Спасите наши души - Сергей Львов 5 стр.

Вот и сейчас удивился, что она вышла из церкви, хотел подшутить над ней - не решился, подумал, что надо поговорить серьезно, - отложил серьезный раз­говор на вечер, а мысли сами вернулись к тому дню, когда он увидел Асю в первый раз.

...Геннадий устанавливал на лестничной площадке третьего этажа распределительный щиток для телеви­зионной антенны. Работа была легкая, бездумная. Руки сами присоединяли клеммы, а губы насвисты­вали песенку, которую он накануне удачно записал на магнитофон, когда передавали концерт эстрадного оркестра из Будапешта.

Вдруг Геннадий услышал быстрый перестук каб­луков. Он обернулся. С четвертого этажа сбегала по ступенькам легконогая девчонка. Геннадий стоял на стремянке, и, когда он повернулся, на короткий миг их лица оказались на одном уровне, одно против дру­гого. Мелькнули веселые глаза, вспыхнули в солнеч­ном свете рыжие волосы. Девушка пробежала мимо, не задержавшись, не оглянувшись, но ее каблучки за­стучали по ступеням нижних этажей в ритме песни, которую он насвистывал.

С тех пор прошел год. Они уже давно познакоми­лись, а Геннадий все еще, когда думает об Асе, вспоминает, как сбежала она тогда по лестнице...

Вот и сегодня Ася бежала так же, как тогда, когда он ее увидел в первый раз. Только бежала она из цер­ковных ворот. "Нет, все это очень сложно", - с огор­чением подумал Геннадий.

- Не может патруль туда войти, - снова повто­рил Вадим, - не может. Не полагается.

Ася разыскала его в красном уголке жилищной конторы, где помещался штаб комсомольских пат­рулей.

- Значит, пусть мальчик так там и останется, да? А вы нацепите красные повязки и пойдете на улицу делать замечания тем, кто бросает окурки мимо урны и переходит мостовую не там, где нужно? - вспыхну­ла Ася. - И будете думать, что учитесь жить по-ком­мунистически? А мальчик будет покуда сидеть на каменном полу и просить милостыню? Это, по-твоему, полагается?

- С мальчиком действительно нужно что-то сде­лать, - как всегда рассудительно, сказал Вадим. - Только в церковь мы за ним не пойдем. Давай похо­дим около метро - все равно мне там дежурить - и подождем. Может, он тем временем сам появится.

Они вышли на улицу. Вадим взял Асю под руку, посмотрел на нее и добродушно рассмеялся:

- Ну что, Кипяток, остыла?

Ася кивнула головой. Ася-Кипяток было ее школьное прозвище. Ей было приятно, что Вадим на­зывает ее так.

- А тебя чего в церковь понесло? - спросил Ва­дим. Ася не ответила. Но он, не дожидаясь ответа, сказал сам: - Из любознательности. Понимаю. Мало мы об этом знаем. Совсем не интересуемся, а потом ушами хлопаем: как так, где? В Москве? Когда? На пороге шестидесятых годов двадцатого века оче­редь выстраивается за святой водой. Очередь длиной в три квартала. Такая, знаешь, обыкновенная очередь: "Кто последний? Я за вами..." И бидончики в руках тоже самые обыкновенные - молоко в них обычно носят. Старые и молодые, взрослые и дети. Хуже всего, когда дети! Стоят и ждут обыкновенной воды из московского водопровода, над которой что-то по­пели, пошептали. Скажешь: старые, темные. Во-пер­вых, не одни только старые... Мало там разве моло­дежи? У нас в университете парень с юридического факультета вдруг оказался стихарником, попросту сказать, служкой в церкви. И где? У старообрядцев. Это как? Уж он-то не темный. Двадцать лет парню.

- Двадцать лет? - переспросила Ася и подумала: "Вот и Павлу столько же".

- Но все-таки ты сама чего поутру отправилась в церковь? - сказал Вадим и внимательно посмотрел на Асю.

Ася помолчала, подбирая слова. Второй день под­ряд приходится говорить о трудном.

- Слушай, Вадим! Как ты... Ну, вообще как ты относишься к религии?

Вадим остановился.

- Ого! - сказал он. - Откуда такой вопрос? Что с тобой случилось, Асюта?

- Почему, если я об этом спрашиваю, значит со мной что-то должно было случиться? Тебя могут интересовать разные вопросы. Меня они тоже инте­ресуют. Особенно с некоторых пор...

Да, сегодняшний день - день больших неожидан­ностей для Геннадия. Чистил ботинки на углу - уви­дел, как Ася из церкви выходит. Пошатался немного по улицам, повернул к дому и снова встретил Асю - ну, конечно, с Вадимом. Они прохаживались по тро­туару напротив церковной ограды. Вадим что-то горя­чо говорил, Ася внимательно слушала. Для всего у нее было время с утра, только не для него, не для Геннадия. Но на этот раз он не станет делать вид, что не заметил ее.

Геннадий решительно пошел им навстречу.

- Привет историку! - сказал он и слегка дотро­нулся до полей шляпы жестом, который подсмотрел в картине "Разбитые мечты".

- Здравствуй, - сказала Ася.

Вадим ответил дружелюбно:

- Здравствуйте. Геннадий, кажется?

Но Геннадий был настроен задиристо.

- Вам правильно кажется, - сказал он. - Как поживают полусредние века? Впрочем, века - сред­ние, а полусредний - это мой вес. Между прочим, в боксе.

Вадим улыбнулся:

- Да? А я, признаться, подумал, у вас вес петуха.

Геннадий возразил серьезно:

- Сразу видно, что историки не интересуются спортом. Вес петуха - устаревшее обозначение.

- Не сказал бы! - тут же ответил Вадим и вни­мательно поглядел на Генку.

Ася рассмеялась:

- Ноль - один, - сказала она.

- Гуляете? - спросил Геннадий и "побагровел: вопрос был идиотским. И, кажется, не он один это заметил.

- Разговариваем, - ответила Ася.

Все трое постояли молча, не зная, что говорить дальше.

- Ты извини. Мы пойдем, - сказала Ася. - Нам посоветоваться нужно.

- Не смею задерживать, - сказал Геннадий и приосанился: обрадовался, что такие язвительные слова нашел.

Он снова небрежно приложил руку к шляпе (за­конченность жеста требовала, чтобы пальцы как бы оттолкнулись от полей, едва прикоснувшись к ним) и не просто ушел, а удалился. Но Геннадий удалился не очень далеко. Он опять догнал Асю и Вадима.

- Виноват, - сказал он, - еще раз помешаю. Нарушу ваш тет-а-тет. Ненадолго. Я только хотел узнать: ты не забыла? Мы условились на вечер.

Геннадий значительно "посмотрел на Вадима.

- Нет, что ты, я не забыла! - весело ответила Ася. - В восемь у книжного, - сказала она. А потом, блеснув на него озорными глазами, добавила: - Как всегда.

- Порядок! - сказал Геннадий. - Буду без опоз­даний.

И ушел, очень довольный собою, не оглядываясь на Вадима, чтобы не подчеркивать своей победы.

"Как всегда", - сказала Ася. Все сразу стало на свое место. Понятно, что им теперь нужно поговорить. Объяснение перед решительным разрывом! И он, Ген­надий, тому причиной. Ему даже стало жаль Вадима, но он решил не поддаваться порыву великодушия.

Как удивился бы он, если бы знал, о чем разго­варивают Ася и Вадим и почему они все время ходят по одному и тому же отрезку тротуара, от одного угла церковной ограды до другого!

- Ты меня спросила, как я отношусь к религии, - сказал Вадим. - Я удивился, что ты спросила об этом. Но ты не удивляйся, что я удивился. Ух, какая нескладная фраза! Видишь ли, я об этом много ду­мал. Сейчас объясню почему. Прошлым летом мы хо­дили в туристский поход. В одном селе зашли в чай­ную пообедать. Между прочим, замечательно пообе­дали... И тут подсел к нашему столику какой-то ста­рик. Вначале приглядывался, прислушивался. Потом спросил: кто мы, откуда? Когда сказали, что студен­ты-историки из Москвы, он говорит: "Тут у нас озеро неподалеку имеется. Светлояр по названию. Непре­менно туда сходите". Лицо у этого старика - лоб, глаза, борода - как на старой иконе. Решили, сейчас он нам будет про чудеса рассказывать.

"А чем оно интересно, это озеро?" - спрашиваем. "Сами увидите, - говорит. - Мне бы ваши годы и ваше образование, я бы на все лето у этого озера поселился, стал бы при дороге и каждому идущему говорил: "Люди, что вы делаете?!" А больше я вам ничего не скажу. Ежели вы историки и по своей зем­ле решили походить, должно у вас быть любопыт­ство к жизни. А нету любопытства, тогда нам и го­ворить не о чем".

Про Светлояр-озеро мы уже кое-что слышали. Но он заинтересовал нас. Спрашиваем: "А что мы там увидим - хорошее или плохое?"

Рассердился: "А вам, молодые люди, только на хо­рошее смотреть желательно? Природу, - говорит,- увидите замечательную, а вот что из нее там сдела­ли!.. Я когда сам первый раз это увидел, меня затряс­ло всего... Вам сейчас лет по двадцать? А мне два­дцать было в одна тысяча девятьсот семнадцатом. В двадцатом я в этом селе первым избачом стал, га­зету народу читал. "Беднота" называлась газета. Спектакли устраивал. Общество безбожников органи­зовал. Для меня на Светлояр-озере хорошего нету и быть не может".

Словом, с комсомольским прошлым папаша. Послушали мы его и пошли на это озеро.

Вадим помолчал.

- Никогда не забуду того, что я там увидел! - сказал он. - Никогда! День был замечательный. Сол­нечно, ясно. Вода в озере синяя-синяя. Покос идет. Сеном пахнет. Лес шумит. Хорошо! А по берегу пол­зут мужчины, женщины, дети.

Особенно много детей.

Ползут, где по скошенной траве, где по песку, где по гальке. Кожу стирают до мяса. Поют молит­вы, стонут, головами бьются о землю...

- И их там много? - спросила Ася.

Она представила себе стертые в кровь колени и передернулась.

- То-то и оно, что много, - ответил Вадим. - А мы, студенты - историки, комсомольцы, москви­чи, - стоим смотрим на этот ужас и не знаем, что делать. Знаешь, как я себя тогда почувствовал? Как мешок, набитый знаниями. Все знаю - ничего не могу. Стою - смотрю. И мимо нас на коленях ползут люди. Будто время остановилось. Нет! Не останови­лось, повернулось назад! А кругом все как везде. За лесочком стучит трактор. И самолет над нами проле­тает. Тянет в небе серебряный след. А они ползут... Вот это и есть религия. Это она их поставила на колени. Она приказала: хочешь счастья - ползи чер­вем по земле, унижайся, кланяйся, молись.

- Понимаю, - сказала Ася. - Только это ведь ужасно. Как же можно, чтобы это было?!

- Вот и я об этом стал думать, - сказал Ва­дим. - Что делать, чтобы не было этого?

Улица вокруг них жила обычной жизнью, но Вадим, и не закрывая глаз, сквозь воскресную сутолоку города видел поразившее его Светлояр-озеро. А Асе представлялось и это озеро, о котором рассказал Ва­дим, и мальчик, которого она только что встретила. Светлояр-озеро и эта вот церковь были как-то связа­ны одно с другим. Это она понимала. И ей было нестерпимо думать, что Павел собирается быть не с тем стариком, который хотел бы стать при дороге к Светлояр-озеру и говорить: "Что вы делаете, лю­ди?" - а попом, которого она только что слышала и который требовал от людей постоянного страха.

- Вернулись мы в Москву. Занятия... кружки... семинары... собрания... - продолжал Вадим. - А у меня все не идет из головы это озеро и женщи­ны, которые ползут вокруг него на коленях и детей за собой тащат. Даже по ночам снятся... А тут еще на семинаре взялся я доклад про Джордано Бруно сделать. Он с детства мой самый любимый герой. Ты в школе про него учила, знаешь, как попы его му­чили. Чего от него хотели? Чтобы он стал на колени и сказал: "Виноват, что осмелился думать сам. От­рекаюсь, повинуюсь, буду повторять то, что велено". Он не захотел. Тогда его сожгли. Это ты все, конеч­но, знаешь. Но вот чего ты не знаешь, я тоже не знал, пока не стал специально для доклада его био­графию изучать, - сохранился такой документ: рас­писка на деньги. Подписал этот документ один итальянский епископ. А деньги он получил за то, что за несколько дней перед сожжением Бруно спе­циальными ножницами срезал кожу с его пальцев.

- Это зачем? - спросила Ася, чувствуя, как у нее по спине побежали ледяные мурашки озноба.

- Обычай был такой. Бруно когда-то был мона­хом. Попы срезали с пальцев кожу, которой он касался елея, в знак того, что лишают его церков­ной благодати. А еще я прочитал, что, когда повели Бруно на костер, ему зажали губы в тиски, чтобы он не смог крикнуть, что он не отрекся от своих взгля­дов. И когда он стоял около столба, палач ударил его сзади по голове, чтобы он ткнулся губами в рас­пятие: пусть толпа думает, что Бруно смирился и поцеловал крест.

Это ведь неважно, что с тех пор прошло триста пятьдесят девять лет. Такого нельзя ни забывать, ни прощать даже через тысячу. Ни епископа, который сдирал кожу с пальцев живого Бруно, ни попов, ко­торые звонили в колокола, когда вешали декабри­стов, ни того современного проповедника (а ведь он где-то есть), который заставляет людей на коленях ползать вокруг Светлояр-озера.

Вадим говорил, как всегда. Спокойно, умно, рас­судительно. Но Асе показалось, что у него в горле стоит ком. Она испугалась. Павел никого не будет отправлять на костер: попы теперь вроде какие-то другие, незаметные, тихие, безвредные. Но слова Ва­дима связывали одно с другим. И она чувствовала, что ей теперь будет трудно рассказать Вадиму про человека, которого она любит и который готовится стать попом. А не рассказать тоже нельзя. Трудно одной все обдумать. Конечно, Вадим говорит про далекие времена, о которых пишут в учебниках. Может, это к Павлу никакого отношения не имеет? Но ведь видела же она сама в церкви, только что видела, как людей пугают несчастьями и ставят на колени. И во всем том, что она там увидела, это бы­ло для нее самым невыносимым. А Павел будет де­лать именно это!

- Ну, а теперь все-таки расскажи, Кипяток, чего тебя в церковь занесло? - спросил Вадим. - А то я вот в какие материи забрался: лекцию про­читал!

- Я сейчас все расскажу, - сказала Ася. - Вот дойдем до угла, повернем обратно, и я тебе все расскажу.

Но рассказать она не успела. Люди стали выхо­дить из церкви. Служба, видно, кончилась. Появился человек в модном пальто, который пел тенором в хоре. Его провожали женщины. Они говорили ему что-то приятное. Он кутал горло шарфом, наклонял голову то в одну, то в другую сторону, кланялся, улыбался. Потом сел в такси, которое уже ждало его, и уехал: верно, торопился выступать в другом месте.

Ася фыркнула. Ей представилось, как этот тенор выйдет через полчаса в дневном концерте на сцене какого-нибудь клуба и вместо арии "Сердце краса­вицы" (ей почему-то подумалось, что он непременно должен петь это или что-нибудь похожее) затянет то, что пел в церкви.

Потом вышел поп, который вел службу в цент­ральной части церкви. Он был в пальто, из-под ко­торого виднелась ряса, и в шляпе и что-то началь­ственно объяснял человеку в одежде вроде ночной рубахи; тот слушал, согласно кивая головой, а потом ловко открыл дверцу машины. Поп сел в машину рядом с шофером и уехал.

Наконец вышли старухи, а с ними мальчик, ко­торого ждали Вадим и Ася. Мальчик шел, сильно хромая и опустив голову. "В лагере он тоже хро­мал, - вспомнила Ася, - а в остальном был как все ребята".

- Вот он, - тихо сказала Ася.

- Вижу. Ты не знаешь, как его зовут?

Ася покачала головой.

Старухи плотной черной группой повернули к кладбищу, а мальчик задержался на углу.

- Я только повязку сниму, чтобы его не пу­гать, - шепнул Вадим и подошел к мальчику.

- Слушай, - сказал он, - мы хотим с тобой поговорить. Пойдем-ка, брат, с нами. Сядем в саду на скамейку и поговорим.

Мальчик втянул голову в плечи и посмотрел на Вадима снизу коротким недоверчивым взглядом.

- Не, - сказал он, - не пойду. - И он сделал всем телом такое движение, будто Вадим хочет его схватить, а он ускользает.

- Да ты не бойся, чудак! - сказала Ася. - Разве ты меня не помнишь? Мы вместе в лагере были в Апрелевке. Я только забыла, как тебя зовут. Пойдем с нами.

Мальчик снова посмотрел на нее и вдруг истош­но закричал, закатывая глаза:

- Чего они ко мне вяжутся? Никуда я не пойду!

Люди, которые продолжали выходить из церкви, оглянулись на этот крик. Стала собираться толпа. И Ася вдруг услышала отвратительно-знакомый голос:

- Вы чего это, молодежь, перед храмом безо­бразничаете? Мало вам другого места на улице?

Это была Степановна. Она вышла из церкви вместе с дамой, которая пересчитывала деньги за прилавком.

- И не стыдно тебе, - продолжала Степанов­на, - здоровой девке? Под ручку с ухажерами хо­дишь, а привязалась к убогому! А если я сейчас ми­лицию позову? Будешь, как миленькая, пятнадцать суток улицу подметать! Там вас, таких, которые по тротуарам юбки треплют, много!

Ася почувствовала, как у нее кровь бросилась в лицо.

Дама из-за церковного прилавка стояла в сторо­не, но одобрительно кивала головой.

- Ужасная молодежь теперь пошла, - сказала она нравоучительно. - Ужасная!

- Мы не делаем ничего плохого, - попробовал объяснить Вадим. - Мы хотели узнать, как зовут этого мальчика и почему он, школьник, побирается в церкви.

- Ах, тебе церковь помешала! - прошипела Сте­пановна. - Это ты, - и она налегла на слово "ты", - будешь в церкви свои порядки устанавли­вать! Да ты знаешь, что по закону полагается за ос­корбление верующих чувств?

- Гражданка, - рассудительно сказал Вадим, - ну какие ваши чувства я оскорбляю? Мы мальчику этому помочь хотим.

Но Степановна уже ничего не слышала. Она была в своей стихии - стихии уличного скандала, где на нее работало все: и натренированный голос, и раз­машистые ухватки, и умение переиначивать каждое слово того, кто решится ей возразить.

- Почему вы кричите? - беспомощно сказал Вадим. Он снял и протер очки, как делал всегда, когда волновался.

- Ты только не объясняйся с ней, - сказала Ася. - С ней невозможно объясняться.

- Слышите? - крикнула Степановна. - Сама со своим ухажером безобразничает, а меня за чело­века не считает!

От "Гастронома" подошел милиционер.

- По какому случаю шум? - спросил он.

- Ну, вот хоть вы скажите, товарищ сержант, это можно, чтобы школьник просил милостыню? - спросила Ася.

- Не положено, - ответил милиционер, - ни школьнику, ни кому другому. На этот счет есть обя­зательное постановление. А кто его у меня тут на­рушает?

- А на ребенка-калеку набрасываться, ручища­ми его хватать - это как, положено? - крикнула Степановна.

- Набрасываться тоже ни на кого никому не по­ложено, - сказал милиционер. - А кто у меня тут набрасывается? И прежде всего, граждане, где ре­бенок, о котором шум?

И только тут Вадим и Ася заметили, что, пока Степановна собирала вокруг них толпу, мальчик, из-за которого все началось, исчез. Может быть, его увела дама, вышедшая вместе со Степановной? Ее в толпе тоже не было видно.

- Делаю вам, гражданка, замечание, - сказал милиционер Степановне. - За беспричинные крики в воскресный день. И вам тоже, тем более вы оба молодые, сознательные, должны поддерживать по­рядок и культуру. А теперь давайте, граждане, разой­демся. Тихо, культурно, по-хорошему.

- Глупо как все получилось, - сказал Вадим. - Мы даже не знаем, где его теперь искать. Что-нибудь придумаем... Ну и баба на нас накинулась! - ска­зал он. - А голос у нее какой! - И они оба весело расхохотались.