– Гном, откуда же я знаю? Ты вспомни всю историю этого человечества – всегда люди боялись не похожих на остальную толпу, сжигали их и все такое… Высоких все-таки больше, чем, уж извини, с ростом как у тебя. Значит из толпы выпадаешь ты, значит бояться будут тебя. По каким уж причинам – извини, может лет через десять поумнее и серьезнее стану, смогу ответить. Но вот что уже сейчас наверняка могу тебе сказать – ты, гном, хоть в сто раз меня умнее, талантливее, жизнь у тебя будет в тысячу раз сложнее моей, – он помолчал и уже немного веселее добавил:
– Давай спать, мы теперь вместе, на много лет, что-нибудь придумаем! Мир, конечно, нам с тобой менять не по карману, но отгородиться от его плохой стороны можно попробовать.
Подскочив, как мячик и в секунду сев на кровати, Сережа уставился в темноте на Димин силуэт:
– Дим, мы что, друзья теперь? – в голосе его было столько удивления, что Дима тоже сел:
– Конечно, а что тут плохого?
– Дим, а тебе не тяжело будет с карликом в друзьях быть – появляться везде?
– Гном, ты что, какая мне разница: мой друг метр двадцать или Гулливер? Друг просто другом должен быть – это же просто. Все, давай спать, завтра договорим, а то заснем в классах.
– Спокойной ночи, Дим, – Сергей уже через пару минут понял, что Дима заснул, и долго лежал, глядя в белый потолок, пытаясь понять, почему собственные его родители стеснялись и стыдились его, а шестнадцатилетний Дима даже почти возмутился, услышав его вопрос. И только к утру, проваливаясь медленно в мир сна, он понял, что стыдились они не его, а себя самих, у которых по каким-то причинам родился карлик.
6
Москва. 1986 год
Двое молодых людей, вышедших из дверей Шереметьево-2 и во все глаза пытавшихся что-то увидеть, с восторгом оглядываясь вокруг, представляли собой – вместе – весьма странную пару: один – очень маленький, почти карлик, со светло-русыми волосами, большими темно-серыми глазами в обрамлении темных бровей, широкими плечами и сильными руками, и второй – немыслимо высокий, тонкий по всей фигуре, темноволосый и синеглазый. Каждый из них, отдельно от другого, был красив по-своему, но один был слишком мал, другой – слишком высок, и "бомбилы" у входа, пытающиеся зацепить клиентов, прервали разговоры, уставившись на странных молодых людей. Те же, не замечая множества пар глаз, направленных на них, остановились, и высокий вдруг радостно и громко крикнул:
– Гном, вон же он, пойдем скорее, – и они быстро двинулись в направлении старенького "Москвича", рядом с которым стоял совсем пожилой мужчина с выправкой явно солдатской, уже заметивший молодых людей, но даже – демонстративно – не пошевелившийся.
Болтая о предстоящих летних каникулах два месяца назад, Дима рассказал Сергею, что этим летом обязательно должен слетать в Москву – к деду, которого не видел пару лет, и который – хоть и строгий, как положено генералу в отставке и ветерану войны, но единственный в его семье, кому есть до него, Димки, дело, и с которым он может говорить и которого любит. Сережа сказал, что останется в колледже, потому как не хочет смущать уже привыкших жить без него – не оправдываясь и не объясняя никому, "что это с их мальчиком", – родителей своим присутствием, на что друг, неожиданно для Сергея, но так, словно ничего особенного в его словах не было, предложил:
– Может, со мной полетишь? Мне без тебя тоже не особенно весело там будет – дед, хоть и хороший, но воспитывать будет, а ты серьезный такой – при тебе не будет так прессовать меня, и нам с тобой будет чем заняться – вдвоем посмотрим все. Что скажешь, Гном? – он смотрел на Сережу с такой детской надеждой в глазах, что тот, сам счастливый от возможности побыть с другом, да еще в Москве, вскочил и, бросив на ходу: "Дим, я побегу, отцу позвоню – спрошу", – выбежал из комнаты.
Оставшись в комнате один, Дима Штурман подумал, что он хоть и не гном, а все равно такой же одинокий, как он, и что почему-то нужны они на этом свете только друг другу, и что, если родители не отпустят гнома с ним в Москву, будет ему там тоскливо и долго.
Он подумал о своей – когда-то своей – семье. Мама и отец эмигрировали из Союза еще до его рождения и, покуролесив от Израиля до Канады, родив его в Германии, в конце концов, развелись по причине знакомства матери с владельцем одной из крупнейших банковских групп этой самой страны, в следствие чего его отец покончил с собой, напившись, а мать, выйдя замуж за банковладельца, избавилась от сына, отправляя его в швейцарские школы и колледжи, из которых его периодически выгоняли и принимали в другие – благодаря способности матери вытягивать из кармана мужа огромные суммы "на воспитание и образование ребенка". Всегда, думая об этом, Дима испытывал сильную болезненную тоску, зная, что у других детей есть родители, теплые дома и вечера с ужинами и играми. И только встретив маленького Сережу Матвеева, решил, что большинство этих идиллически-семейных картинок – вранье, раз в семье посла способны стыдиться собственного сына, выкинуть его из их жизни, вбивая ему в голову гвоздями доброты, что так – лучше для него. Сам же Дима Штурман с первого дня их встречи думал, не сомневаясь ни на минуту, что было большой удачей для них обоих встретиться и стать почти братьями. Он пытался помочь гному жить такой же нормальной жизнью, как он, – не чувствовать каждую минуту свою ущербность. И первое время – с долгими уговорами, потом уже без них, – таскал его каждые выходные всюду, где бывал сам – на вечеринки, куда его приглашали одноклассники, в кино. Постепенно Сергей привык к этим вылазкам, привык быть среди незнакомых людей, перестал бояться реакции окружающих и уже был в любой компании ее мозгом – с искрящимся чувством юмора и всезнающей головой, смущая друга каждый раз после возвращения коротким: "Дим, спасибо тебе".
Дима так и не понял – вернулся ли Сергей так неожиданно или это он так загулялся в воспоминаниях – только он смотрел на гнома, стоящего перед ним, сияющего всей небесной серостью огромных глаз и явно уже что-то ему сказавшего:
– Гном, извини, я задумался, ты сказал что-то? Что отец твой, разрешил?
– Дим, я же из коридора тебе орать начал – летим вместе! – он хохотал таким заразительным счастьем, что Дима, обрадовавшийся не меньше друга, положил руку тому на плечо и неожиданно по-мужски похлопал по нему…
Они подошли к дедушке Димы, тот обнял внука, потом, повернувшись к Сергею, без всякой тени хотя бы удивления, протягивая сильную руку, представился:
– Меня зовут Василий Петрович, здравствуй.
Сережа, улыбнувшись, с уважением пожал протянутую руку:
– Сергей Матвеев. Здравствуйте.
Садитесь в машину, иностранцы, – Василий Петрович сказал это без злости, без иронии – просто сказал, но Сережа тут же вспомнил рассказ Димы о том, как дед пытался противостоять отъезду дочери из горячо любимой им страны, и подумал, что в словах пожилого генерала – просто горечь, что внук живет не здесь, а в чужих для него и когда-то враждебных землях.
Три недели в Москве пронеслись радостными интересными днями – они колесили по городу, а вечером долго сидели с дедом, выпивая по пять чашек чая и слушая его рассказы, которые были интереснее Сереже, но Димка тоже сидел рядом, изредка вставляя реплики в разговор дедушки и друга. Сережа нравился старику – видя внука рядом с этим малюсеньким человечком, он был спокоен – впервые – за Димку, видя, каким умом, стойкостью и душой наделен Сережа, понимая, через что мальчику еще предстоит пройти в этой жизни. Глядя как-то вечером на Сережу, он спросил:
– Сергей, ты уж извини за любопытство, ты после колледжа вашего что собираешься делать?
– Я в Москву приеду – я же не смогу в Швейцарии оставаться. В университет поступлю.
– Понимаю… – Василий Петрович сказал это так странно, что Сереже показалось, он хотел сказать что-то очень важное, но или передумал или забыл.
В последний перед их отлетом вечер, грустные, они сидели перед чашками с остывшим чаем, думая каждый о своих причинах этой грусти, когда Василий Петрович обратился к Сереже:
– Сергей, я поговорить с тобой хочу, – он остановил жестом мальчика, пытавшегося что-то ответить, – по поводу твоего возвращения в Москву, после колледжа.
Сережа смотрел на пожилого мужчину выжидающе и удивленно, а тот, словно набираясь смелости, смотрел в чашку с чаем и продолжил только когда тишина уже звенела в безмолвии кухни:
– Сережа, отец у тебя – влиятельный человек, перестройка вся эта еще больше усилила такие возможности… Не нужно тебе сюда возвращаться – не будет здесь для тебя ни работы, ни жизни.
Молодые люди смотрели на старика изумленно – во всех его рассказах, во всем, что он говорил о своей стране, они чувствовали столько гордости, столько любви к ней, что сейчас не могли поверить в услышанное, да и в сам факт, что это сказал он – Василий Петрович.
– Дед, ты что? – Дима просто не смог промолчать, не находя объяснения сказанному стариком.
– Дима, помолчи, я поясню. Сережа, я не прошу тебя понять то, что я скажу, я просто прошу поверить мне на слово. Не нужно тебе возвращаться сюда: никакие связи твоего отца не помогут тебе ходить безопасно по улицам, получить хорошую работу и ездить в транспорте, не вынудят людей относиться к тебе, как к человеку. Сережа, с твоим ростом тебе здесь не выжить ни с какой стороны этой жизни, поверь мне!
Сережа, шокированный услышанным, только выдавил, скорее из вежливости, чем поверив:
– Спасибо, Василий Петрович, я обязательно подумаю, над тем, что вы сказали.
– Сережа, – голос генерала звенел строгостью, – ты должен не подумать, а остаться там, любым способом, здесь тебе не выжить!
Молча лежа в комнате, глядя на белый потолок в темноте, они думали об одном и том же, только каждый по своему: Сережа – что не может быть такой разницы между странами в восприятии людей, если даже разница между магазинами и жизнью в этих странах – шириной в пропасть, Дима – что дед, наверное, зря напугал так гнома, люди живут везде и не все они идеальные и никто от этого не умер, но для него, Димы, намного лучше, если гном останется в Швейцарии и они будут рядом еще много-много лет.
Попрощавшись у дверей аэропорта с Василием Петровичем, друзья побрели внутрь, грустно смотря под ноги, думая только об одном – что, возможно, они уже не увидят этого умного доброго человека, для одного – деда, которого он узнал по-настоящему только сейчас, приехав с Сережей, для второго – пожилого друга, попытавшегося спасти его от чего-то, чего он еще не знал, а потому и понять не мог.
Они заговорили, только стоя в длинной очереди на регистрацию, пробуя не говорить о Димкином дедушке, просто начав болтать о Москве. Дима распинался о красоте московских девушек, Сережа отшучивался:
– Дим, они, конечно – красавицы, но у всех один огромный недостаток – не гномы они.
Дима рассмеялся, но неожиданно, глядя куда-то через несколько человек от них, осекся и, постучав по Сережиному плечу указательным пальцем, кивнул головой в ту сторону. Сережа повернулся за кивком друга: в нескольких метрах от них, почти в конце очереди стояло существо, подобное Сереже, только женского пола. Глядя на ее лицо, Сережа подумал, что ей лет пятнадцать-шестнадцать – как ему, но ростом она была ниже него сантиметров на десять. От удивления Сергей не мог отвести от нее глаз – он чувствовал, как друг пихает его в плечо, слышал его голос: "Гном, прекрати, она с нами одним рейсом летит, в самолете поговоришь с ней", – и уже силой повернул Сергея спиной к девочке.
Сережа часто размышлял о судьбе людей, таких же как он – с некарликовой внешностью, но имеющих рост, чуть выше лилипутов, – как они приняли в один день обрушившееся нечто, меняющее всю жизнь, пережили это, и чем и как живут дальше, какой жизнью, сколько таких людей вообще. И встретив сейчас девочку, подобную себе, хотел только одного – поговорить с ней, понимая, что такая возможность в его жизни, быть может, единственная. Он растерянно и не в силах заставить себя думать ни о чем вокруг прошел регистрацию и контроль, когда услышал голос Димы, уже повелительный:
– Гном, приди в себя, в таком состоянии ты и разговаривать с ней не сможешь – будешь молча пялиться на нее, и все. Выходи из шока – через полчаса уже на все свои вопросы ответы получишь.
Сергей посмотрел на друга с благодарностью – тот редко, на правах старшего, говорил с ним в таком тоне.
– Спасибо, Дим, я уже в порядке, ты прав. – И уже чувствуя себя снова в реальном мире, в реальном месте, он пошел рядом с другом на посадку.
Катя Невзорова не знала, как относиться к их переезду в далекую, для многих, мечту – Америку, она не разделяла родительского счастья, которое они поддерживали надеждой на увеличение роста девочки, просто потому, что Катя приняла свою болезнь – не как болезнь, а как черту ее внешности, думая, что быть маленькой женщиной, наверное, даже лучше, и не отказывалась ни от каких возможностей, предоставляемых ей жизнью, если даже люди делали что-то для нее жалея. У нее было много друзей, и часто дети, называвшие ее, в порыве злости, карлицей, просили позже прощения и, пытаясь загладить вину, дарили ей красивые ручки и карандаши, угощали принесенными на следующий день из дома сладостями. И Катя, всегда принимая подарки и угощения, думала про себя, что ей все это совершенно не нужно, но зато ее друзья будут помнить всю свою жизнь, что, нанеся удар обиды другому, должны будут платить за это – так или иначе.
Все это стало ее жизнью, вошло в привычку, и она любила свою жизнь, искренне и самозабвенно радуясь всем ее событиям. И отъезд в другую страну означал для Кати потерю ее маленькой власти над людьми, необходимость придумывать себе новые цели, новую жизнь. Ничего, кроме интереса она не чувствовала, а для удовлетворения любопытства переезд "навсегда" был слишком глобальным. Сидя в кресле самолета, она ощутила пустоту – разноцветные бабочки внутри нее спали, едва шевеля крылышками, и Катя только надеялась, что в новой жизни они будут порхать, переплетаясь в цветном полете, наполняя все ее дни смыслом, радостью и счастьем.
Самолет взлетел, набрал высоту в ватно-белых облаках, загорелась надпись, разрешающая отстегнуть ремни, и Дима, гремя замком, уже крутил головой по сторонам – он смотрел нет ли свободных мест недалеко от них, чтобы дать Сереже возможность поговорить с… карлицей. Он улыбнулся, подумав так о девочке, решив, что хорошо иметь маленькую девушку и называть ее карлицей – как-то нежно очень и приятно звучало это слово в его душе. Через несколько рядов он увидел свободные места и повернулся к другу:
– Гном, дерзай – она где-то в последних рядах прячется. Ничего не бойся, она же в такой же ситуации, как ты – увидит тебя, сама разговор начнет.
Сережа понял план друга и с благодарностью кивнув, встал с места и двинулся в направлении "хвоста" самолета.
Он видел удивленные взгляды русских пассажиров, случайно поднимавших глаза на проходящего и тут же их отводивших, и уже очень хотел сесть, чтобы никто его не видел, и подумывал вернуться на свое место – под защитную близость Димы, когда вдруг остановился под взглядом огромных карих глаз. Крошечная девушка смотрела прямо на него с расстояния полуметра, не отводя глаз, без удивления – словно, ожидая, что видение исчезнет.
Сережа вспомнил Димины слова, но решил все же начать разговор первым:
– Извините, я вас еще в аэропорту видел, можно с вами поговорить? Мы можем пойти на мое место – мой друг специально пересел.
Родители Кати, прервав свой разговор, в изумлении смотрели на молодого человека с красивым лицом и сильной, но маленькой фигурой, и папа, повернувшись к дочери, кивком головы дал разрешение.
Катя осторожно встала, меряясь ростом с незнакомцем, и уже немного поверив в видение, также прямо глядя Сергею в глаза, сказала:
– Пойдем, а то еще самолет раньше упадет, чем мы поговорим, – и пошла за ним, видя, как пассажиры во все глаза рассматривают из ниоткуда взявшихся лилипутов, думая, скорее всего, что они – брат с сестрой.
Сережа пропустил девушку вперед, на Димкино место, и сел рядом. Он пытался найти первые слова для разговора, когда начала она:
– Меня Катя зовут. Давно ты узнал об этом?
– Сергей Матвеев, – он посмотрел на нее, чтобы добавить слова о приятности знакомства. Но увидев только ожидание ответа на ее красиво-кукольном лице, уточнил: – Что расти не буду? Два года, – и Сережа быстро рассказал свою историю.
Катя молчала минуты три, глядя перед собой, и только потом скороговоркой пролепетала:
– Я думаю, у тебя болезнь эту тоже найдут. А вот живешь ты так зря, чего ты людей боишься? Они сами себя виноватыми будут чувствовать, если обидят, и потом всегда будешь получать от них только хорошее…
Сергей совершенно не понял логики девушки, но уловил, что в сказанном ей есть какой-то неправильный, нехороший расчет, но решил сейчас не тратить время на раздумья и продолжил задавать вопросы:
– Кать, а кем ты стать сможешь с таким ростом?
– Да вот, – засмеялась она, кивнув в сторону, где сидели родители, – видишь, в Америку меня тащат, рост попробовать вытянуть на капельку, или жизнь получше да попроще с таким ростом обеспечить. Если там и правда на рост уж так внимания не обращают, я бы юристом стать попробовала. Но меня же в суде никто за лавками этими не увидит! – Они весело засмеялись вместе и, сквозь смех, Катя использовала свою очередь для вопроса:
– А ты?
Сергей рассказал Кате о своих детских мечтах, надеждах родителей и о том, что теперь он понятия не имеет, что он может сделать со своей жизнью, закончив учебу. Девушка посмотрела на него, заставив почувствовать себя ничтожным, даже меньше его реального роста:
– Сереж, ты маленький, или какой угодно, но – мужчина, ты еще придумай, что работу не могут найти люди с длинными носами или мелкими зубами.
Он рассмеялся, но про себя подумал, что умная она девушка, разницы только между мужчиной и женщиной в их ситуации не понимает – что для женщины может быть если не достоинством, то, пусть даже с натяжкой, – приемлемым, для мужчины – непростительное уродство, болезнь, порок. Но спорить с симпатичной маленькой девушкой он не хотел, как не хотел и ни в чем ее переубеждать. Самолет начинал снижение, и им пора было разбредаться навсегда – по своим местам:
– Спасибо тебе, Кать, за разговор и удачи в Америке, и в жизни там! – Сережа встал, чтобы выпустить девушку.
Она тоже поднялась и, поравнявшись с ним в проходе, неожиданно обхватила его шею руками и поцеловала в щеку:
– Прощай Сережа Матвеев и будь мужчиной, – еще раз просверлив долгим взглядом его серые глаза, она в секунду сняла с шеи висевшую на темной изящной ленточке букву "К" и, запихивая ее в его руку и уже делая первый шаг в сторону "хвоста" самолета, прошептала, но он услышал:
– Тебе тоже удачи в жизни! Пока!
Сережа, сжав в руке букву с ленточкой, повернулся к своему месту, чтобы не вызывать гнев стюардесс, и увидел уже сидящего там, с полной радостью за друга, Диму, отчего смутился и аккуратно положил подарок, чтобы друг не заметил, в карман пиджака с эмблемой колледжа.