- Знаете, Игорь, вы мне все-таки импонируете, поэтому я дам вам один добрый совет! - продолжала Старикова. - Вы больше не пишите рассказы, зачем это вам? Неужели вы надеетесь стать писателем?.. Но вы даже не представляете себе, какая это тяжелая судьба!.. У нас же в редакции и Николай Иванович, и Олег - писатели. Вот, пожалуйста! Николай Иванович всю жизнь переделывает свой роман о войне - а издать его не может! Или Олег Егорычев. Пусть издал он две книжицы, но в Союз-то его не принимают! И я уверена, не примут, потому что Егорычев весь свой пыл уже истратил. Вы посмотрите: человеку сорок, а он уже весь седой, он уже старик!.. Семьи нет, позаботиться о нем некому - живет, как бог знает кто - кругом одни заплаты. Вот и выходит: мучают они сами себя - и не знают, ради чего! Зачем же страдать, если это никому не нужно! Если уж нравится вам писать - то пишите для газеты. И не надо ничего выдумывать: пишите о своих товарищах по работе. Как вы боретесь за выполнение плана. Как помогаете отстающим. Как ведется у вас социалистическое соревнование. Видите, сколько прекрасных тем!.. Короче говоря, надо уметь замечать каждый росток нового в нашей жизни - и писать об этом бодро, оптимистично. Тогда ваши материалы будут печататься не только в заводской газете, их охотно возьмут и в областную, и в центральную прессу… А рассказ свой заберите, и советую вам никому его не показывать. Понимаете, это что-то совсем не то… Зачем вам, здоровому красивому юноше, задумываться о разных матерях-одиночках и прочем. Вы живите новым, нашей прекрасной действительностью - и все у вас будет хорошо, вот увидите!
Спустившись со второго этажа, занятого заводоуправлением, Игорь открыл притянутую тугой пружиной дверь и вошел в роликовый цех. И сразу окунулся в парную, насыщенную запахами керосина, масел, эмульсии атмосферу одного из самых шумных на заводе цехов. Сотни станков рождали металлически звенящий гул, который обрушивался тяжелым ливнем на входившего в цех человека. Женщины-шлифовщицы, и молодые, и пожилые, с одинаково безразличными лицами стояли у этих станков и, точно заведенные куклы, бесконечно повторяющимися движениями рук перекладывали ролики по одному на желоба станков, по которым детали спускались к шлифовальным кругам.
Но хуже всего приходилось тем, кто работал на штамповочном участке. С оглушительным грохотом штамповочные машины вырубали ролики из прутков. Работали здесь и женщины, и мужчины: время от времени они заправляли в машины новые прутки, заменяли пустыми наполнившиеся кассеты. Работа была не такой уж трудной: в основном, стой да посматривай. Но всю смену эти люди должны были находиться на участке, терпеть расплющивавшую мозги канонаду.
Один из рабочих - немолодой уже низкорослый мужичок в застиранной, какой-то безжизненно-серой спецовке посмотрел на проходившего мимо Игоря долгим взглядом. Игорь не выдержал, отвернулся: столько было в том взгляде знакомой ему зависти!
Вспомнился кузнец Поликарпов, Разве у того легче работа? Разве тише громыхает молот свободной ковки?.. Но почему нельзя себе представить, чтобы Поликарпов вот так же тоскливо смотрел на кого-нибудь из тех, кто не привязан к рабочему месту, может свободно разгуливать по заводу?.. Ответ приходил сразу: у Поликарпова работа живая, даже творческая. Однако Игорь давно убедился: доля бездумного, бездушного труда - как у мужичка в застиранной спецовке или у самого Игоря - преобладает на заводе. Значит, бессмысленно призывать к творческому отношению тех, кто занят таким трудом. Вот как ему, Игорю Карцеву, призывать самого себя душевным образом разрезать трубы на кольца?.. А в газету его наверняка не возьмут, ибо не умеет, подобно Шатихину, писать простые и конкретные статейки о передовиках производства!
Понурый, словно оглушенный, вернулся Игорь на участок. Включил станок - завертелась зажатая в патроне длинная труба, прильнул к ее краю резец… Вот она вертится, эта двухдюймовая труба, стучит свободным концом о стенки полого шпинделя… Вот грызет ее узкая пластинка "быстрореза"… Ну, а ему, Игорю, что при этом делать? Как ему включиться душой в процесс, который вполне может совершаться и без его душевного участия?
Беспокойство переросло в страх. Что же, вот так всю жизнь: стоять и ждать, пока резец отхватит от трубы очередное кольцо?.. Потом передвинуть трубу, снова пустить резец и опять ждать?..
Игорь остановил станок и бросился к своему наставнику Сазонову.
- Николай, тебе сколько лет? - спросил Игорь.
- А что?
- Ну так…
- Гм… тридцать.
- А сколько из них ты на участке работаешь?
- В газету, что ли, надумал написать? - насторожился Сазонов. - Э, братец, не пойдет, про меня ничего не надо писать. Слышишь, я серьезно говорю!
Игорь даже покраснел.
- Я вообще в газету больше не стану писать. Ни про кого… - угрюмо сказал он. - Я о другом хотел… Вот скажи, Коль, ты хотел бы себе какую-нибудь другую судьбу?.. Или согласен всю жизнь здесь, на этих вот станках…
- Дак разве судьбу выбирают? - От удивления Сазонов взмотнул крупной головой с щекастым лицом. - Судьба - она и есть судьба. Какая досталась, та и твоя… А в смысле работы я тебе скажу то самое, что и всегда говорил: кому деньги для пользы нужны, тот их всюду заработает. Потому что будет работать, а не валять дурака… Ничего, Игоряшка, вот лет через пяток обженишься, детишек заведешь - и все-то тогда тебе станет ясно и понятно!.. Я, пока холостым был, тоже задумывался над разными вопросами. А теперь совершенно не тянет, ей-богу!..
Разочарованный Игорь пошел с Коршункову. Пришлось подождать: Коршункову не хотелось выпадать из четкого ритма, в котором операции на обоих полуавтоматах замыкались его точными и быстрыми движениями. Наконец Коршунков вырвался, подошел к столу с приборами и, оставаясь на своем месте, наклонился к Игорю.
- Ты чего такой мрачный? - спросил он.
- Пошли, покурим?
- А я только что… прямо здесь, у станков.
- Ну, ладно… давай, крутись дальше, - вяло проговорил Игорь.
- А ты что хотел-то?
- Ничего… Просто решил узнать, какое у тебя настроение.
- Нормальное! - с бодрой улыбкой воскликнул Коршунков. - Процентов на сто сорок нынче сделаю! А у твоего Сазонова в этом месяце самое большее было - сто тридцать. Такие вот пирожки, Игорек! Давай и ты - догоняй! Покажем этим дубам, как надо работать!
* * *
Пожилые работяги после смены домой не спешат: обязательно в душе под горячим дождичком отмоются, потом неторопливо, с перекурами-разговорами одеваются. А у молодых времени в обрез: под струйкой холодной воды из крана кое-как умоются, побросают спецовки в шкафчики на обследование рыжим тараканам, нарядятся в модные брюки и пиджачки - и разбегаются: кто в кино, кто на танцы или на свидание, а кто и за малышом в детский садик или ясли. Коршунков достал из своего шкафчика сверток. Разворачивая, сказал:
- Игорь, есть дело важное. Ты должен меня выручить!
В свертке оказались плитка шоколада и игрушечный бронетранспортер из пластмассы. Игорь с любопытством взял из рук Коршункова игрушку. Хорошо была она сделана: с проступавшими на броне заклепками, с вращавшимися колесами и башенкой пушки.
- Вот на таких машинках я в армии вдоволь накатался! - сказал Коршунков.
- На память, что ли, купил? - удивился Игорь.
- Не так уж там было уютно, чтобы всю жизнь вспоминать… Все это надо одному малышу отдать. Сможешь?
На волейбольной площадке неподалеку от блока цехов, из которого вышли Коршунков и Игорь, уже шла игра. Мяч высоко взлетал над сеткой, игроки, приседая, встречали его напряженно растопыренными пальцами или, с криком подпрыгивая, пушечными ударами посылали через сетку.
А в зеленом, с яркими клумбами сквере над фонтаном шипела высокая струя; поблизости от фонтана возвышалась мраморная стела с именами погибших в Великую Отечественную воинов-заводчан.
- А хорошо все-таки у нас на заводе, - щурясь от солнца, сказал Коршунков. - Прямо настоящий парк!..
- Ничего… - признал Игорь. И напомнил: - Так кому я должен вручить подарок?
- Надо бы это Зоиной дочери отдать… Сможешь?
- А почему я? Сам отдай.
Коршунков остановился, пытливо посмотрел на Игоря.
- Почему, почему… В этом-то вся загвоздка! Не хочется там появляться, понимаешь. Теснота у них в квартире… и вообще: еще подумают бог знает что. А мне надо, чтобы Зоя вышла поговорить. Ты передашь подарок - и она сразу догадается. Теперь все понял?
…Дверь открыла Зоя в коротком халатике, поверх которого был клеенчатый фартук; руки распаренные, лицо розовое, волосы растрепанные.
- А, Игорек! Проходи давай. Только извини за беспорядок: стираем!
- Да я, собственно… - Игорь топтался на месте, не торопясь переступить порог. - У меня дело-то на одну минуту. Даже меньше. Короче говоря, все это - твоей дочери.
- А что там такое?
- Ну увидишь…
- А от кого?
- От… да он внизу дожидается. Если можно - ты выйди к нему поговорить.
- Да кто там? - уже с тревожным нетерпением спросила Зоя.
- Ну, выйди, пожалуйста, - и все сама узнаешь.
- Ах, боже мой! - Зоя рассердилась. - Видишь, я же не одета! У Ленки дизентерийные палочки обнаружили… И вообще, мне некогда!
Но все-таки она отступила, скрылась за дверью ближней из комнат - и скоро вернулась в наспех наброшенном плаще, в косынке.
- Мам, я сейчас вернусь, - крикнула она в сторону кухни, а когда вышли на лестничную площадку, тронув за локоть, остановила Игоря.
- Там Сережка? - спросила она, показав взглядом вниз.
Игорь кивнул.
- Ну я ему сейчас покажу! - грозно воскликнула Зоя. - Тоже мне, жених объявился!..
Она первой, быстро перебирая по ступенькам ногами, побежала вниз. Игорь отстал. Медленно сходя по ступенькам лестницы, он жалел, что его миссия закончилась.
Коршунков сидел в беседке, Зоя стояла перед ним, оттягивая полы плаща сунутыми в карманы руками, и что-то сердито говорила. Коршунков блаженно улыбался.
Игорь побрел к выходу со двора.
И вдруг его окликнули. Обернувшись на голос, он увидел Николая Сазонова, сидевшего на скамейке рядом с толстым стариком в широкополой, мятой велюровой шляпе.
- Подожди, Игорь, вместе пойдем, - крикнул Сазонов. Поднялся, пожал, прощаясь, руку старика.
- Ты домой?
- Да нет… думаю погулять еще, - отчужденно проговорил Игорь.
- Ну, а мне домой пора. Это я с тестем сидел. Они с бабкой в этом доме живут. А тебя-то что сюда занесло?
Игорь не знал, заметил ли Сазонов Зою и Коршункова.
- Да так… надо было… одного человека повидать.
- Зою, что ли? - усмехнулся Сазонов.
- Ну… хотя бы… у нее ведь ребенок заболел.
- Да я про это знаю. Все я про Зою знаю, дорогой мой Игорь! Знаю и понимаю, только помочь ничем не могу. Такая нынче жизнь: и захочешь помочь человеку, да нельзя. Ну, а вы с Серегой… другое дело. Ребята вы холостые, не женатые… Но ежели твой дружок надумал просто так - поразвлечься, то это будет совсем не то, что ей, Зойке, значит, требуется. Ей серьезный человек нужен - для жизни, для семейного равновесия… Вот ты о Коршункове рассказы пишешь, героем его представляешь. Ты ему передай это - насчет Зои… Как друг - предупреди, значит, его.
7
Тесть и теща Сазонова жили в пятиэтажном, построенном лет тридцать назад, доме с высокими потолками и толстыми стенами. Жили старики просторно: вдвоем в двухкомнатной квартире. Но бывая у них, Сазонов всякий раз с удовольствием вспоминал о том, что хватило у него духа выдержать все испытания и получить от завода однокомнатную секцию.
Ради приличия он просидел полчаса; как мог, поддержал разговор с тестем, медлительным, чрезвычайно серьезным толстяком, который всю жизнь преподавал сопромат в заводском техникуме, насчет китайцев и американского президента, потом про Сталина и, наконец, про футбол. Когда сдерживать зевоту стало уже совершенно невозможно, Сазонов пожелал старикам доброго здоровья и отправился домой.
Выходя из подъезда, Сазонов едва не натолкнулся на ворковавшую в дверях парочку. Молодые умолкли, расступились, давая Сазонову пройти - вот тогда-то он и узнал обоих. Зоя Дягилева, контролер ОТК с участка, где работал Сазонов, жила в этом подъезде, на третьем этаже. Была она женщиной вольной, жила без мужа, так что, в принципе, стоять в дверях с кавалером имела полное право. Озадачило Сазонова то, что веселые разговоры Зоя вела с Серегой Коршунковым. Хорош, тихоня! Быстро сориентировался…
Они, конечно, тоже узнали Сазонова. Деваться было некуда: поздоровался, хотя днем уже виделись, ведь работали в одном цехе. Но заметив потупившийся взор Зои и неуверенную скучноватую улыбку Коршункова, Сазонов не стал задерживаться, пошел своей дорогой. "Тоже мне, конспираторы! - думал он, кривя рот в презрительной улыбке. - Торчат в подъезде, будто молоденькие. Зойке-то что, она мать-одиночка. А вот ты, Серега, вышел на опасный поворот. Молва - она и передовиков не щадит!"
Дома, уже ложась спать, Сазонов опять вспомнил выражение лица застигнутого врасплох Коршункова и вслух рассмеялся.
- Ты чего? - спросила жена.
- Да так…
Валентина затихла. Лежала у стены, спиной к Сазонову, и он решил, что жена заснула. Однако после довольно долгой паузы Валентина опять спросила:
- Правда, чего ты смеялся?
- Ну, пристала! Смешинка в рот попала, вот что.
- А может, ты надо мной смеялся?
- Отстань!
- Не отстану. Развел туман какой-то!.. Говори, почему смеялся?
- Не скажу! - веселился Сазонов.
- У-у, вредина! - Валентина оттолкнула мужа. А тому снова припомнилось лицо Коршункова - так отчетливо врезалось в память: во взгляде недовольство, а на губах вежливая и даже вроде бы просительная улыбочка. Дескать, ты уж особо не болтай про нас, сам понимаешь, такое дело…
Коршунков всего два месяца назад появился на участке, но токарничал не хуже Сазонова, потому что до перехода в цех мелких серий работал в инструментальном, на универсальном станке. И Сазонову приходилось делить с ним лидерство. Правда, на его зарплате это соперничество пока не отражалось, но самолюбие Сазонова было ущемлено. Он не хотел признаваться себе в этом, однако все-таки нервничал, замечая, что мастер Лучинин прямо-таки любуется новичком. И вообще в цехе из Коршункова сразу же и откровенно стали делать передовика. Уже и на цеховом митинге выступил, и в подшефную школу на встречу с выпускниками ходил. Токарь-то он классный, ничего не скажешь. Но ведь и скромность надо иметь!
- А я знаю, над кем ты смеялся, - сказала Валентина. Вот ведь как ее задело: все еще не спала. И голос был злым. - Это ты над моим отцом смеялся. Что он такой старый и глупый, пристает с разговорами о политике.
- Перестань выдумывать всякую хреновину! - не вполне искренне возмутился Сазонов. - Ничего плохого я о твоем отце не думаю, старик как старик.
- Ну скажи, Коль! Вот такая я: теперь не усну, буду думать, что, значит, надо мной смеялся… Что я такая толстая, да? А разве я виновата? Вот родила Славика - и стала расползаться.
- Э, да от тебя не отвяжешься! - совсем рассердился Сазонов. - Чтобы ты успокоилась - не над тобой смеялся, честное слово! И вообще ни над кем… Просто когда ходил к старикам, встретил в их подъезде Зойку и еще одного деятеля.
Валентина мгновенно развернулась, прильнула к мужу и спросила громко, нетерпеливо:
- А кто, Колюнь?
- Да тихо, Славку разбудишь!
- Ну скажи, скажи, Коль!
Сазонов молчал, колебался. Хотел сказать только про Дягилеву. Но теперь уж Валентина не отвяжется, пока все не выпытает.
- Да ты его не знаешь, - небрежным тоном произнес Сазонов.
- Если ты знаешь, почему я не знаю! Из вашего цеха кто-нибудь?
- Ну из нашего…
- Да кто же?
- Ну Серега… Коршунков.
- Это новенький, что ли?
- Он самый.
- Вот так не знаю! Да я сего матерью работаю. Она у нас старший инженер. Нина Федоровна… Такая дама с характером - ой-ой-ой!
- Валька, ты это… Языком не вздумай трепать, поняла? Вообще - какое нам с тобой дело? Встречаются они - и пусть себе на здоровье!.. Зря я тебе сказал, вот что!..
- Да что тут такого? Сказал и сказал… А все же какая бесстыжая эта Зойка! Не смогла мужа удержать - значит, надо скромность чувствовать. А то передовая работница, портрет на Доске почета, а сама на мужиков так и зырится! Ну ладно бы еще пожилые, коты какие-нибудь… Нет, ей молодого дайте. Скажи, ну разве это не бесстыдство? Ох и задергается Нина Федоровна, когда узнает! Вот это ей будет сюрприз - она ведь женить сыночка собиралась. Вот это будет кино!
- Заладила: бесстыдство, бесстыдство. А сама, небось, завидуешь Зойке, что хоть и без мужа, а все равно в почете! - сердясь на себя, сердился и на жену Сазонов.
- Да чему там завидовать, господи!.. Вот я и в студентки не рвалась, и в Ленинграде не жила, и в передовиках не хожу, но зато и повода для насмешек людям не давала. С меня и своего ума хватает, зато семья в порядке и пальцем никто не указывает!
"Ума хватает" - мысленно согласился Сазонов, вспоминая далекий-далекий осенний вечер, клубную танцплощадку возле пруда, растертые на асфальте желтые кленовые листья, их печальный запах и двух подружек, с которыми по очереди танцевал под хрипловатую музыку. Тоненькая и большеглазая Зоя нравилась ему больше, но держалась она как-то уж слишком скромно и отчужденно, неохотно отвечала на его разговоры. Зато пышная, с розовым тонкобровым лицом Валентина на Сазонова поглядывала лукаво, бойко смеялась, когда он острил, и охотно приняла приглашение проводить ее домой. А через три месяца Сазонов пришел к родителям Валентины договариваться насчет свадьбы. И лишь год спустя, когда Валентина уже действительно была беременна, понял Сазонов, что со свадьбой-то можно было не спешить…
- Ну вот и помалкивай, раз ума хватает, - грубовато сказал Сазонов жене. И, отвернувшись, добавил: - Давай спать, поздно уже!
Однако уснул он не скоро, все жалея о том, что проболтался. Не утерпит Валентина, разнесет по заводу, сорока! И, конечно, Коршунков догадается, от кого пошло… Хоть Сазонов не очень уважал Коршункова, все же не хотел, чтобы и новенький относился к нему так же.
В цехе мелких серий Николай Сазонов работал уже восемь лет. Зарабатывал прилично. Работая на токарном станке, Сазонов чувствовал себя нужным и заметным в цехе человеком. Так что по утрам он с бодрым видом выходил на акациевую аллею, которая вела от поселка к заводской проходной.
Кусты акации уже ощетинились молодыми нежно-зелеными стручками, напоминавшими формой лезвие перочинного ножичка. К ним невольно тянулась рука, чтобы, как в детстве, сорвать стручок, разделить его створки, вышелушить мелкие зернышки и сделать из стручка пронзительную пищалку. Однако Сазонов чувствовал свой уже зрелый возраст. Тем более что увидел шагавшую впереди Зою Дягилеву.
- Привет техническому контролю! - благодушно произнес он, поравнявшись с Дягилевой.