Как и договорились, Игорь и Коршунков встретились у подъезда пятиэтажного дома, где жила Зоя. Дом имел общий с двумя панельными пятиэтажками двор. Тощие деревца, песочницы с навесами в виде грибков, где визжала детвора, в беседке бренчали на гитарах подростки, на скамейках у дверей подъездов заседали пенсионеры. А неподалеку от подъезда Зои, где был въезд со двора, собралась пестрая и разновозрастная толпа с ведрами.
С пронзительными гудками вкатилась во двор голубая мусороуборочная машина. Не дожидаясь, пока остановится, толпа бросилась за машиной, и самые ловкие успевали еще на ходу вытряхнуть в зловонную ее утробу содержимое ведер.
В старом плащике и нарядной косынке выбежала из подъезда Зоя. Смущенно улыбнулась, пряча за спиной ведро, из которого выглядывала пустая коробка из-под стирального порошка.
- Я сейчас, ребятки, - проговорила она и бочком двинулась к машине.
Коршунков выразительно посмотрел на Игоря и сказал:
- Женщина есть женщина: домашние дела прежде всего!
А Игоря смущенность Зои очень тронула. И когда пробежала она мимо них уже с пустым ведром, он опять вспомнил о размолвке с Зоей и опять подумал, что был тогда ужасно не прав. Никакая Зоя не стерва - обыкновенная женщина, да еще мать, и забот у нее полно. А он хотел свалить на Зою свою вину!
В тридцать седьмой школе, построенной одновременно с восемнадцатой, где учился Игорь, и по тому же проекту, все было то же самое: гардеробная налево, там же, в боковом крыле на первом этаже канцелярия и директорский кабинет, актовый зал на четвертом этаже. И директором здесь была тоже женщина, Нина Павловна Москвитина - лет сорока пяти, с усталым дряблым лицом и натренированно-громким голосом. Когда гости вышли на сцену и расселись за накрытым красным сатином столом, Нине Павловне пришлось несколько раз гневно призывать десятиклассников к тишине и порядку. Наконец зал кое-как успокоился, и директор школы стала представлять гостей.
- Наши гости - передовики ударного труда и активные комсомольцы! - с пафосом говорила в зал директор. - Но еще совсем недавно они были такими же, как вы, школьниками. Вот я прекрасно помню Зоечку Дягилеву. Очень старательная, исполнительная, училась на "хорошо" и "отлично", в биологическом кружке занималась. И вот, пожалуйста, наша Дягилева - лучший контролер завода, руководит комсомольской организацией своего цеха!
Зоя смущенно пригнула голову, щеки у нее пылали. А зал почти не слушал директора. Говор приглушенных голосов сливался в единый все усиливавшийся гул. Для десятиклассников это был последний перед выпускными экзаменами вечер; парней и девчат явно привлекала не официальная часть, а обещанные за ней танцы.
Еще раз пристыдив школьников и пообещав, что самых шумных не постесняется выставить из зала, Нина Павловна передала слово Дягилевой.
Зоя выступать совершенно не умела - это обнаружилось сразу. Трясущимися руками она разложила перед собой тетрадные листки и, заглядывая в них, то и дело сбиваясь, затягивая паузы, стала докладывать о комсомольской жизни на заводе: соревновании комсомольско-молодежных бригад, субботниках и воскресниках, о заводских спортсменах и самодеятельных артистах. Однако необходимого по смыслу агитационного запала в ее речи не получалось: голос Зои звучал робко и порой затихал до полной неразличимости слов. А замирал ее голос, догадался Игорь, от того, что сидевшие в первых рядах остряки - длинноволосые мальчики в джинсах - издевательски подсказывали, опережая Зою, самые ходовые газетные выражения и похотливо прищуривались, оглядывая ее фигуру.
Скомкав речь, Зоя сказала в заключение:
- В общем, вот со мной пришли наши комсомольцы… О себе они сами расскажут, потому что… Вот Игорь Карцев, он у нас в газету пишет, он лучше знает, что рассказать. Давай, Игорь!..
Еще сильнее загудел зал, школьники смеялись и громко хлопали, как бы поощряя Зою за то, что кончила она наконец сама себя мучить.
Игорю показалось, когда вышел он на трибуну, что уши у него прямо светятся - так жарко они разгорелись. И все громкие фразы, которые придумал, отмываясь в ванне, разлетелись куда-то. Стараясь овладеть собой, подавить неприятнейший трепет, он тоже начал формулировать что-то общее про кипучую комсомольскую жизнь завода. Очень скоро почувствовал, что запас слов у него иссяк. Образовалась пауза, во время которой зал так расшумелся, что потерявшая терпение Нина Павловна со всей силой ударила ладонью по столу и с милицейской властностью прокричала:
- Что это за шум такой! Сейчас же уймитесь!
Это подействовало - зал притих. В сознании Игоря мелькали обрывки фраз. "О чем говорить?.. Все им понятно… Зачем эта комедия?.." Вспомнил совет Лучинина рассказывать про участок. А что рассказать?
И вдруг - как тогда, в кухне, глубокой ночью, над разложенными страницами рассказа - Игоря озарило. Он сразу успокоился. С виноватой улыбкой он признался залу:
- Вообще-то я не такой уж и передовик, как тут говорили. Скорее совсем наоборот… Брак у меня случается. Вот Дягилева, наш контролер, вполне может подтвердить… - Игорь обернулся к президиуму и встретил недоумевающий взгляд Зои.
- Мы с ней не так давно это самое… В общем, конфликт у нас произошел… по моей, конечно, вине! Я браку напорол, а хотел на контролера свалить…
Зал безмолвствовал. Как бы открылись все лица, стали видны сотни глаз. Сидевшие в президиуме Зоя, Коршунков, директор школы тоже с напряженным любопытством уставились на Игоря.
- Так вот получилось… - в совершенной тишине продолжал Игорь. - По глупости, конечно!
Зал дружно выдохнул волну теплого, ободряющего смеха.
- Ну вот, - тем же тоном рассказывал Игорь, - значит, должен был я остаться после смены и переделать кольца. Мне бы часа три с ними колупа… ну, значит, обрабатывать их по второму заходу. А Сергей Коршунков, наш токарь, подошел ко мне и, значит, это… Он сказал: давай, я тебе помогу. Понимаете? И помог. Мы их, эти кольца, за пару часов фуганули - и все в ажуре!.. Вот об этом я и хотел рассказать. Что значит, дружба у нас в коллективе есть. А это - большое дело!
Зал проводил Игоря теплым рукоплесканием. Растерянно улыбаясь, Игорь вернулся к столу, боясь встретиться взглядом со спутниками, но те смотрели на него восхищенно.
Сергея встретили уже без всякой отчужденности. И тот не подкачал! Стал рассказывать, как еще в школе - он учился в пятнадцатой - была у них экскурсия на завод, и ему очень понравилась работа токарей. После школы он сразу же определился в инструментальный цех. И после службы в армии в него вернулся. А потом в его жизни произошла важная перемена.
- Понимаете, перед каждым рабочим есть два пути. Взять, например, токаря. Или он будет повышать свое личное мастерство, чтобы стать виртуозом. Или будет увеличивать производительность труда, устанавливать рекорды выработки. Мне больше по душе второе, когда каждое твое движение так отточено, что время на обработку детали становится минимальным. Это же как в спорте!.. Вот поэтому я решил перейти из инструментального в цех мелких серий - там у операционников именно такая работа.
Дальше Коршунков заговорил о том, что рабочий - самая почетная фигура. Что для рабочих партия и правительство не жалеют наград - даже Государственные и Ленинские премии дают рабочим - новаторам и передовикам производства. Поэтому десятикласникам он советует после выпускных экзаменов не ломать попусту голову, а сразу определяться в рабочий класс.
Коршункову дружно аплодировали.
Директор школы, провожая гостей, долго пожимала руку Коршункову. Похвалив за хорошее выступление, Нина Павловна упрекнула:
- Напрасно вы поскромничали, Сережа! Надо было и о своей работе в заводской прессе рассказать. Ведь вы, как мне сообщили, пишете статьи в газету!
Коршунков выкатил глаза:
- Вы ошиблись! Это Игорь пишет. Игорь Карцев. Я читал его заметки - у него ловко получается. А я… - Коршунков пожал плечами.
Захлопнулась за ними тяжелая школьная дверь. Некоторое время все трое шли молча, как бы собираясь с мыслями.
- Погуляете с нами, товарищ комсорг? - спросил Коршунков.
- Ребятки, да я бы со всей радостью! Только ведь Ленку надо спать укладывать.
- Тогда мы проводим тебя, - не отступал Коршунков.
- Зачем же… Гуляйте себе, вам-то некуда спешить. Спасибо, что выручили меня. Я все испортила, а вы оба так славно выступили, просто молодцы! Я ведь уже совсем забыла про тот случай, Игорь. Конечно, ты тогда нехорошо как-то… Ну зато теперь я тебе просто всей душой благодарна. Умница, так сердечно выступил! И Сережа умница! Оба вы, я теперь поняла, добрые, прекрасные мальчишки. Так что дружите. А мне, старухе, надо бежать домой… До свидания, ребятки, всего вам самого лучшего!
Когда исчезла она за ближайшим поворотом, Коршунков остановился, пристально посмотрел в глаза Игорю и сказал:
- Я думаю, как друг, ты на меня не обидишься. Короче говоря, я хочу ее проводить!
Сразу же преисполнившись чувством значительности момента, Игорь горячо воскликнул:
- Ну конечно!..
5
Круглое, с маленькими бровками лицо контрольного мастера Миткалевой казалось застывшим в испуганном выражении.
- Дягилева, тебя по телефону разыскивали. Из детского сада звонили… - торопливо говорила Миткалева. - Тебе за девочкой надо, у нее температурка поднялась.
От этих слов у Зои ослабели в коленях ноги. Чтобы не упасть, инстинктивно вцепилась рукой в металлический холодный выступ стола.
Лица Инны и Ольги, так же как у контрольного мастера, побледнели, вытянулись. Но Зоя не заметила перемены: она уже бежала по цеховому пролету, сжимая в руке пропуск, который принесла ей предупредительная Миткалева.
Маленькая Лена Дягилева болела часто: она простужалась и в яслях, и в саду, перенесла почти все инфекционные детские заболевания, а год назад упала во дворе и поломала ключицу. Каждый раз, когда с дочерью случалось несчастье, Зоя пугалась почти до потери сознания. Ей накрепко врезался в память один случай: несколько лет назад в их доме, в соседнем подъезде от инфекционного менингита умерла шестилетняя девочка. Когда ее хоронили, Зоя осталась дома, но все же не выдержала, выглянула один раз в окно - как нарочно в тот самый момент, когда из дверей подъезда выносили маленький, как бы игрушечный гроб…
Счастливые женщины, то есть те, у кого и дети здоровы и мужья - добрые семьянины, не ведают в полной мере глубину своего счастья.
Мужчина в доме - это на двоих поделенный страх за судьбу ребенка. Ведь столько бед витает над несмышленой детской головкой, и как же гнетет душу этот страх, когда выпадает он на долю одинокой женщины!
Мужчина в доме - это уверенность, что ребенок не останется круглым сиротой, если что-то стрясется с матерью.
И только после этого следуют для женщины все прочие достоинства мужа: его ласки, весомый заработок, его умелые руки, благодаря которым в квартире все висит и стоит на местах, открываются и закрываются вентили, щелкают выключатели, не забивается газовая колонка, нормально вытекает вода из раковин и ванны.
Зоя забежала в контору цеха и сама позвонила в детский сад. Там стали разыскивать воспитательницу из Ленкиной группы. Зоя уже не чувствовала времени - оно остановилось, а сама в отупении смотрела на работавших в конторе технологов, экономистов, будто видела их впервые. Кружились на столах вертушки вентиляторов, пощелкивали вычислительные машинки, плановик Катя Селихова, сидевшая за ближним к Зое столом, ела яблоко и задумчиво смотрела в окно. Как будто нет никакой опасности, никакой беды. Как будто во всем мире тишина и спокойствие - бухгалтер Нина Ивановна размеренными движениями перелистывала пухлый отчет, Катя Селихова доела яблоко, бросила огрызок в корзину с мусором, мизинцем с заостренным рубиновым ноготком вытерла уголки губ. Так мало, оказывается, занимает каждый человек места в окружающей его жизни. И так незначительны для окружающей жизни частные человеческие трагедии!..
Трубку взяла медсестра - Зоя помнила ее: конопатенькая, с мелко завитыми светлыми волосами и голубыми добрыми глазками.
- Вы не волнуйтесь, пожалуйста, - задушевным голосом сказала медсестра. - У вашей девочки тридцать семь и девять и горлышко красное. Похоже на респираторное заболевание. Вызовите завтра врача на дом, и все станет ясно. А сегодня вам лучше бы забрать Лену пораньше. Сможете отпроситься с работы?
- Я приеду немедленно. Я сейчас! - кричала Зоя в телефон взволнованным, но уже окрепшим в надежде голосом.
Когда ребенку плохо, он не скрывает страданий. И взрослый, успокаивая малыша, с радостью согласился бы сам перенести любую боль, только бы не терзаться от жалости. Но стихла боль, спала температура - и уже улыбка проступает на покрытом испариной лице, и вялые руки уже тянутся к игрушкам. Дети не привыкают к болезни: плачут и жалуются только пока им действительно плохо.
Когда Лена засыпала, Зоя вязала, сидя возле постели дочери, иногда ей даже удавалось пошить - если поручала Леночку деду или бабушке. Обоих - Ефима Петровича и Александру Васильевну - присутствие Зои как будто сковывало в эти дни: не будь ее, старики заласкали бы, зацеловали, заносили бы на руках больную Леночку.
Когда-то, увидев вернувшуюся из Ленинграда беременную Зою, Александра Васильевна пережила такое потрясение, что у нее случился гипертонический криз. Она слегла, и несколько раз пришлось вызывать "скорую". Что же касается Ефима Петровича, то он встретил дочь угрюмым молчанием и почти не выходил из-за своего рабочего столика в кладовке - ковырялся там, спустив окуляр на правый глаз, в часах.
Если Александра Васильевна, оправившись, не раз набрасывалась на Зою со слезами и упреками, то Ефим Петрович упрямо отмалчивался.
Зато когда Леночка родилась (это Ефим Петрович дал ей такое имя), обстановка в доме Дягилевых совершенно изменилась. С удивительной - будто у голодных к пище - жадностью тянулись старики к внучке, носили поочередно на руках, агукали, пуская слезы умиления; Ефим Петрович с юношеской резвостью гонял и в аптеку, и в детскую кухню, а его жена обязательно просыпалась вместе с Зоей по ночам, когда нужно было кормить девочку. Главное же, с тех пор Зоя больше не услышала от матери ни одного упрека, а к Ефиму Петровичу вернулась отличавшая его любовь к философическим рассуждениям о суете сует и непонимании людьми высокой тайны Времени.
…В один из этих тревожных дней забежала к Дягилевым после работы Светлана Прохорова. Принесла Лене коробку зефира в шоколаде, посоветовала делать компресс на ушко и, между прочим, напомнила Зое о Свиридове: переживает, мол, товарищ.
Напоминание о Свиридове вызвало у Зои ощущение сквозняка где-то в самом укромном закутке души. Посмотрела в озабоченные за стеклышками очков глаза подружки и поняла: агент есть агент.
- Не верю я в его переживания, - убежденно сказала Зоя.
Светлана замахала руками, словно нечаянно схватилась за что-то очень горячее.
- Ты не веришь, а я каждый день Юрия Захаровича вижу. Честное слово, страдает мужик.
- Я тут ни при чем. Сам виноват: ошибся. Ему нужна любовница. Чтобы не тащила в семейную ловушку. А мне муж нужен, ты же знаешь!.. Разве я виновата? Вот так и передай своему Юрию Захаровичу, что я опасна: заманю в ловушку.
- Ох, Дягилева, опять ты в своей манере - пятишься, как рак! - Светлана покраснела от досады. - А Свиридов человек очень порядочный, между прочим.
* * *
По распорядку обеденный перерыв на токарном участке был установлен с двенадцати до часу дня. Но фактически начинался он минут на десять раньше. И сколько Лучинин ни шумел по этому поводу, сколько ни заставлял торопыг, попавшихся ему на глаза, вернуться к станкам, изменить традицию был не в силах. Без десяти двенадцать ритм работы на участке надламывался и стремительно падал. Самые добросовестные токари в эту минуту вспоминали, что надо бы проверить приборы или пересчитать готовые кольца. Те же, кто не имел высокой славы передовика, деловито отправлялись в туалетную комнату мыть руки.
Без десяти двенадцать Игорь остановил станок, шумно выдохнул, сделал несколько разминочных движений руками и осмотрелся. Словно языки белого пламени, вспыхивали над станками, над тумбочками газетные листы. Народ читал!
Первым из читателей подошел к Игорю наладчик Сивков (недоучка Витюня Фролов все еще сидел возле ящика с песком и, нещадно дымя папиросой, разбирал газетные строчки).
Сивков - сорокалетний мужчина, широкий, с крупной лысой головой и белокожим пухлым лицом - более, чем кого-либо, уважал самого себя и этого не скрывал. Все же прочие свои чувства хитрый Сивков таил.
- Про Коршункова, значит, написал? - спросил он с прищуром.
Игорь растерялся.
- Почему ты так думаешь? Это же не очерк, а художественная вещь…
- Ну и сколько же тебе обломится за такую вещь?
- Сам ты вещь! Там ясно написано - рассказ.
- Ну ладно: рассказ… Хотя мне показалось - больше на басню смахивает… Ну, сколько? - И Сивков похлопал по своему карману.
- Нисколько. В многотиражках не платят.
- Да? - удивился Сивков. Или прикинулся удивленным. Уж ему-то доверять никак нельзя. - Тогда зачем же уродовался, столько слов навешал?
- Нравится - вот и писал.
- Выходит, ради славы старался! - Сивков понимающе кивнул.
- А что, по-твоему, нельзя?
- Да что ты, Игорек! Давай, давай… Я потом хвастаться буду: вот, с писателем в одном цехе трудился. Здорово писал. Только работал хреново.
- Ты, что ли, хорошо работаешь? Каждый шаг в рублях высчитываешь.
- А у нас, товарищ корреспондент, социализм пока еще. Каждому по труду, как говорится. И про мою работу никто ничего плохого не говорил.
- Ну и работай на здоровье! - огрызнулся Игорь.
- А ты, значит, будешь писать?
- Буду.
- Ну, пиши, пиши… Вранье-то, оно, должно быть, прибыльнее честного труда…
И Сивков удалился - с разведенными по-бабьи локтями, исполненный чувства собственного достоинства, он медлительной поступью отправился в столовую.
Игорь был бледным, как лист бумаги. "Ну почему - вранье? - беззвучно выговаривали его губы. - Ну как же - вранье?"