- Нравится, - задумчиво отозвался Клиффорд. - Можно сказать, что мне повезло.
С минуту он шел молча, рассеянно глядя под ноги.
- Тебе бы надо взглянуть на здание, где я работаю, Пат. Оно одно занимает целый квартал.
- Должно быть, это очень крупная фирма.
- Да. Это ты точно, Пат. Она торгует и с заграницей.
- Вот у кого, небось, денег…
Мы подошли к перекрестку и свернули к порту. Поблескивающий ослепительно-белой краской грузовой пароходик выходил в пролив, и огненно-оранжевые лучи заходящего солнца вспыхивали на стеклах рубки расплавленным металлом.
- Тебе, наверно, неплохо платят?
Клиффорд промолчал. Мы свернули за угол, прошли еще немного и вошли в кафе. Здесь так же пахло табачным дымом и жарким, как по субботним вечерам в Гамбургском ресторане дядюшки Джерри, когда завсегдатаи собирались у него послушать пианолу-автомат. Свободных кабин не оказалось, и мы уселись на плетеных деревянных стульях прямо у стойки. Подошла официантка. Я заказал телячью отбивную с пюре и стакан молока с вишневым пирогом; Клиффорд - пончики и кофе. Официантка принесла нам по стакану воды, повертелась у стойки и куда-то скрылась.
- А ты разве не будешь есть? - удивился я.
- Да что-то неохота. У себя на работе мы вечно что-нибудь жуем: пончики, печенье, конфеты или еще что-нибудь в этом роде… Это здорово отбивает аппетит.
- Надо думать.
Официантка подала отбивную, и я взял вилку. Только теперь я почувствовал, как проголодался, и с жадностью набросился на еду. Случайно в большом зеркале за стойкой я увидел Клиффорда, наблюдавшего за мной.
- Ты и в самом деле не хочешь чего-нибудь съесть, Клиффорд?
- Я же сказал тебе. Но почему ты вдруг вздумал спросить меня об этом?
- Да так…
Я покончил с обедом, мы встали, и Клиффорд взял счет. Он подошел с ним к кассирше и кинул ей двухдолларовую кредитку с таким видом, будто никак не может понять, откуда у него в кармане могла взяться такая мелкая купюра. Кассирша выбила чек на доллар десять центов, а девяносто центов вернула Клиффорду обратно. Мы вышли и зашагали вверх по Гренвилльстрит.
- Ну как? - спросил Клиффорд.
- Дай боже, чтобы всегда так. Наелся до отвала.
Начало темнеть; повсюду на улицах зажегся свет, вспыхнули, засияли красные, синие, желтые, зеленые огни реклам. Бесконечный поток прохожих двигался по тротуару, и нам без конца приходилось лавировать между ними.
Казалось невероятным, что на весь Абботсфорд сейчас горит всего лишь несколько неоновых реклам, а единственными заведениями, куда сейчас там можно было зайти, были Гамбургский ресторан дядюшки Джерри да аптека Уотсона. Я изловчился, обогнал двух пожилых леди и снова пошел рядом с братом.
- А что ты делаешь по вечерам, Клиффорд? То есть как ты проводишь время, когда свободен?
- Чего-чего, а дел у меня хватает. Ты же знаешь, что я учусь. Ну а по вторникам, например, я хожу в театр.
- Почему ты выбрал для этого именно этот день?
- Да так. Пожалуй, потому, что первый раз в этом городе я пошел в театр во вторник. Это у нас день получки.
- А разве ты никогда не бываешь в гостях? Или где-нибудь еще?
- Я мог бы ходить во многие места, если бы захотел. Только я почти всегда занят. Почти всегда.
- Мне кажется, с годами, во всяком случае, компании перестают нас так интересовать.
- Да, - согласился он. - Надоедает.
Мы шли по улице все дальше и дальше. Толпа постепенно редела, и теперь нам уже не нужно было то и дело лавировать о потоке людей. У светофора на перекрестке нам пришлось остановиться, подождать, пока зажжется зеленый свет.
- Чего бы тебе сейчас хотелось, Пат? Просто побродить по городу или еще что?
Глазок светофора мигнул, зажегся снова, и мы начали переходить улицу. Когда мы ступили на тротуар, Клиффорд сказал:
- Захвати я с собой побольше денег, мы бы могли сходить на какой-нибудь спектакль. Ведь вот привычка - никогда не носить с собой денег больше, чем это действительно необходимо! Всю мою наличность я предпочитаю держать в вазочке в буфете.
- А почему бы тебе не положить свои деньги в банк?
- О, это такая канитель, я просто не могу сейчас связываться с банком. Может быть, потом, когда буду свободнее.
- Во всяком случае, - сказал я, - нам ни к чему нарушать твой режим. Сегодня ведь пятница, не вторник.
- Вообще-то да.
Некоторое время мы шли молча, потом он спросил:
- А у вас там по-прежнему дают только два спектакля в неделю?
- Да, но я слышал, будто теперь спектакли будут идти каждый день. Это хотят сделать из-за строителей, которые ездят к нам из лагеря на южной магистрали. Это бы здорово оживило городок.
- Кажется, прошел целый год, как я уехал.
Клиффорд остановился у витрины посмотреть зажигалки, я остановился рядом.
- Клиффорд, - сказал я. - Неужто здесь, в Ванкувере, у тебя нет никого, с кем бы ты дружил, или кого-нибудь, с кем ты мог бы, по крайней мере, сходить в театр?
Клиффорд не ответил. Вместо этого он только ближе наклонился к зажигалкам и еще пристальнее стал рассматривать их. Я понял, что сказал глупость, тут же, как только она слетела у меня с языка. Ибо у Клиффорда никогда не было чересчур много друзей. Он трудно сходился с людьми, но зато уж, если находил друга, весь отдавался этой дружбе, словно она должна была сохраниться до могилы.
Вероятно, именно поэтому Клиффорд так, казалось бы, странно вел себя, когда узнал, что Тинк Мартин прострелил себе живот, занимаясь чисткой ружья. Он примчался в Сардис, до которого было ни много ни мало тринадцать миль, разыскал больницу, куда положили его друга, и сидел там в приемной до тех пор, пока к нему не вышел врач и не сообщил, что Тинк скончался, так и не приходя в сознание. Тогда он ушел, приехал домой, забился в угол гостиной и уставился в стенку; он даже не плакал, что было ужаснее всего; просто сидел в углу и смотрел в одну точку. Наконец он уступил уговорам отца и Дженни, умолявших, чтобы он что-нибудь съел. Он с трудом проглотил что-то, но его тут же вырвало (может быть, потому, что у Тинка было ранение в живот), после чего он снова вернулся в гостиную и долго-долго сидел там в углу. Никогда не забуду его отсутствующего взгляда.
Мы снова зашагали по тротуару.
- Я думаю, в жизни есть кое-что поважнее, - попробовал я исправить свою ошибку, - чем умение везде обзаводиться кучей друзей.
Мы дошли до угла и свернули на другую улицу. Совсем недалеко впереди показалось здание суда. Освещенное рядами маленьких белых лампочек, оно напоминало сказочный дворец.
Когда ты собираешься уезжать, Пат?
- Завтра. Я думаю, рано утром.
- Плохо, что ты не можешь побыть подольше. Если бы ты мог остаться до воскресенья, я показал бы тебе весь город. В воскресенье я выходной.
- Все-таки мне надо поехать.
Клиффорд вздохнул. Достав из кармана пакетик с жевательной резинкой, он вытащил из него палочку, дал мне, взял сам и спрятал остальное обратно.
- А он знает, что ты здесь?
- Знает. Я улизнул, пока они еще спали, но оставил записку.
- Он будет страшно злиться, когда узнает, где ты.
- А, все равно… Пусть бесится.
Мы дошли до другого перекрестка. Направо был виден порт, за ним, на северном берегу, - горы. Солнце село, и багряные, золотистые, розовые и пурпурные краски полыхали в небе; горы казались темно-пурпурными, почти черными. К вершине одной из них тянулась цепочка огоньков, и я понял, что это канатная дорога.
- Знаешь, чего мне хотелось бы сейчас?
- Чего, Пат?
- Вернуться к тебе. Мы посмотрели бы у тебя журналы или еще что-нибудь…
- О'кэй!
Мы прибавили шагу. По дороге нам попалась небольшая булочная. Клиффорд вошел в нее, и я увидел в окно, как женщина сняла с витрины четыре не то слойки, не то пирожных с шоколадным кремом. Она упаковала их в картонную коробку, Клиффорд расплатился и вышел.
- Я думаю, тебе это понравится, - сказал он, показывая коробку. - Это по-настоящему вкусно… Я пробовал их раньше.
- В витрине, по крайней мере, они выглядели замечательно.
Мы подошли к дому, поднялись к себе и зажгли небольшую подвесную лампу. Клиффорд взял чайник, сходил в ванную, налил воды и, вернувшись обратно, захлопнул дверь.
- Поставлю чаю, - сказал он. - Хочешь?
- Конечно!
Я присел на кровать. У меня действительно сильно болели ноги, и я стал растирать их руками, наблюдая в то же время за Клиффордом. Он включил плитку, достал чайник для заварки и начал засыпать чай.
- Ну, как отец? - вдруг спросил он. - А Дженни?
- Да ничего. Вроде как ничего.
Клиффорд больше не стал задавать вопросов, однако так долго возился с чайником, что мне стало невмоготу.
- Отец не хочет говорить о тебе. Кажется, до сих пор злится.
- Я так и знал.
Он подошел к небольшой полочке в углу, достал две тетради.
- Хочешь взглянуть, чем я занимаюсь?
- Конечно.
Он раскрыл одну из тетрадей, и я увидел в ней какие-то чертежики цветным карандашом, заметки чернилами и много отдельных, вкладных страниц, отпечатанных на машинке.
- Это вот и есть биохимия, - сказал он. - И всю эту штуку мне нужно постичь к экзаменам.
- А когда у тебя экзамены?
- Да еще не скоро. Сначала я еще должен окончить курсы учеников. Но никогда не мешает знать вперед.
Клиффорд положил тетради на кровать и пошел к столу, чтобы заварить чай. Я перелистал несколько страниц.
- Наверное, тебе неплохо платят?
- Пока еще не очень много. Ты же знаешь, я только ученик, то есть, иначе говоря, еще учусь. Это почти что школа, только мне за это еще платят деньги.
- И сколько же ты получаешь?
- Одиннадцать долларов в неделю. Это сейчас. Но через год я уже буду иметь четырнадцать и, кроме того, летом недельный отпуск с оплатой.
Он налил в чайник кипятку, прикрыл его и выключил плитку. Я еще раз оглядел комнату. Светло, чисто, все на месте, но уюта нет. В углу на стуле стопка журналов, у кровати на полке несколько романов карманного формата, на дверце шкафа фирменный календарь, на самом верху буфета мамина ваза. Но не было в комнате ни радио, ни удобных ламп, ни вышитых подушек. В распахнутое окно ворвался ветерок. Я выглянул наружу: в домах через улицу светились оранжевые квадраты окон.
- Год - долгий срок, - сказал я.
Клиффорд поставил на стол две чашки, достал из буфета сахарницу, жестяную банку с молоком, чайные ложки и все это аккуратно расставил на столе.
- Как жаль, что у тебя нет радио, Клиффорд.
- Я никогда не принадлежал к тем парням, которые часами готовы сидеть у радио. Ты знаешь это.
Он налил чай, поставил на место чайник и распаковал коробку с пирожными.
- Давай, Пат, - скомандовал он. - Будешь доволен.
Я откусил кусок: пирожное действительно было превосходное. В Абботсфорде у нас таких не было. Клиффорд тоже взял пирожное, съел его и принялся за чай.
- Нажми, нажми, Пат.
- И ты, одно твое.
- Ну, уж меня уволь. Не могу есть много таких вещей: честно говоря, меня тошнит. И, кроме того, я в любое время могу купить их, если захочу.
Он смотрел, как я расправляюсь с пирожными, и на его добром бледном лице играла легкая улыбка.
- Ну как?
- Потрясающе! Как они называются?
- Не помню. Кажется, как-то по-французски.
Взяв чашку, он отпил из нее глоток; я заметил, что каждый раз, когда он подносил чашку к губам, стекла его очков запотевали и ему приходилось ждать, пока они не прояснятся.
- Чем же ты думаешь теперь заняться, Пат, раз уж ты бросил школу?
- Не знаю. Может, останусь работать в Абботсфорде. Может, даже буду помогать отцу.
- А какая работа тебя интересует? Может, тебе хотелось бы выбрать что-нибудь по душе?
- Да нет, пока еще я ничего такого не придумал.
Мы кончили пить чай; Клиффорд встал, вымыл и вытер чашки, поставил их в буфет. Мы посидели еще некоторое время, потом оба решили, что устали, легли и погасили свет. Я лег с краю, и мне было хорошо видно, что происходит за окном. Ярко освещенные дома напротив, уличные фонари, свет мчавшихся по улицам машин - все это не имело никакого отношения ко мне и Клиффорду, к комнате, где мы лежали в темноте. Далеко-далеко на черном ночном бархате небосвода мерцала дуга янтарных огоньков Львиных ворот - моста через пролив.
Наверное, я уже спал, но сквозь сон все же услышал шепот брата.
- Пат, - спросил он, - ты уже спишь?
- Нет…
- Как ты думаешь, почему отец так злится на меня? Ведь единственное, чего мне хотелось, это самому устроить свою судьбу.
Я ответил не сразу. Мне хотелось, чтобы все это получилось исключительно из-за упрямства отца, но я отлично знал, что такое объяснение не удовлетворило бы Клиффорда, тем более что дело касалось нашего отца. Он просто сказал бы, что за всем этим что-то кроется.
- Не знаю, Клиффорд. Может быть, ему просто захотелось показать характер.
Некоторое время он лежал молча, и я было подумал, что он заснул.
- Ты думаешь, он действительно ненавидит меня, Пат? - неожиданно снова спросил он.
- Я вовсе не думаю этого, Клиффорд. Может быть, у вас просто разный взгляд на вещи, только и всего. Все обойдется.
Прошло, как мне показалось, довольно много времени, но Клиффорд не отвечал. Тогда я вытянул руку и положил ее в темноте на его плечо; он не пошевелился.
Утром Клиффорд разбудил меня.
- Пат, - сказал он, - уже полвосьмого. Мне скоро нужно уходить. А, Пат?
Я поднял голову и открыл глаза. Комната была полна света: в ярком луче солнца расплавленным янтарем светился налитый в чашку чай. За столом сидел уже успевший одеться Клиффорд.
- Мне хотелось, чтобы ты поспал подольше. Ты ведь очень устал, Пат.
- Это уже прошло, Клиффорд.
Я встал, оделся, умылся в ванной, вернулся в комнату и сел за стол.
- До чего же вкусно пахнут эти гренки!
- Ты уж прости, что у меня нет на завтрак ничего, кроме гренков. Я совершенно забыл купить вчера бекон. Неважно…
Он встал и начал жарить мне хлеб, но я ему не позволил.
- Я сам, - сказал я. - Иди пей чай.
Он снова уселся и отхлебнул глоток. Потом подошел к окну и выглянул наружу.
- Как здорово, что сегодня такая чудная погода!
- Да. Все должно быть о'кэй.
Я перевернул хлеб на проволочной сетке над плиткой.
- Когда тебе нужно уходить?
- Обычно я выхожу без четверти восемь. К восьми я уже там.
Он допил чай, сходил вымыл чашку, вытер ее полотенцем, поставил в буфет.
- Не вздумай задерживаться из-за посуды, Пат. Я вымою ее сам, когда приду.
- Не беспокойся, - возразил я, выложил хлеб на стол, намазал его маслом и налил чай. - Не рассыплюсь, если вымою несколько тарелок.
- Ну что ж, мне, кажется, уже пора.
Он встал, подошел к двери, приоткрыл ее и, держась за дверную ручку, остановился на пороге.
- Я думаю, ты еще сумеешь вырваться сюда, Пат. Не сразу, конечно, но…
- О чем разговор, Клиффорд, конечно, я еще приеду.
Клиффорд все стоял в дверях, не двигаясь с места, держась за ручку, будто хотел что-то сказать мне, но не знал, как это сделать.
- Ну ладно, - заключил он. - Главное - будь осторожен на шоссе. И кланяйся Абботсфорду, когда вернешься. Пока!
- Пока, Клиффорд. Спасибо тебе за все.
Клиффорд закрыл дверь, и я услышал, как он сбежал вниз. Я подошел к окну взглянуть, как он выходит из ворот на улицу. Он шел быстро, опустив голову, и ни разу не посмотрел назад.
Я вернулся к столу, доел хлеб, выпил чай и снова подошел к окну. Ослепительные блики утреннего солнца вспыхивали в порту, отражались в стеклах домов на северной стороне залива. Из головы у меня не выходил брат. Я вдруг представил себе, как он вернется вечером с работы в свою пустую, неуютную комнату, как, один-одинешенек, усядется за ужин, вымоет посуду и уберет её в буфет, выйдет на улицу пройтись или сядет за уроки, а потом ляжет спать, и так - каждый день!
Я подошел к буфету и снял вазу, из которой Клиффорд брал деньги. Кроме еженедельных счетов за квартиру с расписками хозяйки, каждая из которых свидетельствовала о том, что ею получено пять долларов, в вазе лежали одна четвертьдолларовая монета, пятицентовик и две монетки по одному центу. Я поставил вазу на место, сел на кровать. Вспомнил, как брат смотрел па меня, когда я ел в кафе, как небрежно бросил кассирше двухдолларовую кредитку; вспомнил пирожные, что он купил, когда мы шли домой, и мне с трудом удалось подавить рвущийся из горла крик.
Спустя некоторое время я встал, спустился вниз и попросил у хозяйки разрешения воспользоваться ее телефоном, чтобы позвонить домой. Я заверил ее, что с ней рассчитаются в течение ближайших же дней, вызвал междугородную и попросил соединить меня с Абботсфордом, 723. Дождавшись, когда гудение и щелканье в трубке аппарата прекратились, я услышал, как на другом конце линии, более чем за пятьдесят миль от меня, сняли трубку.
- Алло?
- Алло! Дженни? Это Пат.
- Патрик Бартон? Откуда?
- Из Ванкувера. А ты думала, из Сибири?
- Не воображай, что это очень остроумно. Уверяю, тебе будет не до смеха, когда ты встретишься с отцом! Самое лучшее для тебя - это сию же минуту очутиться здесь!
- Для этого мне стоит только сесть в свой реактивный самолет. Не успеешь ты выскочить во двор, как я буду уже там. - Только так мог я надеяться сохранить уважение своей сестры.
- Напрасно ты думаешь, что я шучу.
Я тоже не шучу, Дженни. Отец дома?
- Нет. Пошел открывать лавку. Твоя выходка дорого обошлась ему: он очень переволновался.
- Так вот, Дженни. Скажи ему, что я остаюсь здесь. Понимаешь? С Клиффордом в Ванкувере.
- Что в Ванкувере?
- Я говорю, остаюсь с Клиффордом в Ванкувере и начинаю искать работу. Ты что, перестала понимать по-английски?
- Ну вот что, мистер мужчина. Если Клиффорд но желает считаться с нами, из этого не следует, что ты волен поступать как тебе заблагорассудится. Никто из вас никогда не желает думать об отце…
- Перестань, Дженни! Разговор стоит денег. Передашь ты ему это или нет?
- Можешь не сомневаться - передам. Только знай, что он разозлится так, что…
- Ничего не попишешь. Придется ему позлиться!
Я положил трубку.
Поднявшись наверх, я перемыл посуду и поставил ее в буфет; потом, взяв газету, стал просматривать объявления о работе. Наткнувшись на объявление о месте мальчика-курьера, я спустился вниз и набрал номер. Мужской голос спросил мою фамилию и сказал, что, если я явлюсь в понедельник утром, место останется за мной. После этого я вытащил из подвала велосипед и поехал поглядеть доки.
Около четырех я вернулся, поставил машину и пошел купить что-нибудь к ужину. У меня еще были целы 65 центов, оставленные на еду на обратном пути. Я купил немного масла, помидоров, тарталеток с джемом и принес все это домой. Дома я разделал привезенного лосося, поджарил несколько кусков и, переложив их в тарелку, поставил под плитку, чтобы рыба не остыла, потом я поставил на плитку чайник, нарезал помидоры и накрыл на стол.