божией, совершенно уверившись во всемогуществе и всеведении Бога Любви. Часто передо мной встает одна и та же картина: огромный дворец из кристаллов золотого света среди роскошных цветов, деревьев, травы, на берегу тихой реки у подножия величественных гор - там, в залах, комнатах, галереях, кельях поселились и живут в блаженстве те, кто перешли в вечность, приготовляя новые помещения для будущих новоселов, среди которых и я, убогий.
Да, причина именно в этом: душа созрела для перехода в вечность. Ничего не держит её здесь, кроме разве этой последней книги, но и она почти закончена. Я сделал всё что мог, на что хватило сил, очень надеюсь, что моя последняя книга станет памятником моему поколению, моему народу, нынешним христианам, поэтому и решил назвать её "Меморандум" (от латинского memorandum - то, что следует помнить).
А началось всё это, пожалуй, в одном из южных городков, когда мне только исполнилось десять лет. Родители сняли две комнаты на втором этаже дома, стоявшего в переулке, выходящем на главную улицу города - набережную. На углу нашего переулка и широкого многолюдного променада и стояла действующая церковь. Мы с родителями каждый день проходили мимо, я всякий раз умолял зайти внутрь, но родители отговаривали: "Ой, прекрати капризничать, что там интересного, пойдем быстрей на пляж, загорать, купаться, жевать шашлыки и сахарную вату". Как-то отец дрогнул и решился зайти в храм, но бдительные старушки не впустили: одеты мы были фривольно, по-пляжному, в шортах и майках, сандалиях и панамах. Отец только язвительно кхекнул: "Видишь, не нужны мы им, ну и пусть себе, подумаешь…"
Субботним вечером всей семьей мы направились в ресторан. Отец на пляже встретил старого приятеля, мы познакомились и решили отметить начало большой дружбы. В ресторане я сидел рядом с сыном отцовского друга, пятнадцатилетним Мишей. Мы с ним довольно быстро управились с шашлыком и мороженым, народ все прибывал, стало шумно и душно. Родители предложили нам покинуть заведение, прогуляться по набережной, сходить в кино и самостоятельно разойтись по домам. Миша все-таки был взрослым парнем, ответственным и серьезным, поэтому меня вполне спокойно доверили его попечительству. Мне он нравился: не подшучивал, не издевался, как обычно старшие мальчишки, относился ко мне как-то непривычно уважительно, почти как к равному.
После душного прокуренного ресторана на просторной набережной, обдуваемой свежим морским бризом, среди степенно гуляющих курортников нам стало, конечно, веселей. Миша остановился у афиши кинотеатра с нарисованным потешным мальчиком и предложил сходить на мультфильм. Он сказал, что уже видел кино "Вовка в тридевятом царстве", и ему он показался шедевром, только "что-то там его насторожило, а что, он не понял". Фильм понравился очень! Приключения юморного хулигана захватили настолько, что мы даже забыли где находимся: громко смеялись вместе со всеми, хлопали в ладоши, вскакивали с кресел, обменивались впечатлениями. Выйдя из кинотеатра, Миша вдохнул свежий прохладный воздух и как бы невзначай произнес:
- Наконец дошло, что там не так. Царь!
- А что царь? По-моему очень даже симпатичный, и правильно Вовку отругал. Ишь, размечтался: "хочешь тебе пирожные, хочешь тебе мороженые, а он забор красит". За что и получил…
- Так-то оно так, только видишь ли, Алеша, государь-император Николай Александрович, а именно его во всех мультфильмах высмеивают, был личностью очень трагической и до конца не понятой современниками. Ведь это Царь! Правитель огромной империи! Божий помазанник! Ты понимаешь? Нельзя над ним издеваться, это плебейство, холуйская месть, пошлость.
Мы подошли к церкви, двери были открыты, там, внутри, горели свечи, невидимый хор пел нечто очень красивое и загадочное. Мы с Мишей посмотрели друг на друга, решили, что одеты вполне прилично, в длинные брюки, светлые рубашки, туфли. Миша только спросил, а не попадет ли мне за это? Я сказал, что мы с отцом пытались как-то зайти, но были неодеты, поэтому нас не впустили. Тогда войдем, сказал Миша и бесстрашно повел меня за руку внутрь. Служба видимо заканчивалась, человек двадцать верующих выстроились в очередь к священнику, он помазывал крестообразно лбы кисточкой, окуная в серебряную рюмочку, которую держал в руках мальчик, примерно в возрасте Михаила, серьезный, в серебристой одежде до пят.
Миша купил пучок свечей, половину отдал мне и показал, как нужно их зажигать и ставить к иконе на подсвечник. Мое внимание притягивали освещенные иконные лики, я подолгу разглядывал огонь восковых свечей, приятно пахших медом, золотистые подсвечники, висячие лампады, резные золоченые рамы киотов; при этом звучали песнопения о любви, милости Бога, Пресвятой Богородицы - и мне казалось, что я не на земле, а где-то на пути к небу, откуда протягивают ко мне руки эти иконные преподобные, мученики, блаженные.
Он показал рукой на алтарь, там на двери был изображен воин в доспехах с мечом и щитом в руках, с огненными крыльями:
- Это мой небесный заступник Архангел Михаил, это он сатану сбросил в ад. Он начальник ангелов Божьих.
Я спросил, где же мой святой? Миша походил по храму, нашел икону и подозвал.
- Ой, ну он какой-то неказистый, - прошептал я разочарованно.
- Да что ты, это же Алексей, человек Божий, великий святой. Вот смотри: он стоит над Римом, видишь: башни, купола, дома? Сам одет в рубище, потому что он юродствовал, то есть смирялся перед Богом и людьми, за что ему Бог дал большую силу. А в углу слева - Иисус Христос, Он благословляет Своего верного слугу и друга - это значит, что преподобному Алексию являлся сам Господь, а это бывает только с избранниками. Вот попробуй, попроси что-нибудь у него и сам увидишь.
- Что попросить?
- Что-нибудь возвышенное. Например, мудрости и любви, веры и познания истины.
Я посмотрел на икону и повторил слова, только что сказанные Мишей. Прислушался к себе, но так ничего и не получил. Сказал об этом Мише, он успокоил: не сейчас, чуть позже будет ответ, не спеши.
Служба закончилась, народ расходился. Мы стали пробираться к выходу, и тут я увидел нечто страшное: на западной стене у двери на троне восседал Господь, рядом Богородица и апостолы, ниже - очередь людей, трое с улыбками на лицах идут наверх к золотистому свету, другие - испуганные, печальные - загоняются ангельскими пиками в огонь, где их хватают черные полулюди-полузвери. На этот раз мне не понадобились объяснения, меня охватил ужас! Я оглянулся на иконостас, разыскал самую большую икону Иисуса Христа и, закусив губы, закричал молча изо всех сил: "Господь Иисус Христос, я Твой, слышишь! Я не хочу в адский огонь, меня на небо зовут святые, мой Алексей. Я тоже хочу быть Божиим человеком. Спаси меня, Боже! Я Твой, я Твой, слышишь!"
- Вот видишь, это блаженный Алексий ответил на твою молитву. То, что ты почувствовал, называется страх Божий. Это тебе первый подарок с небес.
- А откуда ты всё это знаешь?
- Видишь ли, пока мама не умерла, мы с отцом ездили на север, посещали древние монастыри. Не знаю почему, но мне там очень нравилось. Казалось, будто каждый раз заходя в монастырь, я возвращаюсь домой. А потом умерла мама, и мне нужно было узнать, куда после смертного суда попала ее душа. Я как-то зашел в монастырь, нашел монаха и спросил его. А тот сказал, что нам это знать не дано, нужно много молиться, подавать записки в храм, раздавать милостыню за упокой души усопшей - тогда Господь каким-то образом сообщит о судьбе твоей мамы.
- И что, сообщил? - спросил я, затаив дыхание.
- Представь себе, да! - улыбнулся Миша. - Тогда была Троицкая родительская суббота, такой день особого поминовения усопших. Я выстоял очередь в монастырский храм, подал записку о упокоении, протолкался к кануннику со свечами, зажег свою свечу. Возвращался домой, какой-то счастливый… Пообедал и лег на диван почитать книжку. Меня сморило, и я задремал.
Во сне вижу: мама идет ко мне, вся такая радостная, в белом платье, над головой - сияние. Подошла поближе, коснулась моей головы, провела по волосам и сказала: я в раю, мне хорошо, меня бабушка вымолила, по ее просьбе мне Господь дал раннюю смерть от болезни, это меня и спасло, а ты, сынок, продолжай ходить в церковь и молись сколько хватит сил. Вот увидишь, ты еще у нас священником станешь. Я проснулся весь мокрый от слез и потом еще месяца два ходил с улыбкой на лице, пьяный от счастья.
- А что твой отец?
- Он… сказал, что это был лишь сон. И всё. Дело в том, что он тогда уже познакомился с этой женщиной, которая теперь стала его женой. Нет, она не плохая, но, понимаешь, она не станет мамой и не заменит ее никогда. Ну, а я хожу в церковь и потихоньку готовлюсь стать священником.
- А тебе не страшно?
- Нет! Ты же видел фреску Страшного суда? Вот чего нужно бояться - в ад попасть. А когда веришь, что Господь тебя после смерти возьмет к Себе в Царство Небесное, - ничего не страшно.
- А я ведь, Миш… Я тоже тогда попросил Иисуса Христа взять меня на небо.
- Вот и хорошо. Теперь верь только и увидишь, в твоей жизни начнут происходить какие-то события, которые рано или поздно приведут тебя в Церковь, и она станет для тебя домом родным. Ну вот и дошли до твоего домика. Иди спать. Спокойной ночи, братишка.
- Спасибо тебе, Миша. Спокойной ночи. Может мне тоже рай приснится?
- Очень даже может быть.