* * *
На следующий день он снова был в засаде - уже не в той, раскрытой, а в другой. День наблюдений не дал ничего, и Торссон ушел. Но, вернувшись под вечер, помянул дьявола: в домике горел свет.
Вначале он смотрел на желтые квадраты, лопаясь от желания просочиться и пронюхать. Тело, скованное страхом, не пускало его. И только по прошествии времени, умерившего дрожь в поджилках, он стал пробираться к окнам, озираясь на каждом шагу.
Это ему ничего не дало: все окна были занавешены, и Торссон не разобрал ни слова в диалоге, гудевшем внутри. Иногда он слышал выкрики Юнги, иногда - баритон капитана; в итоге все перекрыл звон в ушах, и он ушел ни с чем.
Сегодня, к третьему дню расследования, он твердо решил вытянуть из домика всю подноготную.
Весь день он провел в засаде. Его кусали муравьи, колола трава, пачкали птицы, - но он ждал, ибо автомобиль стоял у домика.
Стоическое его ожидание было вознаграждено только к концу дня: из леса послышались знакомые голоса, и Торссон приник к земле, стараясь стать плоским. Его новая засада была плоха - густая трава не давала никакого обзора, а слов он не разбирал.
Веселые голоса переместились от леса к домику. Кто-то хихикнул. Хлопнула дверь - и будто опустили кулису: голоса глухо заворковали изнутри.
Торссон, впитав тишину, приподнял голову, оглянулся - и вновь, как вчера, начал свое мучительное приближение к окнам. Несколько раз он припадал к земле, принимая хруст веток за шаги. Он сам не знал, на что надеялся; его тянуло к домику, как к цели, без которой все вокруг лишится смысла.
Подойдя ближе, он вдруг увидел на двери бумажку. В голове сверкнул-закружился калейдоскоп: "записка… имена… тайные списки… карта…"
Оглянувшись десять раз вокруг, Торссон подобрался к двери, сорвал записку и развернул ее.
Она гласила:
"Многоуважаемому господину, который прячется в кустах. Честь имеем пригласить Вас в дом и отужинать в нашем обществе. Длительное лежание в траве может пагубно отразиться на Вашем здоровье, что было бы весьма огорчительно для нас.
С почтением,
семья Геллерт"
Минуту или две Торссон стоял, борясь с багровой тяжестью, сдавившей лицо, и смотрел перед собой.
Его оцепенение прервал звук слева. Подняв глаза, Торссон захрипел: в дверном проеме стоял капитан.
Он спокойно смотрел на Торссона. Затем сказал:
- Более того: влага здешних трав таит лихорадку. Мерзейшая штука, скажу вам. И мне приходилось испытать ее прелести на собственной шкуре. Не рекомендую никому. Думаю, вам будет приятно и полезно обсушиться у камина. Прошу! - и он, сойдя с порога, пригласил Торссона жестом в дом.
Торссон не двинулся с места. Ум его вертелся, как сумасшедший шар; десятки мыслей и намерений вспыхивали и моментально гасли, и ярче всего догадка - "заманивает!.."
Осмыслив ее, он попятился назад.
- Не бойтесь. - Капитан отошел от порога. - Вы ошиблись. Мы ввели вас в заблуждение нашей игрой. Мы, знаете ли, странные люди: любим представлять то, чего нет. Каков наш Юнга, таковы и мы; все мы - дети, только разного роста. Иногда наши игры служат нам службу - как сейчас, например: Женни осаждают толпы поклонников, караулят ее всюду - у театра, у дома, в порту, на вокзале, при выезде из города… И что же? Униформа шофера, немного грима, и свободный проезд обеспечен. Никто не намерен клянчить автограф, стричь на память локоны, признаваться в пылкой страсти. Что возьмешь с шофера?
- Да еще с такого, как я, - раздался голос Билли, и Торссон резко обернулся. Обернувшись - крякнул, ибо в дверях стояла - с голосом и лицом Билли, но без усов - самая красивая девушка, которую он видел на свете.
Плечи и спину ее окутали волосы, скрытые ранее под кепкой. На ней было платье, преобразившее мальчишескую худобу в хрупкую женственность, от которой спирало дыхание. Девушка улыбалась. Из-за спины ее, топоча, выбежал Юнга и обнял ее за ноги, говоря - "мама, а сто тут делаисса?"
- …Я люблю водить, кэп научил меня, - продолжала девушка, - но вечно выверну то на кочку, то на булыжник. А мужчины мои терпят, - она взъерошила волосы Юнге, - хоть и шишки набивают… Проходите, вам у нас понравится. Мы так все сделали!.. - она повела рукой в воздухе. - Третьего дня закончили только. Я вся в известке была…
Улыбаясь, она сошла с порога, приглашая Торссона.
- В известке, в цементе, в клейстере и в глине, - уточнил капитан. - Еле отмыли. Женни лично участвовала в ремонте: рабочим пришлось сидеть и любоваться, как она танцует под потолком. В антрактах…
- Ну еще бы! Это же наш дом - и мой чуть-чуть, настоящий мой, всамделишний: я тоже немного делала его. Это ж совсем другое дело, - говорила Женни, приближаясь к Торссону.
На лице ее светились застенчивость и любопытство.
Торссон снова дернулся. Позор, подозрения и страх смешались в нем, как сера с селитрой; недоставало только искры - для взрыва. Огнивом стала мысль, внушенная приближением девушки - "окружают!"; вспыхнув, она обожгла его, и Торссон выхватил пистолет, направив его в Женни.
Та вскрикнула, инстинктивно прикрыв Юнгу.
В ту же секунду капитан крикнул:
- Женни, Юнга, не двигаться! Замерли!.. Почтеннейший, - он выждал паузу и заговорил медленно и спокойно, - почтеннейший, вам лучше опустить вашу пушку. Все мы безоружны. Ваше дуло здесь нелепо, как бомба на пикнике. Опустите его - и ступайте своей дорогой, если не желаете разделить с нами ужин.
Торссон не опускал пистолет. Рука его дрожала.
- Поймите, наконец, что мы не более воинственны, чем ваш ватник. Да, я знаю - этот дом принадлежал контрабандисту Горпу, но мы не имеем к нему отношения. Теперь это наш дом - для отдыха в тишине и покое, вдали от поклонников, от городского шума. Я купил его для Женни, для Рэя - Юнги, для нас. Мы играли в нечто, связанное с духом этих мест. Я рассказал жене про Горпа… для нее контрабандисты - романтика, сладкая жуть, плащи и шпаги, а вовсе не будни, как для вас. Вообразите, и так бывает. Нам весело думать, что мы возим сандал и драгоценные кораллы, а не одежду и книги. Остальное - фантом, химера, тень прежних обитателей дома, упавшая на нас. Поймите, наконец…
Торссон попятился назад, не опуская оружия, - и, спотыкаясь, ринулся к лесу. Там он оглянулся несколько раз, вновь наводя пистолет на них, и вновь бежал, сгорая от позора, от непонимания, от разрыва связей и явлений, пока не скрылся из виду.
Женни вдруг бурно разревелась, уткнувшись капитану в грудь, и все вопрошала, глотая слезы:
- Ну чего же он так? Ну чего? Ну чего?..
Обняв жену, поглаживая ее по голове и рукам, капитан взял за руку Юнгу, завел их обоих в дом и крепко запер дверь на все замки.
3. Смотрины
(фуга)
Фуга - многоголосная музыкальная пьеса, в которой разные голоса повторяют одну и ту же тему, передразнивая друг друга, каждый - на свой лад.
- Слушай!
- Ну?
- И что, ты был… прямо в Лондоне?
- Ну да. В Лондоне был, и в Париже, и в Берлине…
- Врешь!
- Не вру… хотя - все равно. Можешь не верить: я ведь знаю, что я не вру.
Такой ответ озадачил Рэя-первого: он даже остановился на миг, - но тут же кинулся догонять Рэя-второго.
Они сбегали с корявых улочек городской окраины - вниз, к морю и зелени.
- И что, мама с папой вот так брали тебя с собой?..
- Ну да. А как еще?
- Нну… А что в Лондоне?
- То есть?
- Ну, как там?.. Туман, кэбы, да?
- Не помню. Я же маленький был.
- А по-моему, ты просто врешь!
Рэй-второй не ответил, и Рэй-первый заговорил снова:
- А я видел твою маму в театре. Это точно твоя мама?
- Откуда же я знаю, кого ты видел…
- Ну как, Женни Лин… она такая тоненькая, да? И танцует одна, и голая? Меня отец водил.
- Сам ты голый! Это костюм такой.
- Костю-юм? Эй, слушай, а чего ее Женни зовут? Как девчонку? И чего ты - Геллерт, а мама у тебя - Лин? Так не бывает!
- Очень бывает. У мамы - сценический псевдоним. Это имя такое, специальное - для зрителей. Евгения Геллерт - не балеринское имя, оно толстое и в капоре. А Женни Лин - совсем другое дело: красивое и легкое, как девочка из воздуха. Так интереснее. И вообще - ее так раньше звали…
- А ты тоже с ней танцуешь?
- Меня мама учила - совсем немного…
- Слушай, а твой папа - кто?
- Как это? Мой папа - это мой папа.
- Да ну… ты дурак, что ли? Кто он, - как он называется? Что делает?
- Он… много чего делает. Сразу и не расскажешь… А называется - Нэд Геллерт.
- Да ну!.. я не о том. А правду говорят, что он бывший король?
- Король? Это кто ж такое говорит?
- Да говорят… А кто он? То ли король, то ли герцог, я не… Слу-у-ушай, так ты тоже выходишь герцог?!
- Я не герцог. Я Рэй.
- Вот дурак! Я тоже Рэй, да еще первый! А ты - второй!
- Будь первым, будь хоть нулевым, если хочешь. А я - не второй и никакой, а единственный. Рэй Геллерт.
- Ты - Рэй Дурак! Рэй Брехун!..
Рэй-второй остановился, посмотрел на кривляющего Рэя-первого и сказал ему:
- Если я дурак - почему ты увязался за мной? Я не звал тебя.
И побежал дальше.
Рэй-первый стоял некоторое время, хлопая глазами, затем - побежал вдогонку:
- Слу-у-ушай! А он что, пират?
- Кто?!
- Да папа твой!..
- Это кто ж тебе такое сказал?
- Так пират, да?
- Он не пират, он капитан. Только бывший. Он раньше и воевал, сражался с врагами на корабле. У него и сейчас корабль есть.
- Кора-а-абль?! Обалдеть! И вы что… плаваете?
- Плаваем. Все вместе. Он только маленький, яхта называется…
- А меня возьмете?
- Какой ты… разнообразный! То дураком ругаешься, то "возьмете?"
- Дак я ж шутил, я ж это…
- И сейчас шутишь? Про "возьмете?"
- Сейчас - нет… Так возьмете?
- А что? Будешь вторым юнгой…
- Урррра!!!.. Слушай, а он тебя сильно лупит?
- Кто-о?!
- Да папка твой?
- Лупит? Ты что? Он же мой папа!
- Ну… мой знаешь как лупит меня! Так надо. Чтоб я рос честным.
- А почему ты не можешь… просто расти честным?
- Ну… папка так говорит. Он знаешь кто? Он заместитель прест… престу… пред-се-да-теля правления банка, во! Он все знает, как надо. Мне вообще нельзя тут с тобой бегать…
- Почему это?
- Потому что! Я его сын. Я должен… ну, ездить и все такое. Так папа говорит.
- Кому должен?
- Что-о?!
- Кому должен, говорю?
- Не, ну ты дур… не понимаешь, что ли?
- Нет.
- Так просто говорят: я должен то-то и то-то. Так надо. Слушай!.. И что, мама не волнуется, когда ты тут бегаешь?
- Она и сама бы побегала со мной. Ей нельзя сейчас…
- Что?!
- Нельзя. Она раньше, как была свободна, бегала со мной, и мы играли - так здорово…
- Как это - мама бегала? Мамы не бегают! Ты… ты… ты врешь! - даже задохнулся Рэй-первый.
- Пойдем спросим у нее, - улыбнулся Рэй-второй. - Сейчас она не может играть: ей покой нужен.
- А что она - заболела?
- Нет. Она делает мне братика.
- Чего?!
- Братика делает, - терпеливо разъяснял Рэй-второй. - Или сестричку. Она еще не знает, кто получится.
- И как она его делает? В кастрюле?
- Нет. В животе. Он у нее большой-пребольшой, и там братик сидит.
- В животе?!
Рэй-первый, в который уже раз крепко озадаченный, замедлил ход, пытаясь представить братика в животе. Затем побежал догонять:
- Слу-ушай! А как это - играть с мамой?
- Очень здорово! - крикнул Рэй-второй, тренируясь в прыжках через канаву - с одного берега на другой. - У меня мама что надо! Ее нипочем не догонишь! Я ее повалил! Давно уже…
- Повали-и-ил? Как это?
- На лопатки! Без жуликов! Мы боролись с ней. Сейчас-то ей нельзя: братику больно будет…
- Боро-о-олись? - Рэй-первый пытался увязать несовместные для него вещи: "мама", "играть" и "боролись". - А… мама у тебя очень знаменитая?
- До ужаса! Ее все узнают, прохода не дают… Она или усы клеит, или в маске ходит…
- А… можно будет ее потрогать?
- Потрогать?! Зачем?
- Ну… она же знаменитая!..
- А ты глазами потрогай. И умом.
- Умом? Как это?
- А вот так. Посмотри на нее, запомни хорошенько…
Они выбежали в нижнюю часть города - зеленую, мощеную, людную, - и умерили бег, согласуя его с потоком пешеходов.
- А… покажи мне своих маму и папу!
- Идем! Я как раз к ним.
- Они… дома?
- Нет. Они в городском саду.
- Здорово! Мой папа тоже там гуляет. С мамой. И с Дизраэли. Он их выгуливает.
- С кем?..
- С мамой и Дизраэли. И иногда еще с Элоизой.
- А кто это - Дизраэли, Элоиза?
- Дизраэли - это пес, чистокровный сэр… сэн… сэр-бенар! А Элоиза - это просто такая птичка, мама иногда привязывает ее к руке и гуляет с ней… Это хорошо, что твои мама и папа в городском саду. Папа говорит, что туда пускают только настоящих людей.
- Это как?
- Ну так. Настоящих, понимаешь?
- Нет. А что, бывают ненастоящие люди?
- Ну что ты такой!.. ничего не понимаешь! Папа так говорит. Слушай!..
- Ну?
- А что, папа с тобой тоже… играет?
- О-о! Папа с мной и играет чаще всего. И с мамой…
- Что?!
- Ну, маме некогда - она все время тренируется, или выступает…
- Да нет, я не… А как это - играет с мамой?
- Мы все вместе играем. Мы вообще все время почти играем.
- Как это?
- Ну так. Чтоб веселее было… Сегодня вот в дикарей играли. Что мы - племя Геллерумбо…
- Нич-ч-чего себе!.. Слушай, - а ты точно в Лондоне был?
- Был, я ж говорил тебе.
- Папа говорит, что это самый главный город. Там - Финансовый Олимп…
- Не знаю, не видел…
Они подошли к калитке городского сада. Швейцар преградил им дорогу, но Рэй-второй шепнул ему что-то - и тот вытянулся во фрунт. Рэй-первый уважительно заморгал.
В саду было пестро и нарядно. Клумбы, женские платья, вывески, карусели, солнечные зайчики слились в пестром калейдоскопе, как краски, если их смешать руками. Посреди плыли, как пузатые грибы, темные мужские силуэты.
Главная аллея сада была центральным проспектом, по которому двигались сюртуки под руку с цветастыми оборками и кружевами. Движение здесь носило плавный, ритуальный характер. Периферия сада была совсем другой: там задавали тон парочки, скрытые друг от друга в густой тени. Их близость к центральной аллее соответствовала их позерству: сидящие у аллеи изображали эффектную интимность, а отдаленные уголки были отданы тем, кто не желал видеть никого, кроме друг друга.
Туда-то Рэй-второй и повел недоумевающего Рэя-первого.
- Стой! Ты куда? Вот же все… - Рэй-первый тянул за рукав своего тезку, показывая на центральную аллею. Его взгляд напряженно скользил по прохожим, выискивая среди сюртуков и шляп знаменитую балерину и бывшего герцога. - А там ведь - парочки одни… - Рэй-первый стыдливо хихикнул.
- Не хочешь - не иди, - ответствовал тезка, и Рэй-первый молча пошел за ним.
По правде говоря, его томило любопытство. Кроме желания увидеть легендарных родителей Рэя-первого, в нем елозил еще и тайный интерес к парочкам: отец никогда не выпускал его за пределы центральной аллеи.
Они шли довольно долго, и Рэй-первый чем далее, тем более беззастенчиво присматривался к сидящим. Тайна поцелуя давно занимала его, и он дрожал от прикосновения к запретному знанию. По мере продвижения в глубь сада он, переполненный впечатлениями, начал дергать Рэя-второго за рукав и кивать ему на влюбленных:
- Глянь, а эти-то как… Лижутся! - и стыдливо хихикал.
Особенно его впечатлила пара, увиденная в дальнем уголке аллеи:
- Погляди, а вот… Девчонка совсем еще… как школьница, - и дядька седенький… Глянь, как он ее!.. А красивая какая!!! Умереть можно!!! Да глянь же!.. Ты…
Он замолк, потому что Рэй-второй направился прямо к этой парочке, подпрыгивая козликом; по мере приближения подскоки усилились - и он буквально врезался в целующихся, как таран.
- Мамумба! Папумба! Ффффух!.. - и повис на них, расположившись сразу на четырех коленях.
- Здрасьте! Явление!.. Ты откуда явился, чужеземец? Откуда свалился? С неба или с дерева? А где же змей? Осторожней, братика не забодай! - весело зашумела парочка, ероша ему волосы и не прекращая обниматься.
- Я - с Горки. А змей - улетел… Совсем улетел! Но я не расстроился, честно-честно!
- Змеям тоже свобода нужна! А то он все привязанный у тебя… Пусть полетает, подышит… Так, а это что за бледнолицый? Стоит на заднем плане, изучая узор тротуара?
- Это Рэй. Тоже Рэй! Рэй-первый.
- Ого! А чем Рэй-первый первее других Рэев?
- А он сказал, что он в этих краях первый был Рэй, и больше Рэев не было. Ну, а мне все равно - первый, второй, двадцать девятый. Я же все равно один такой?
- О да, единственный. Узнаю, узнаю фирменный способ драть коленки, - девушка, лизнув ладонь, вытерла царапину на колене у Рэя. - На тебя йода не напасешься, единственный ты змеелов! А в каких это краях Рэй первее всех Рэев?
- Да здесь недалеко. Я его по дороге встретил. Родители его ушли, ну, он со мной и убежал - змея пускать.
- Рэй Первый! Ваше вашество! Чего же ты не подходишь? На лавочке всем места хватит, - девушка подвинулась, но Рэй-первый не шевелился, глядя на нее во все глаза.
- Рэй! Что с тобой? Тебя заколдовали?
- Да нет, мам, просто он тебя умом трогает, - объяснил Рэй-второй.
- Как?
- Ну… Он просил тебя потрогать, а я сказал, что лучше умом…
Женни, распахнув блестящие глаза, смотрела на него, потом на Рэя Первого; потом - фыркнула, да так весело, что заулыбался и Рэй-первый, наморщив горящие щеки.
Он никогда не видел таких красивых девушек, никогда не видел, чтобы взрослые так говорили с детьми, и смотрел на тонколицую Женни, как на заморское чудо, разинув рот.
Нэд сказал ему:
- Так, еще одним поклонником больше… Садись, бледнолицый, со мной: Женни тебя застесняет и заулыбает. Мы, мужчины, поймем друг друга. Садись, - и он улыбнулся Рэю так, что тот не смог не подойти и не присесть, глядя на Нэда и Женни во все глаза.
С ним никто еще так не говорил. Ему вдруг показалось, что он попал в веселую, захватывающую книжку с картинками, где все стремительно искрится и кружится, как карусель на празднике; ему захотелось остаться в этой книжке навсегда, и он схватил Нэда за рукав и сжал его…