– Извини, – сказал он Чернухе, потом повернулся к Чэю. – Сейчас остановлюсь где-нибудь, и ты…
– Не останавливайся! – выпалил Чэй.
– Эти ребята побежали к своей машине, – сказал Санборн.
– Здесь налево! – крикнул Чэй.
Генри быстро свернул налево. Чернуху снова кинуло в стекло.
– Когда поворачиваешь, неплохо бы слегка сбрасывать скорость, – заметил Санборн.
– А тебе неплохо бы заткнуться, – сказал Генри.
– Согласен, – сказал Чэй.
– Ты знаешь, куда мы едем? – крикнул Генри. Он повернул направо слишком быстро, и Чернуха обиженно взвизгнула – но Чэй уже держал ее в обнимку.
– Нет, – ответил он, что было неутешительно. – Направо! – снова воскликнул он.
– На этот раз чуть медленней, – сказал Санборн, – если не хочешь, чтобы нас всех стошнило.
Генри, который определенно не хотел, чтобы их всех стошнило, вписался в следующий поворот немного медленнее – и очутился на улице, где все машины, припаркованные на обочинах, глядели им навстречу.
– Это улица с односторонним движением, – сообщил Чэй.
– Ты все время говоришь то, что я и так знаю, – сказал Генри.
Улочка была совсем узкая, и их пикап едва не цеплялся боковыми зеркальцами за стоящие на обочинах машины. Генри очень надеялся, что никто не выедет на нее впереди. А еще – что те рыбаки, если они их ищут, не заглянут на эту улицу, потому что пикап, едущий в обратном направлении, сразу их выдаст.
– Сворачивай отсюда, да поскорее, – сказал Чэй.
– Куда?
– Все равно куда.
Генри свернул в ближайший переулок налево и притормозил. Глянул в зеркальце – никого.
– Кажется, можно остановиться, – сказал он.
– Да, будь добр, – сказал Санборн.
Он остановился, и тут их всех вдруг разобрал смех. Даже Чэя. И если бы Чернуха могла смеяться, она бы тоже смеялась – она сидела у Чэя на коленях и ухмылялась практически до ушей, а они смеялись вместе так, будто всю свою жизнь только это и делали.
– А ты классный гонщик, Генри, – сказал Санборн.
– Я никогда не поворачивал на двух колесах, – признался Чэй.
– Он тоже, – заметил Санборн.
– Лучше сказали бы спасибо за то, что благодаря мне вам не наваляли по первое число, – заявил Генри. – А я бы хоть сейчас вылез отсюда, но у меня почему-то руки от баранки не отлипают.
Опять смех, и Чэй потянулся мимо Чернухи, чтобы помочь Генри оторвать руки от руля. И едва Чэй коснулся его, как Генри снова захлестнула прежняя горечь. Он отпрянул к дверце, и весь смех разом оборвался.
Вдруг наступила тишина.
Генри и Чэй вылезли из пикапа. Молча разминулись, огибая машину. Чэй сел за руль, а Генри – с другой стороны и взял Чернуху на колени, чтобы окончательно ее успокоить. Потом они захлопнули дверцы и посидели немного без движения, переводя дух.
Генри спрашивал себя, как это он до такого докатился – сидеть в одном пикапе с убийцей своего брата и хохотать до колик. Он подумал, что как раз сейчас-то его и стошнит.
Сжимая в объятиях Чернуху, он выглянул из окна. Потом откинулся на спинку сиденья и прижал голову Чернухи к своей груди.
– Ты знаешь, как выбраться отсюда на шоссе? – спросил Санборн.
Чэй пожал плечами.
– Надо просто ехать, и все, – сказал Генри. – Упрешься или в шоссе, или в море, а если упрешься в море, то надо развернуться и ехать, пока не упрешься в шоссе.
Внезапно Чернуха подняла голову.
Прямо за ними появился патрульный автомобиль – вероятно, тот самый, который они уже видели. Он подъехал к ним и остановился рядом. Казалось, что-то внутри Чэя тоже остановилось – возможно, сердце. На его виске и щеке заблестели капельки пота.
Полицейский опустил стекло и высунулся из окна.
Генри смотрел, как Чэй делает над собой неимоверное усилие, берется за ручку и тоже опускает стекло.
– У вас все в порядке, ребята? – спросил полицейский.
Чэй кивнул.
– Ответь ему, – шепнул Генри.
Чэй снова кивнул.
– Заблудились, что ли?
Чэй помотал головой.
– Погодите минутку, – сказал полицейский. Он поднял стекло, подогнал машину к бордюру и вылез. Генри видел, что Чэя охватил ужас: теперь пот катился по его лицу градом.
Полицейский подошел к пикапу сзади и записал его номер.
Казалось, Чэй сейчас потеряет сознание.
Генри открыл дверцу и выпрыгнул из кабины.
– Вообще-то мы и правда заблудились, – сказал он. – Были на Коммершл, в "Чаудер-хаусе", а оттуда свернули налево, чтобы выехать обратно на шоссе.
– Это была ваша первая ошибка, – сказал полицейский. – Могли бы и в воду свалиться. Надо было сделать правый поворот. Тогда вам осталось бы только свернуть налево на первом светофоре и ехать дальше по указателям до самой Девяносто пятой. Если теперь вон там свернете, попадете на улицу с односторонним движением, и она выведет вас обратно. – Он махнул рукой.
– Понятно, – сказал Генри. – Улица с односторонним движением.
Полицейский подошел к Чэю и наклонился к окну.
– С тобой все нормально, сынок? – спросил он.
Чэй кивнул.
– Я гляжу, ты такой же разговорчивый, как статуя Свободы, а?
Чэй покачал головой.
Полицейский явно о чем-то задумался. Возможно, о том, не сказать ли: "Дайте-ка я взгляну на ваши права", – но в этот момент Чернуха решила, что ей хочется выяснить, чем он пахнет. Она просунула голову мимо Чэя в окошко и понюхала.
Полицейский почесал ее за ушами, что страшно ей понравилось, и она сообщила об этом, одновременно издав все звуки, какими только может собака выразить свое умиротворение.
И этого оказалось достаточно.
– Вы точно поняли, как добраться до Девяносто пятой? – спросил полицейский.
Генри залез обратно в кабину.
– Да-да, поняли. Спасибо, – сказал он.
– А ты понял? – спросил полицейский Чэя.
Чэй кивнул.
Полицейский отправился к своей машине, а Чэй развернул пикап и покатил к улице с односторонним движением. Через десять минут они снова ехали по Девяносто пятой автостраде на север, и чем больше они удалялись от города, тем ярче становились звезды.
– Так и остался я без коктейля, – сказал Санборн.
14.
Они ехали дальше в темноте. За ними следили все звезды вселенной.
– Умеешь ты общаться с полицией, – сказал Санборн.
Чэй глянул в зеркальце и перестроился на другую полосу.
– Кивать, мотать головой, молчать – это, конечно, не вызывает никаких подозрений.
– От полицейских только и жди беды, – сказал Чэй.
– Именно поэтому им надо отвечать, да повежливее, – объяснил Санборн. – Иначе и в Америке до беды недалеко.
У Чэя вырвался тихий смешок.
– И какая же беда грозит от полиции жителю Блайтбери-на-море?
– Ну, не знаю. Дадут штрафную квитанцию.
Чэй рассмеялся погромче – и это был нерадостный смех.
– Квитанцию! А может, они прикуют твоего отца к плугу и заставят пахать, как вола? А если он упадет, будут пинать его до тех пор, пока он не перестанет шевелиться?
– У нас тут не Камбоджа, – сказал Санборн.
Чэй покачал головой.
– Тебя никогда не брали под арест люди, которые выглядят не так, как ты.
Генри смотрел за окно, во тьму. Он представил себе своего отца, прикованного к плугу, – как он бороздит поле, а неподалеку в теньке сидят солдаты. И поспешно выбросил эту картину из головы.
Они свернули на шоссе номер один. На указателе значилось "Прибрежный маршрут" – стало быть, эта дорога вела на север. Они миновали Брансуик, попетляли по берегу реки Андроскоггин, проехали Бат и пересекли реку Кеннебек, затем после голых скал и темных сувенирных магазинчиков для туристов добрались до уютного Уискассета, а затем, оставив позади его мерцающие огоньки, выехали на длинный низкий мост. Они не разговаривали. За них говорил ровный шорох шин. И они могли бы ехать так вечно, если бы Генри не заметил, что Чэй клюет носом, а еще ему очень не понравилось, что пикап понемножку ведет к боковому ограждению – за которым не было ничего, кроме темноты. И воды.
Генри посмотрел на Санборна и обнаружил, что он спит. Опять.
Чернуха завозилась у него на коленях. Она растопырила уши, и весь ее вид говорил, что она старается быть воспитанной, но если Генри не примет соответствующих мер, причем как можно быстрее, то она не ручается, что им удастся избежать весьма неприятных последствий.
– Надо сделать остановку, – сказал Генри Чэю.
Чэй покосился в темную ночь за окном.
– Где? – спросил он.
– Все равно где, лишь бы поскорей.
Но прежде чем им попалось подходящее место, они услышали, как далеко позади воет сирена. Оба разом оглянулись. Генри увидел в густой черноте красно-белые огоньки – они мигали и быстро приближались. Эти цвета были ему хорошо знакомы.
Чэй прибавил скорости.
– Придется остановиться, – сказал Генри.
Чэй как будто не слышал его.
– Это не поможет, – сказал Генри. – Если они захотят нас остановить, они нас остановят. Так что тормози. Может, мы им и не нужны.
Чэй отпустил педаль газа. Шум мотора изменился, и через минуту его поглотил нарастающий вой – он все нарастал и приближался, и вдруг этот вой и красно-белое миганье поравнялись с ними и пронеслись мимо их едва ползущего пикапа. Генри успел заметить, как полицейский на переднем сиденье окинул их взглядом. А потом патрульный автомобиль промчался дальше, и вой сирены сразу стал ниже и тише.
Чэй не увеличивал скорость, пока красно-белые огни не исчезли за поворотом впереди.
Чернуха заскулила.
– Все-таки надо сделать остановку, – сказал Генри.
– Твой друг вообще когда-нибудь просыпается? – спросил Чэй.
Генри не ответил. Он почесал Чернуху за ушами. Она восприняла это как разрешение заскулить погромче и воспользовалась им, чтобы Генри и Чэй поняли, насколько настоятельна ее потребность.
Вскоре дорога стала у́же – она превратилась в двухполосную, и кроме полицейских, которые их обогнали, на север больше никто не ехал. Они проезжали мимо сбившихся в кучки домиков, и ферм, и магазинов, где торговали подержанными вещами и бог знает чем еще, – все они стояли темные и запертые. Иногда на встречной полосе вспыхивали фары машин, едущих на юг, но и те попадались все реже и реже, а потом исчезли совсем. Они словно остались одни на всей планете.
– Здесь, – сказал Генри. – Тормози.
– На кладбище? – спросил Чэй.
– А почему бы нет?
– Ты хочешь выгулять ее на кладбище?
– Нет, ты остановишься рядом с кладбищем, и я переведу ее через дорогу.
Чэй свернул на обочину и остановился. Его фары осветили низкую каменную стену, отгораживающую шоссе от могил, чтобы их обитатели спали спокойно. Все это не интересовало Чернуху, у которой имелись более насущные нужды. Генри взял ее за ошейник, прицепил к нему поводок, они вместе вылезли из кабины, и Чернуха потащила его через дорогу в какие-то темные сосны. Они были старые – Генри понял это по толщине хвои под ногами. Его сразу окутал густой сосновый аромат. Чернуха кружилась и тянула, пока не нашла правильное место – на что ей не потребовалось много времени.
Чернуха не спешила возвращаться обратно. Она явно засиделась в пикапе, и Генри решил, что у нее есть право слегка размяться. И он позволил ей таскать себя среди сосен, хотя его то и дело хлестали по щекам маленькие острые прутики и два раза он наткнулся коленями на большие ветки. Однако Чернуха обнаружила в этом лесу чрезвычайно много любопытного, и Генри терпел, пока не учуял нечто, мучительно напоминающее скунса. Тогда он намотал конец поводка на руку и двинулся сквозь сосны обратно к сияющим фарам. Прежде чем они выбрались из леса, он еще трижды получил острыми прутиками по лицу.
Сняв с Чернухи поводок, он запихнул ее в кабину, где она немедленно забралась на Санборна. Тот даже не шелохнулся. Потом Генри тоже залез внутрь.
– Готово, – сказал он Чэю.
Но Чэй не откликнулся. Он сидел, закинув назад голову и открыв рот. И спал так же крепко, как Санборн.
Генри посмотрел, как Чернуха топчется по Санборну, готовясь улечься. Потом зевнул, потянулся к панели и выключил фары и зажигание. Все звуки смолкли. Чэй не пошевелился. Генри спрятал кисти рук между ногами, чтобы не мерзли, и закрыл глаза.
Сон его был неглубоким.
Он просыпался каждый раз, когда Чернуха вставала, пристраивалась на Санборне поудобнее и засыпала опять.
Просыпался, когда Санборн начинал храпеть – что случалось не раз и не два.
Трижды просыпался от стонов Чэя.
Резко просыпался, когда ему снились сны – но что именно ему снилось, не помнил.
И окончательно проснулся с первыми лучами рассвета.
Чэя в кабине не было.
Чернухи тоже.
Генри протер глаза кулаками. Он удивился, как это Чэй сумел открыть и закрыть дверцу, не разбудив его. Потом сел прямо и провел рукой по запотевшему лобовому стеклу. Все вокруг было залито клочковатым туманом, белым, как больничная палата. Генри потянулся, и его охватила та странная усталость, которая наступает, когда долго проспишь сидя в несвежей одежде; наверно, подумал он, ему не скоро представится шанс почистить зубы.
Генри вылез, забрался в кузов и развязал свой рюкзак.
– Чернуха! – позвал он. Достал чистую рубашку и переоделся как можно быстрее, отгоняя комаров. В зябком утреннем воздухе его дыхание вырывалось изо рта паром. – Чернуха!
– Она здесь! – услыхал он крик Чэя.
Обернувшись туда, откуда донесся голос, Генри еле-еле разглядел силуэт Чэя за низкой оградой: Чэй неторопливо шел по кладбищу, внимательно осматривая все памятники по очереди. Чернуха шла рядом с ним, останавливаясь, когда останавливался он, и дожидаясь, пока он прочтет надпись и двинется дальше.
В тумане Чэй казался привидением, которое бродит от могилы к могиле в поисках места, где захоронено его тело.
Генри напрягся.
– Что, уже утро? – спросил из кабины Санборн. Он произнес это очень медленно.
– Открой глаза и посмотри, – сказал Генри.
– Я в такую рань глаз не открываю.
– А что ты делаешь, когда мать говорит тебе, что пора вставать и идти в школу?
– Моя мать никогда в жизни не говорила мне, что пора вставать и идти в школу, – ответил Санборн.
Генри решил, что Санборн как-нибудь сам о себе позаботится. Он спрыгнул из кузова на землю и обошел пикап, продолжая наблюдать за Чэем, все еще медленно дрейфующим среди надгробий. Время от времени его фигуру совсем затягивало туманом – тогда казалось, что он внезапно канул в землю, чтобы присоединиться к местному обществу. Но потом налетал ветерок, Чэй возникал снова и, по-прежнему обнимая себя руками, плыл дальше до следующего исчезновения.
Чернуха держалась рядом.
Генри оперся о передок пикапа и тут же почувствовал глубокую вмятину в капоте и радиаторной решетке. Она тянулась до самого бампера. Генри выпрямился и посмотрел на нее широко раскрытыми глазами; его вдруг замутило. Он положил руку на продавленный капот и медленно провел ею вниз до широкой ложбины на бампере. Потом, едва веря, что это и вправду с ним происходит, повернулся и заполнил всю вмятину своим собственным телом, тесно прижав его к металлу.
Они построили дом далеко от Беды. Но Чэй Чуан все равно их нашел.
Он снова взглянул на Чэя поверх каменной стены. Рядом с ним шла Чернуха. Его собака! В этот миг он ненавидел его так, что Франклин остался бы доволен.
Потом он услышал, как Санборн вылез из кабины и направился к соснам. Чернуха подняла голову, увидела Генри и радостно гавкнула. Ее хвост заработал, меся струистый туман.
Генри оторвался от пикапа и перелез через каменную ограду. Медленно зашагал в тумане мимо могил, мимо мертвецов разных поколений, спящих глубоко под мшистыми холмиками. Все надгробия были высокими, тонкими и белыми – из-за дымки все выглядело белым. Краем глаза он замечал имена: Хоулком, Барнард, Киттредж, Сойер, Холлис, Гриффит, Херд. Сколько раз люди приходили сюда и навсегда опускали в черные дыры в земле членов своих семей – тех, кого любили? Для него оказалось достаточно и одного раза.
Генри поднял взгляд и увидел Чэя. Недалеко.
Он двинулся к нему.
Когда до Чэя осталось несколько ярдов, он перешел на бег.
Чернуха гавкнула – с недоумением.
И тогда Чэй обернулся. Как раз вовремя.
Он даже не поднял рук.
Генри с размаху ударил его кулаком в лицо.
Чэй кубарем полетел наземь, потом привстал и привалился спиной к ближайшему надгробию. Чернуха отчаянно лаяла. Тяжело дыша, Генри подошел к Чэю.
– Вставай, – сказал он.
Чэй пощупал себя за подбородок и поморщился, проверяя, закрывается ли его рот как положено.
– Долго же ты терпел, – сказал он.
Генри перепрыгнул через Чернуху и навалился на Чэя, прижав его к надгробию. Чэй прикрывался кое-как, а Генри молотил его изо всех сил, время от времени попадая – и каждый раз, когда попадал, чувствовал глубокое удовлетворение, но это почему-то приводило его в еще большую ярость, и он молотил еще сильнее. Он слышал, как тяжело дышит Чэй, и старался буквально вышибить из него дух.
Он не знал, сколько раз ударил Чэя, прежде чем его руки ослабели и налились тяжестью. Поднимать их становилось все тяжелее и тяжелее, и когда Чэй оттолкнул его, возобновить натиск казалось уже немыслимым – но он превозмог себя. И бил Чэя до тех пор, пока ему на плечи не легли руки Санборна, но даже тогда он еще успел размахнуться и ударить так, что у Чэя порвалась кожа на скуле, – и только потом Санборн оттащил его и бросил на мокрую землю у соседнего надгробия.
Чернуха перестала лаять.
Некоторое время никто не двигался. Генри лежал под белесым одеялом, в жарком поту, который мгновенно стал липким, смешавшись с влагой тумана. Чэй тоже лежал, прикрыв рукой окровавленное лицо, следя за Генри темными, неопределенными глазами. Санборн занял позицию между ними, чтобы пресечь любой новый контакт. Чернуха переводила взгляд с одного на другого, готовая залаять, если это поможет. Готовая на все, лишь бы это помогло.
И за всеми ними наблюдали с надгробий белые черепа с крылышками, словно парящие в тумане, который начал потихоньку рассеиваться под лучами утреннего солнца.
– Ладно, – сказал Санборн. – Оно, может, и полезно – разок отвести душу.
Никто ему не ответил. Генри с Чэем лежали каждый у своего надгробия, не сводя глаз друг с друга.
Чэй встал первым – поморщившись, когда поднимался на ноги. Он прошел мимо них, по пути резко бросив Чернухе какую-то отрывистую камбоджийскую команду. Она быстро легла рядом с Генри, а Чэй двинулся вдоль каменной стены туда, где в ней была калитка. Выйдя с кладбища, он подошел к пикапу, залез в кабину и включил мотор. И стал ждать.
Генри долго не отрывал от него взгляда. Он протянул Чернухе руку, и она принялась ее лизать. Наверное, слизывая при этом кровь Чэя.
– Ты все утро собираешься проваляться на чужой могиле?
– Заткнись, Санборн.
– Не советую тебе нарываться, Генри. Ты так выдохся, что у тебя просто не будет шансов. Да их и без того не было бы.
– Посмотри вон туда, – сказал Генри, медленно вставая на одно колено. – С ним я, во всяком случае, справился. Он весь в крови.
– Ты великий американский герой, Генри. Ты можешь побить парня, который не сопротивляется.