Увидев растерянное выражение на лице Джевдет-бея, паша усмехнулся, очевидно гордясь тем, какой он, паша, сообразительный, и осушил еще одну рюмку. Растерянность будущего зятя, должно быть, немало его позабавила - он снова усмехнулся и похлопал Джевдет-бея по спине.
- Молодец, молодец, правильно. Таким и надо быть - аккуратным и осторожным.
Джевдет-бей покраснел.
- Да, таким и надо быть. Твоя осторожность мне очень нравится. Торговец в особенности должен быть осторожным. А ты мало того что торговец, так еще и мусульманин. Тебе труднее всех приходится. И ведь дела у тебя хорошо идут! Раньше деньги кому в руки плыли? Гяурам и бессовестным казнокрадам-чиновникам. А теперь пришло время таких, как ты, - трудолюбивых, осторожных, умеренных. - Паша взглянул на свою пустую рюмку и улыбнулся: - Какие они маленькие! Не замечаешь, как выпил. Да, твоя умеренность - важное качество. У нас все постоянно бросаются в крайности. Кроме того, нужно уметь держать язык за зубами - что в торговле, что в политике. - Паша снова наполнил свою рюмку и разом осушил ее. - Да, держать язык за зубами. Раз уж я нынче столько выпил, я тебе расскажу кое-что… Я себе всю жизнь испортил из-за того, что не сумел промолчать в нужный момент. Сейчас расскажу.
Разволновавшийся паша поменял позу, снова налил в свою рюмку ликер и начал рассказ:
- Покойный Рюштю-паша составил мне протекцию, и я стал министром. Как его бишь… Да, министром по делам общинных имуществ. Не прошло и полу-года - разразился мятеж Али Суави. Когда мы узнали, что случилось, скорее побежали с садразамом из Бабы-Али во дворец. Меня тоже пригласили в покои его величества. Султан разговаривает с садразамом, я слушаю, ни жив ни мертв. Его величество говорит: эти мерзавцы, мол, хотят меня с трона скинуть, и министры тут наверняка тоже замешаны. Ошибочное мнение! Ну ошибся султан так ошибся, тебе-то что, Шюкрю? А я по молодости лет не сдержался и говорю: "Помилуйте, ваше величество, если бы в этом деле были замешаны министры, разве бы так все было? Разве с такой ничтожной кучкой людей большие дела делаются?" Его величество испугался: этот молокосос, стало быть, думал о том, как можно свергнуть султана, знает, как такие дела делаются, - опасно это! Тут же отправил садразама в отставку. И в новом кабинете для меня должности не нашлось. Двадцать семь лет прошло, а должности в кабинете для меня по-прежнему нет. За это время побывал я губернатором в Эрзуруме, в Конье… Был послом во Франции… Ждал-ждал, так приличной должности и не дождался. А почему? Потому что не держал язык за зубами. - Паша внезапно усмехнулся и тут же снова погрустнел. - А я всего-то и хотел, что услужить его величеству!
Воцарилось молчание. Потом паша спросил:
- Стало быть, ты не знаешь, что говорят о покушении?
- Не знаю, - сказал Джевдет-бей.
- Ну и хорошо. А если и знаешь, то никому не рассказывай. Ты мой будущий зять, ты мне нравишься, и я тебе дам один совет: никому не доверяй! А в особенности тем, кто болтает попусту. Времена нынче странные. Молодежь через одного революционеры. Знаю, ты человек осторожный, не позволишь втянуть себя в эти дела - и все-таки, будь осторожен! Если увидишь или услышишь что-нибудь такое - знай, рано или поздно они тебя тоже захотят втянуть. Не поддавайся! Как увидишь, что у них дурное на уме, что они и тебя погубить хотят - беги прочь и расскажи кому надо. Мне кажется, мой младший сын увлекся этими революционными бреднями. Он учится в военно-медицинской академии. По четвергам и пятницам приводит сюда своих однокашников. Запрутся в комнате, курят и часами о чем-то говорят. Если я внезапно к ним захожу, тут же замолкают, а некоторые еще и глядят на меня волками. Понятно, конечно, - люди молодые, горячие, восторженные. Но всякий ли захочет понять? Наш мальчик - чистая душа, не интриган, не заговорщик. Но разве это будут брать в рассуждение? Так что я на всякий случай, чтобы не подумали чего плохого, пишу во дворец об этих сборищах, сообщаю. Он ведь наивный, жизни не знает, того и гляди попадет в беду! Прав я?
- Правы, господин паша!
- Э, да ты и первую рюмку все никак не допьешь! Допивай, я тебе еще налью. Так вот, мой младший сын - простая душа. Что скрывать - мать моих сыновей хоть и была в молодости красавицей, умом похвастаться не могла. Вот мать моих дочерей - та умница. Весь дом на ней держится. А младший сын - мальчик простодушный, да… Собственно, я больше-то старшего люблю - только тс-с, кроме тебя я никому этого не говорил. Этот пойдет в гору! Весь в отца! Пока он еще на скромной должности в канцелярии министерства иностранных дел, но знает, что к чему в этой жизни. Вот его я люблю! Шалун! Выезжает в Чамлыджу, бывает в Кагытхане, развлекается… В Бейоглу завсегдатай… А сколько у него знакомых! Всех знает, и все его знают и любят, но, заметь, никакого панибратства ни с кем. Все у него в меру! Да будет тебе известно: для того чтобы сделать хорошую карьеру на государственной службе, знакомства и связи не менее важны - а может, и более, - чем прилежание и способности. Гляжу я на него и вспоминаю, каким сам был в юности. Интересно, какой паша его возьмет под крыло? Без этого ведь никак нельзя. В торговле, вероятно, и можно быть самому по себе, а в политике, в нашей-то стране - ни за что! От меня толку уже не будет - тридцать лет обо мне не вспоминали, теперь и подавно не вспомнят. Хоть бы, думаю, попал он под покровительство к дельному паше, - тут Шюкрю-паша издал короткий смешок и снова наполнил свою рюмку, - потому что у плохого паши придется затягивать пояс потуже. А наш-то - жизнелюб! - Паша вспомнил о чем-то, и на его лице появилось озабоченное выражение. - Была у нас карета, он ее заказал по своему вкусу. Запрягал в нее лошадей разной масти: чалую и вороную. Жаль, продал я эту карету - слишком много на нее уходило денег. И я вот еще что скажу: этот дом весьма недешево мне обходится. А Ниган в такой обстановке выросла, привыкла. Тебе придется это учитывать… Карету мы продали, теперь и особняк в Чамлыдже продаем… Не знаю, понимаешь ли ты, о чем я говорю?
- Понимаю, господин паша!
- Молодец. Значит, мы друг друга понимаем, - сказал паша и улыбнулся. - Наше время уходит. На Абдул-Хамида покушаются, молодежь сплошь революционеры. Все чем-то недовольны. Кто бы мог подумать, что на Абдул-Хамида могут совершить покушение? Скинут его, вот увидишь. Он обо мне за двадцать семь лет ни разу не вспомнил, но я зла не держу. Вся моя служба на годы его правления пришлась. Министром был, пашой, губернатором, послом… За своих детей я, в общем, спокоен. Когда я губернаторствовал в Эрзуруме, подыскал дешевый участок земли. Дай, думаю, куплю. Там у меня есть управляющий - и себя не обижает, и нам отсылает кое-что. Но, может, и эти земли придется продать. Уж больно дорого обходится особняк! Как тут тебя не ценить? За будущее Ниган я спокоен.
- Спасибо, паша, - сказал Джевдет-бей и покраснел.
- А что ты не из знатной семьи, так это пустяки! Что это ты, однако, никак рюмку не допьешь? Уж больно ты осторожен, - сказал паша, качая головой.
Джевдет-бей, смутившись, допил сладкий, вязкий ликер.
- Вот молодец! Не умер ведь? То-то, дай-ка я тебе еще налью. Не робей! Понял, ты при мне не хочешь пить из уважения. Ценю, ценю. Но ты эти церемонии оставь, мы ведь с тобой теперь друзья! Вот скажи-ка мне, ты в свободное время чем себя развлекаешь? Гуляешь, повесничаешь?
- Так ведь, господин паша, не остается у меня свободного-то времени!
- Ну-ну, меня стесняться нечего!
- Я серьезно говорю! Раньше, бывало, ездил в Шехзадебаши, а теперь и на это времени нет.
Паша снова покачал головой:
- А что же ты тогда так улыбаешься? Блудливая улыбочка, меня не проведешь!
Джевдет-бей впервые почувствовал некоторую неприязнь к старику; мысль о том, что он может перестать уважать пашу, его испугала.
- Все молчишь! И чего молчишь, спрашивается? Это уж чересчур! - сказал паша. - Я, слава Аллаху, пожил, земных благ вкусил. А ты? Нет-нет, ты тоже, должно быть, малый не промах, только… - Увидев застывшее выражение на лице Джевдет-бея, паша осекся. - Ладно-ладно, не будем об этом. С тобой, однако, не поговоришь. Я все говорил, а ты только слушал. Раз уж ты такой молчун, давай тогда хотя бы в нарды сыграем. Рука у тебя сильная?
- Не знаю, - сказал Джевдет-бей с тем же застывшим выражением на лице.
Сели играть в нарды.
Глава 8
О ВРЕМЕНИ, О СЕМЬЕ, О ЖИЗНИ
Джевдет-бей не любил нарды. Две первые партии вчистую проиграл. "Мой брат борется за жизнь, а я тут в нарды играю", - крутилось у него в голове. Потом кости стали падать удачно, он несколько раз выиграл, и паша уже было расстроился, но тут Джевдет-бей опять начал проигрывать. Когда паша один раз вышел из комнаты, Джевдет-бей взглянул в проем открытой двери на часы, что стояли на лестнице, и с удивлением увидел, что время приближается к одиннадцати; понял, что в лавку уже не успеть, и разозлился. Страсть паши к нардам и его болтливость теперь казались ему отвратительными. Паша между тем не замолкал: рассказывал о каком-то парижском театре, который ему случалось посещать в бытность послом, о неблагодарности какого-то своего секретаря, об источнике, который он распорядился устроить в Конье, о похождениях молодых лет и о взятке, которую отказался принять, будучи министром. Когда Джевдет-бей проиграл очередную партию, в комнату вошел слуга и обратился к паше:
- Госпожа собираются в Шишли к Наиме-ханым, изволят просить карету.
- Пусть берет. Куда мне ехать в такую жару? - сказал паша, но потом вдруг поднялся на ноги. - Хотя подожди. Поздно уже! Иди спроси, когда она собирается выезжать. Я, может быть, в клуб поеду.
Паша снова уселся на стул и улыбнулся Джевдет-бею, стараясь, чтобы улыбка выглядела добродушной. Потом ему два раза подряд выпали две шестерки, но пашу, казалось, это уже не обрадовало. Он сложил нарды и снова встал.
- Поехать, что ли, в клуб, поболтать с кем-нибудь? - пробормотал паша, обращаясь сам к себе. Потом обернулся к Джевдет-бею: - Что скажешь? Не хочешь ли поехать со мной в клуб?
- Боюсь, господин паша, что буду вам в тягость, - ответил Джевдет-бей. На какое-то мгновение ему показалось, что старик и в самом деле хочет взять его с собой, но потом он понял, что не оправдал ожиданий паши и на сегодня ему уже наскучил.
- Да нет, сынок, какая такая тягость, - неискренне сказал паша. Потом голос его погрустнел: - Люди, дожив до моего возраста, живут впустую. Не знают, чем день занять. Вот я все вспоминаю, вспоминаю… Но ведь нужно же этими воспоминаниями с кем-то поделиться, Я был в Европе, знаю: там люди пишут мемуары, печатают их в газетах, издают книги. А здесь? Да попробуй я хоть слово написать - беды не оберешься. Хе-хе. Свободы здесь нет, сынок, свободы! Да здравствуют младотурки. - Последние слова он произнес вполголоса. - Молодец мой младшенький! Хм… Вот скажи, ты знаешь, как надо жить? Смог ты это понять? Хотя не похоже, чтобы ты много книг прочел… Не обижаешься?
- Что вы, господин паша! - сказал Джевдет-бей. Его бросило в пот.
- Да-да, ты у нас вежливый, знаю! - сказал паша немного раздраженно и принялся ходить по комнате, чуть покачиваясь. - Вот ты, поди, думаешь, напился я! Видел ты когда-нибудь пьяного пашу? Собственно, ты пашей вблизи много видывал? Со сколькими разговаривал? Недим-пашу ты откуда знаешь, а?
- Он однажды в мою лавку зашел, - пробормотал Джевдет-бей.
Паша замер посреди комнаты и, глядя на Джевдет-бея так, словно увидел таракана, прошептал:
- Торговец… Я раньше как-то не задумывался, что отдаю дочь за торговца… Да еще и доволен этим! Сынок, я тебя ценю, пойми меня правильно: если я и скажу грубое слово, так это оттого, что ты мне не чужой уже человек! - Паша все стоял на месте, лицо его застыло, словно он напряженно пытался вспомнить забытую молитву. - Как до такого дошло? Почему? Зачем бомбы? Все на султана ополчились! - То ли оттого, что ноги больше его не держали, то ли от огорчения паша тяжело осел на диван и взглянул на Джевдет-бея: - Ты мне понравился. Понравился, потому что я подумал, что ты похож на меня.
Джевдет-бей попытался улыбнуться и сделать вид, что все идет именно так, как должно идти. Нужно было что-нибудь сказать, но слова никак не приходили в голову, поэтому он только молчал, чувствуя, как пот струйками течет под одеждой.
Вернулся слуга и доложил, что госпожа уже собралась ехать к Наиме-ханым и намерена взять с собой дочерей.
- Ладно, пусть едут! - сказал паша и прикрикнул: - Но скажи, чтобы допоздна не задерживались, а то пожалеют у меня!
По безмятежному выражению на лице слуги было понятно, что он давно привык к пьяным выходкам паши. Понимающе улыбнувшись, словно был не слугой, а старым приятелем паши, он осведомился:
- Эфенди, не подать ли чаю?
- Подать, конечно, что стоишь? - буркнул паша. - Впрочем, принеси сначала кофе. Сынок, выпьешь со мной кофе?
- Я, пожалуй, уже пойду, господин паша, - сказал Джевдет-бей. - Не буду больше вас беспокоить.
- Что? Уходишь? Нет уж, я тебя так просто не отпущу! Постой, ты на меня обиделся, что ли?
Джевдет-бей, не отвечая, уставился в пол.
- А ну, сиди, где сидишь! - велел Шюкрю-паша. - Я тебя ценю, имей это в виду. Не ты первый к Ниган сватаешься. - Паша поднялся с дивана и тут заметил слугу, который по-прежнему стоял рядом. - Что ты стоишь?! Два кофе нам, да сахар клади умеренно! Ты ведь не очень сладкий пьешь? - спросил он, обернувшись к Джевдет-бею, и снова принялся мерить комнату шагами. - Наверное, не стоило мне столько пить. Дай, думаю, развею немного скуку… Подождем, когда женщины с каретой вернуться, и поедем в клуб! Куда они, бишь, едут? К Наиме-ханым! Зачем? Будут там пересмеиваться, чай пить, лясы точить, перебирать последние сплетни… Книги читают, о прочитанном говорят, да о платьях. Приехала тут из Франции портниха. Ходит по особнякам, платья шьет. Жена хочет ее позвать, сегодня утром говорила мне об этом… Будет с ней по-французски говорить, вспоминать те времена, когда мы жили в Париже… Девочки будут читать стихи. Я все дивлюсь, какие они у меня нежные, утонченные, будто француженки. Иногда думаю: вот бы моя вторая жена была дурой, зато красавицей! Или молодую жену взять? Но нет, только хуже будет. Радость уйдет из дома. Начнутся раздоры, ссоры… Лучше уж так. Жена у меня умная, и дочери в нее пошли. Они меня считают грубым, неотесанным. А кто им образование дал, кто их в Париж возил - об этом не думают. Захотелось вот им фортепиано - купил. Играют на нем, веселятся, читают, перешучиваются, передразнивают всех, словно мартышки - я этого не понимаю, но пускай развлекаются! Мне это даже нравится, даром, что я сердитым кажусь. Такой уж я человек. Да, нравится мне, потому что в доме должно быть шумно, весело! Это ж не кладбище. Да и потом, нужно усваивать европейские обычаи. Бывал я в Европе, видел, каких они там дел наворотили. А мы все ни с места. Огромные заводы, вокзалы, отели… Там и работать умеют, и развлекаться. Даже я - старик уже, а хожу в клуб. Слово-то какое: клуб! Нам заводы нужны! Кто их будет строить? Такие вот, как ты, коммерсанты. Ха! Где там… Вы все только продаете да покупаете, покупаете да продаете… Вот построили железную дорогу. Вагоны с хлопком и табаком отправляете, вагоны с люстрами и тканями принимаете - и знай себе подсчитываете прибыль! Нет-нет, ты мне нравишься, и на сердце у меня спокойно, потому что я Ниган за тебя выдаю. - Паша, все расхаживавший по комнате, внезапно остановился перед окном. - Смотри, карету подали. Сейчас они будут садиться. - И с игривой интонацией, словно разговаривая с приятелем по холостяцким шалостям, добавил: - Если хочешь посмотреть на свою невесту иди сюда!
Джевдет-бею очень хотелось встать и посмотреть, но от смущения он так и остался сидеть.
- Что, разве не хочешь посмотреть? - спросил паша. - Знаю, хочешь, но стесняешься. Это я виноват. И почему я ее сюда не позвал? Небо, что ли, на землю упало бы, если бы она сюда пришла? Я ведь не какой-нибудь замшелый ретроград. Да она, собственно, всегда сидит за обедом с гостями. Эх, надо было тебя к обеду пригласить! Я и пригласил, только Бекир забыл передать. Иди сюда, сынок, сейчас они будут садиться.
Джевдет-бей встал со стула, изнывая от смущения и при этом улыбаясь, словно услышал хорошую шутку. Неуверенными шагами, будто пьяный, подошел к окну.
- Ну вот, - сказал паша. - Разве может так быть, чтобы жених не хотел взглянуть на свою невесту? А знаешь ли ты, что она за человек? Я тебе скажу. Наша Ниган - умная девушка. Не из дурочек. Правда, первой красавицей ее не назовешь, ты сам видел. Изящная, утонченная, милая… Но, опять-таки между нами, не скажу, чтобы она была моей любимой дочерью. Тюркан симпатичнее, а Шюкран на меня похожа. Ниган - девушка скрытная, себе на уме. Ее можно развлечь какими-нибудь маленькими подарками, например, очень она любит фарфоровые чашечки. Обожает кататься в карете. О жизни-то она не так уж много знает. Я говорил, что она читает книги - стихи и французские романы, но не думай, что она так уж увлечена литературой. Читает, просто чтобы время занять, подобно тому, как его величество слушает полицейские романы, которые ему читают вслух. Европейские обычаи любит, но до определенной степени - все у нее в меру, прямо как у тебя. Не сказать, что нетребовательна, но и привередливой не назовешь. Мы, по крайней мере, такого за ней не замечали. Все, что в этом доме есть хорошего или плохого, она видела. Надеюсь, плохого не усвоила. Да, одну дурную привычку я за ней знаю - вечно глаза щурит. Ну вот, выходят.
Карета стояла в маленьком дворике, затененном кроной чинары. Вначале Джевдет-бей увидел, как во дворике появилась высокая женщина в белом платье. По смешку за своей спиной он понял, что это жена паши. Затем, разговаривая между собой и глядя по сторонам, во дворик вышли дочери. "Они, должно быть, и не знают, что я здесь", - подумал Джевдет-бей, и снова его охватило странное чувство вины. Девушки выглядели оживленными и веселыми. Кто из них Ниган, Джевдет-бей не смог разобрать. "Семья!" - пробормотал он себе под нос. Тут в голове у него словно затикали часы, а чувство вины стало сильнее.
"Одна из них, - испуганно сказал он сам себе. - Семья".