Левин смотрел на грунтовую дорогу, на все эти рытвины и булыжники впереди. Детей у него не было, и он уже давно пришел к убеждению, что эта его "недостаточно активная сперма" - большая удача. Отец из него просто не получился бы, и, уж конечно, не теперь, когда ему почти сорок. Главное, он полностью располагал своим временем и посвящал его пианино, да и Адель тоже. И никаких сожалений на сей счет. Или, может быть, она думает иначе? Он трясся в этой маленькой машине, ударяясь коленями о приборную панель, и размышлял о том, действительно ли Адель довольна их бездетным статусом, как старается это показать. Вспоминал он о мучительных намеках, жестах, о слезах, что однажды заметил у нее на глазах, когда она глядела на колыбель новорожденного сына одного их приятеля. Он даже внутренне застонал от этих воспоминаний. И зачем его занесло на Гаити, в это бессмысленное место, где он ничего не понимает? Он чувствовал себя потерянным, брошенным и внезапно задумался, а любит ли его Адель, а также о том, не был ли ее отказ ехать с ними и остаться в городе вызван какой-нибудь иной причиной. Странная мысль - она никогда и ни за что не изменила бы ему. Но все же, все же… И эта мысль тут же расцвела ярким цветом и оформилась окончательно: она ждала до самой последней минуты, когда ему уже было поздно отказываться от поездки, и осталась там, имея полную свободу гулять по этому непостижимому городу, белая женщина, совершенно одна…
Они проехали не более полумили по шоссе, когда Винсент снова свернул на грунтовую дорогу, и по ней они внезапно выехали на поляну; там стоял черный бак, прислоненный под углом к склону горы, как отдыхающий монстр; множеством перепутанных труб он был соединен с несколькими баками поменьше, установленными на разной высоте, ниже и выше его. Невдалеке громоздилась поленница из сосновых бревен высотой в два человеческих роста, стояли бетономешалка, дубовые и стальные бочки. Вокруг спали собаки и бродило с полдюжины рабочих, они пили воду, смеялись или просто пялились в пространство.
Левин выбрался из машины, и к нему подошла Дениз. Винсент пошел к бакам вместе с Дагласом, тот что-то ему объяснял на ходу. Дениз, понизив голос до заговорщического шепота, сказала:
- Знаете, у нас есть фисгармония.
- Да, я ее заметил.
- Может, вы нам сыграете?
- Ох! Ну… - Откуда она узнала, что он играет? Непонятные вопросы всегда утомляли его. Он даже был не совсем уверен, что говорил Винсенту о том, что он и Адель пианисты, но тут голос Винсента заставил его повернуться к бакам.
- Ты просто обязан выслушать меня, Даг! - кричал он. А Даглас чуть не из кожи вон лез, пытаясь перебить приятеля, возводил глаза к небу, топал ногой. - Я знаю, что это для тебя значит, Даглас, но это все ошибка, тебе нельзя начинать это дело без профессиональной консультации.
- Ты!..
- Нет! - выкрикнул Винсент умоляющим тоном. - Я не специалист, я тебе уже сто раз это повторял, и я не стану нести ответственность…
- Но давление вовсе не…
- Я этого не знаю, и ты тоже не знаешь! Я прошу тебя подождать! Просто подождать, ради всего святого, пока не найдешь кого-нибудь…
- Не могу я ждать, - тихо проговорил Даглас.
Потом это долго еще будет поражать Левина, но в тот самый момент, как Даглас перестал кричать и замолк, в отдалении стихла и жужжавшая там бензопила. Будто весь мир теперь прислушивался к тому, что здесь происходит.
- Почему ты не можешь подождать? - спросил Винсент, на удивление легко справившись с раздражением.
- Я болен, - ответил Даглас.
- Что ты хочешь сказать?
- У меня рак.
Винсент инстинктивно протянул к нему руку и схватил за запястье. Рабочие ничего не слышали, они просто стояли и ждали распоряжений Дагласа.
- Я должен убедиться, что это работает, прежде чем умру.
- Да, - согласился Винсент.
Дениз подошла к мужу и сжала его руку. И Левин понял, как сильно они любят друг друга, как она, совершенно не приспособленная к подобной жизни, принесла в жертву даже образование своих детей, только чтобы Даглас имел возможность протянуть еще немного и осуществить столь необходимую ему фантазию.
- Я нынче же возвращаюсь в порт, во второй половине дня. А сейчас мне нужно сделать несколько звонков, - сказал Винсент. - Думаю, мне удастся найти кого-нибудь, если понадобится, то хоть из нашего офиса в Майами. Там должны быть специалисты, кто знает, кого сюда можно прислать, кого-то, кто может дать нам квалифицированный совет. - Это "нам", кажется, благотворно подействовало на Дагласа, пробило брешь в его оборонительной позиции; наконец-то они объединили свои усилия, по крайней мере до такой степени, что это оправдывало и узаконивало созданный аппарат, превращало его в реальность. Даглас обхватил Винсента за шею и притянул к себе; Дениз подошла ближе и поцеловала Винсента в щеку. Облегчение, появившееся на лице Винсента, поразило Левина, который был доволен уже тем, что двое друзей не рассорились, между ними не случилось ничего страшного, но в отличие от Винсента его не слишком порадовала эта внезапная вспышка надежды, которая охватила вдруг всех. В конце концов, проблема с баками или с самой перегонкой никак не была решена; над проектом по-прежнему висел ничем не удерживаемый дамоклов меч. Ничего особого, в сущности, не произошло, разве что эти трое слились в едином порыве взаимного примирения.
Потом они вернулись к домику, потом Даглас и Дениз долго махали им, пока Винсент сдавал назад, чтобы развернуться и выехать обратно на грунтовую дорогу. У них был поразительно счастливый вид, подумал Левин, даже умиротворенный, хотя всего пару часов назад здесь все было словно под высоким напряжением. Машина виляла, объезжая рытвины и валуны. Левин терялся в догадках, что он такое пропустил, что позволило бы объяснить столь внезапную перемену во всем и во всех, особенно в Винсенте. И единственное, что ему приходило в голову, было совершенно очевидное объяснение: что Винсент в конечном итоге принял и взял на себя, пусть и неохотно, если не ответственность за это предприятие, то некое обязательство принять в нем участие - пообещав помочь привлечь зарубежных специалистов. Именно в таких пределах он присоединился к мечте Дагласа.
- Вы собираетесь звонить в Майами? - спросил Левин, не в силах убрать из вопроса нотку иронии.
Винсент повернулся к нему.
- Конечно. Почему вы спрашиваете? - Его, кажется, чуть ли не обидел тон Левина.
- Да просто… - Левин замолк. Все происшествие так перемешалось у него в голове, что он и не знал, как ухватиться хоть за какой-то кончик нити. - Вы как будто совершенно внезапно… ну, поверили в этот его проект, что ли. А у меня уже сложилось было впечатление, что вы в него вообще не верите.
- Я вовсе не говорил, что в него не верю, но я по-прежнему не знаю, верю я в него или нет. Я просто обрадовался, когда он выказал желание отложить запуск своего аппарата.
- Понятно, - сказал Левин.
Они замолчали. Другими словами, решил Левин, для того, чтобы сохранить мир, Винсент притворился, что верит в реальность осуществления проекта, тогда как Даглас аналогичным образом притворился, что некто помимо него самого берет на себя часть ответственности за то, что вполне могло обернуться катастрофой. Эти двое вместе создали фантастическое впечатление, что разделяют убежденность друг друга. Левин ощущал, как в груди разрастается чувство некоей радости и удовлетворения, удовлетворения оттого, что все наконец прояснилось, встало на свои места; и, как всегда в подобных случаях, его мысли неизбежно обратились к Прусту. Но теперь он видел великого писателя совсем в другом свете: Пруст, говорил он себе, тоже притворялся. Притворялся, что придерживается абсолютной точности в описаниях городов, улиц, запахов, людей, но в конечном итоге то, что он описывал, были его собственные фантазии.
Они пробыли в горах дольше, чем сперва показалось Левину. Ленч у них был поздно, они остановились при дороге и перекусили сандвичами, которые прихватил с собой Винсент, и когда они добрались до края леса, было уже темно. Левин пересел за руль, чтобы Винсент мог передохнуть, и они продолжали болтать, хотя Левину приходилось напрягаться, чтобы справиться со всеми поворотами и изгибами дороги. Настал момент, когда фары перестали освещать тьму впереди, а потом и вовсе погасли, двигатель заглох. На остатке инерции он подкатил к обочине и несколько раз нажал на кнопку стартера - безрезультатно. "Аккумулятор сел", - сказал он. Винсент нашел в бардачке фонарик, они вылезли из машины и подняли крышку капота. Левин подергал провод аккумулятора и снова попробовал стартер, тот мертво не отвечал. Некоторое время они стояли в полном молчании и в полном мраке.
- И что теперь? - спросил Левин. - Как думаете, живет здесь поблизости кто-нибудь?
- Они за нами сейчас наблюдают.
- Откуда? - Левин обернулся к обочине.
- Отовсюду.
- Зачем?
- Ждут, что будет дальше. - Винсент рассмеялся, страшно довольный.
- Вы хотите сказать, они и впрямь сидят там, в темноте?
- Именно так. - Винсент присел на передний бампер и наклонился вперед.
Левин прислушался к звукам, доносившимся из темноты по сторонам дороги.
- Ничего не слышу, - сказал он.
- И не услышите. - Винсент захихикал.
- И как вы полагаете, что они там себе думают?
- Им просто любопытно.
Левин присел рядом с Винсентом. Он слышал его дыхание, но при отсутствии какого-либо освещения едва различал очертания его головы. На небе не было ни проблеска света. Разве может так быть, что там, во тьме, сидят люди и наблюдают за ними? О чем они думают? Решат ограбить? Или они сидят тут, как два актера, а тем нравится смотреть на представление из амфитеатра в зарослях?
- Может, нам подтолкнуть ее вниз по склону? Вдруг там есть какое-нибудь селение, а?
- Ш-ш-ш!
Левин прислушался. И вскоре услышал отдаленный рокот автомобильного мотора. Они встали и повернулись в сторону, откуда доносился звук, в сторону вершины горы. Там, в отдалении, двигались лучи фар, и вот из темноты появился грузовик с открытым кузовом, битком набитым стоявшими людьми. Винсент и Левин замахали водителю, и Винсент объяснил ему на креольском, что у них сдохла батарея. Водитель открыл дверцу и спрыгнул на землю. Он был молод, выглядел опрятно и на удивление хорошо говорил по-английски. "Кажется, у меня найдется, чем вам помочь", - сказал он и направился к задней части кузова. Опустив борт, он крикнул своим пассажирам, чтобы спрыгнули на дорогу. Те безропотно вывалились из кузова. Им было страшно интересно. Водитель запрыгнул в кузов, повозился с брезентовым чехлом, стаскивая его с темной кучи разного хлама и все время говоря что-то по-английски, несомненно, с целью произвести впечатление на les blancs. "Кажется, тут кое-что было… Ага!"
Его пассажиры вместе с ним разразились триумфальным смехом, и он, пританцовывая, спрыгнул вниз, на дорогу, и вручил Левину автомобильный аккумулятор. Потом обежал вокруг грузовика, сунулся в кабину и достал из-под сиденья несколько гаечных ключей, вернулся к их машине, отключил старый аккумулятор, поставил на его место новый и надел провода на клеммы. Левин протиснулся на сиденье, повернул ключ в замке, и двигатель ожил, фары загорелись. Он вылез и встал, смеясь вместе с водителем и довольным Винсентом.
- Давайте мы вам заплатим! S'il vous plait, permettez… - Он достал бумажник и раскрыл его в радующем душу ярком свете фар.
- Нет-нет, - запротестовал водитель, выставив вперед ладонь. Потом что-то сказал по-креольски Винсенту, который перевел его слова Левину.
- Он говорит, чтобы мы на днях просто привезли ему эту батарею обратно.
- Но какой у него адрес? - спросил Левин. Водитель уже забирался в кабину.
- Он сказал только, чтобы мы привезли ее на один из причалов и спросили Жозефа. Его там все знают, так он сказал.
- На какой причал?
- Не имею понятия, - ответил Винсент. Они сели в машину и тронулись дальше вниз.
Снова Левин вел, размышляя теперь об их неожиданном спасении, а кроме того, о доверчивости и щедрости водителя грузовика. И, что было еще более недоступно его пониманию, о полном отсутствии удивления у толпы наблюдателей. Возможно, для них это было просто очередное происшествие в ходе продолжающейся фантастичности их существования? Внезапное появление этих les blancs на темной дороге, появление аккумулятора из-под брезента в кузове? И как это получилось, что батарея оказалась подходящего для "остина" размера? И к тому же заряженная?
- Как вы полагаете, что они обо всем этом подумали? - спросил Левин.
- О том, что там произошло?
- Да. Что мы там вдруг оказались, что у него нашлась лишняя батарея, обо всем.
Винсент захихикал.
- Бог знает. Наверное, подумали, что это было неизбежно. Как и все остальное.
- А они не могли подумать, что это странно, что он не захотел даже взять у нас деньги? И поверил, что мы вернем ему батарею?
- Сомневаюсь, что они могли счесть это слишком уж странным. Потому что тут все некоторым образом странное. Это просто еще один пример, как мне кажется. Большую часть того, через что им приходится проходить, вообще объяснить практически невозможно. Это один могучий поток… чего-то такого, что бы это ни было. Может быть, времени. - Он замолчал, только изредка говорил Левину, куда сворачивать, пока они ехали по городу. Город спал во тьме, если не считать редких магазинчиков - не более чем прилавков, выставленных прямо на улицу, возле которых сидели люди, пили прохладительное под оранжевыми фонарями, а рядом, на границе света и мрака, играли дети, и привязанные там же ослики рылись мордами в кучах мусора.
Часть III
Прошло тридцать лет. Точнее, тридцать три - Марк Левин в последнее время старался быть точным в отношении времени, "последних пунктов в инвентарном списке", как он именовал протекающие часы и недели. Время начинало превращаться для него в навязчивую идею, как он повторял и повторял себе, а это совсем не обязательно хорошо. Перешагнувший порог семидесятилетия, он сейчас занимался тем, что опускал луковицы тюльпанов в ямки, которые вырыл в маленьком садике перед парадной дверью своего дома. Точно так же, как когда-то, давным-давно, когда Адель каждую осень заставляла их высаживать, но на этот раз он задумался, а удастся ли ему увидеть эти тюльпаны в цвету. Теперь ему, как во сне, на любое дело требовалась целая вечность. Он слышал грохот волн неподалеку и ощущал какую-то непонятную благодарность океану за то, что тот существует. Когда корзинка с луковицами опустела, он засыпал ямки землей и утоптал ее тонкий верхний слой, потом отнес лопату в гараж, прошел насквозь весь подвал, поднялся по лестнице наверх и прошел в кухню. На кухонном столе, плоско распростершись, нетронутая, лежала "Таймс", полная уже устаревших новостей, и он невольно задумался, сколько же тонн "Таймс" он перечитал за свою жизнь и имело ли это вообще хоть какой-то смысл. Он иногда ездил в соседние города на хороший новый фильм, но никогда не интересовался телевидением. Пианино, к которому он не прикасался вот уже два месяца, выражало протест своей чернотой и мрачным молчанием. Снаружи, на занесенной песком улице, быстро темнело. И что ему теперь делать вечерами и по ночам, если не сражаться с подступающей жалостью к самому себе и не отгонять ее прочь?
В последние шесть лет после смерти Адели он играл все меньше и меньше, постепенно осознавая, что раньше играл, чтобы получить ее одобрение, в какой-то мере, конечно; однако в результате теперь это занятие отчасти потеряло для него смысл. В любом случае он уже пришел к согласию с самим собой, что ему уже никогда не достичь того уровня, о каком он когда-то мечтал, тем более теперь, когда он остался один. Он как сел, так и продолжал сидеть у кухонной стойки. Его здоровое тело не испытывало никаких болей, но натренированное внутреннее око продолжало отслеживать, как бьется у него сердце, как работает желудок. Сейчас перед ним стоял один вопрос: нужно ли ему встать и куда-то идти, и вообще куда идти - в гостиную, в спальню, в гостевую комнату или, может быть, прогуляться по пустой улице? Он был совершенно свободен в выборе. Но свобода без каких-либо обязательств, как выяснилось, оказалась совсем не тем, на что он рассчитывал. В таком заторможенном состоянии его мысли обычно вертелись вокруг ограниченного круга друзей, последнего из которых он недавно похоронил, пережив таким образом его смерть, вокруг их достоинств и недостатков, после чего он с некоторой гордостью начинал размышлять, отчего вышло так, что он оказался в числе немногих избранных. Но все самые главные вопросы оставались без ответов.
Позвонить Мари? Поговорить с этим дорогим ему человеком, как будто они любовники, и только для того, чтобы лишний разубедиться, набрав ее номер, что все остается так же, как было прежде, что он по-прежнему более чем вдвое старше ее, по-прежнему и навсегда всего лишь просто ее друг? Как все это глупо, как ужасно, быть другом человека, которого любишь. "Но если мы с тобой займемся любовью, - как-то сказала она ему, - это отгородит меня от кого-то другого". Да-да, от кого-то из ее поколения. Опять этот проклятый возраст! Вот только эгоистичный ублюдок, что сидит у него внутри, сразу завыл от разочарования, прежде чем согласиться с этим и умолкнуть. Нет, лучше ей не звонить, а заняться чем-нибудь более многообещающим. Он все-таки свободный человек и останется таким до того момента, когда рухнет.
Тут его мысли неизбежно, как описывающая в воздухе круг птица, вернулись к Адели; они постоянно возвращались и возвращались к тому давно потускневшему, но по-прежнему романтическому образу, на который он смотрел тогда из окна "остина", - она стояла перед отелем "Густафсон" в черной соломенной шляпе с широкими полями, а низкое утреннее солнце словно поднимало ее в воздух и удерживало там желтоватыми лучами, запечатлев ее, как потом оказалось, навеки. Какой она была тогда действительно красивой! И как ему хотелось выказать ей еще больше любви! Возможно, ему это и удалось; кто теперь может сказать? Он встал, набросил легкую курточку, что висела возле входной двери, и вышел на улицу. Его охватила холодная осенняя сырость.
Солнце скоро зайдет. Он шел вперед, и его шаги были теперь короче, чем в прежние времена, шел по улице в сторону берега, вышел на пляж, где и встал на песке, следя за тем, как солнце проваливается за горизонт. Потом неуклюже опустился на прохладный песок и сел. Волны мягко накатывались на берег, иногда уступая место мощному грохочущему валу. Берег был пуст, равно как и большая часть домов сразу за ним - октябрь уже стоял у дверей. Он вспомнил о Дагласе, там, на Гаити, в том сосновом лесу. Вероятно, он уже умер. И бедняга Винсент тоже, после того как местный врач сделал ему по ошибке какую-то инъекцию - это случилось через год после их краткого знакомства.
Интересно, а хоть кто-нибудь, исключая его самого, помнит Винсента? И во что все это могло вылиться тридцать три года назад, когда воспоминания о том знакомстве были еще свежи? Левин вдруг вспомнил, глядя на набегающие волны, что Джимми П., который тоже уже умер, однажды мимоходом заметил, что перегонный куб так никогда и не был запущен вдело. Из страха перед последствиями или из каких-то иных, деловых соображений? Или Джимми что-то напутал? Но самые главные вопросы всегда остаются без ответов.