Наконец, мы добрались до огромной поляны, на которой собирались каждый год. Первым делом все достали свои бутерброды и начали их поглощать, как будто никто не завтракал.
Мама напекла мне очень вкусных пирожков с разными начинками: мясом, рыбой и капустой. Пирожки ушли влет. Вероника взяла сразу три. Мне достался последний с капустой, хотя я больше люблю с рыбой.
Потом мы играли в "Хали-хало", "Море волнуется раз" и "На золотом крыльце сидели". Потом сидели у костра, пели песни и доедали то, что еще осталось. А потом решили снова поиграть. На этот раз в "Цепи кованные".
Ребята стали разбиваться на две команды. В одной капитаном выбрали Рому, а в другой Веронику. Надю взяли в команду Ромы, а я попросилась в другую.
– Нет! – отрезала Вероника.
– Почему? – растерялась я.
– Нам не нужны толстые, – ответила она.
Все вокруг засмеялись, и Рома тоже. Не смеялась только Надя.
– Дура! – сказала она Веронике и вышла из команды. – Пойдем отсюда.
Надя взяла меня за руку и повела прочь. Я покорно шла следом за ней, слишком потрясенная, чтобы сопротивляться. Мне было так обидно, так больно, что я даже не могла плакать. Мы нашли поваленное дерево и уселись на него.
– Не обращай на них внимания, – сказала Надя. – Что с них взять? Они же все тупые.
Да, наверно. Что еще мне оставалось думать?
– А я, правда, толстая?
Подруга поморщилась.
– Это не ты толстая. Это они тощие.
Вечером, вернувшись домой, я разделась до трусов, встала перед зеркалом и принялась изучать свое отражение. Раньше я не особенно-то разглядывала себя в зеркале. Так, иногда, чтобы причесаться. Или поправить школьную форму. Но сейчас я смотрела на себя другими глазами. Их глазами. И видела перед собой упитанную девочку с короткой мальчишеской стрижкой и розовыми круглыми щеками. Конечно же, я была толстой!
Я всегда была такой. Но это никогда меня не волновало, потому что не волновало никого вокруг. До сегодняшнего дня. Сегодня оказалось, что я другого сорта.
Снова и снова я слышала слова "Нам не нужны толстые!" и обидный смех. И самое ужасное, что Рома смеялся тоже.
Всю ночь я не сомкнула глаз. Я смотрела на стену, по которой двигался свет фар проезжавших по улице машин, и хотела умереть.
Наутро у меня поднялась температура. Мама оставила меня дома и вызвала врача. Участковый доктор, старый седой дядечка, долго прослушивал мои легкие и разглядывал горло, но так ничего и не нашел.
Я оставалась дома до конца недели, а в понедельник мне все-таки пришлось идти в школу. Я шла, как на Голгофу. И первым, что я увидела, зайдя в раздевалку, была надпись на стене "Петрова – корова!"
В школе только что сделали ремонт, и в раздевалке еще пахло свежей краской. Слова были нацарапаны чем-то очень острым. Кто-то пытался их замазать, но получилось еще хуже – коричневое пятно на голубой стене. И слова, которые все равно легко читались.
Странное дело – меня совсем не волновало, что скажет или сделает Вероника. За те дни, что я просидела дома, я почти ничего не ела, чем сильно испугала родителей, но худее все равно не стала. И я смирилась с мыслью, что никогда не стану такой, как она – стройной, голубоглазой, светловолосой. Ну, что ж, зато я была умнее и лучше училась. К тому же, она мне никогда не нравилась: в ней было что-то неприятное. Поэтому меня нисколечко не волновало, что она обо мне думает.
Другое дело Рома. Этот мальчик был самым умным, самым красивым, и он очень мне нравился. Больше всего я боялась встретиться с ним взглядом. Мне казалось, что я умру на месте, как только он с насмешкой на меня посмотрит.
Умереть мне не пришлось – Ромы в классе не было. Надя рассказала мне, что на следующий после похода день Леха набил ему морду, и их обоих вместе с родителями вызвали к директору. Не знаю, что дядя Петя сделал с Лехой. Я никогда не спрашивала. А родители Ромы забрали документы и перевели своего сына в другую школу. Больше мы не встречались.
Через год Вероника перешла в школу с углубленным изучением английского языка. А еще через год родители Нади уехали в другой город и забрали мою единственную подругу.
Стену в раздевалке давным-давно заштукатурили и снова покрасили. Надпись исчезла. Со стены, но не из моей памяти. Я продолжала жить с этим воспоминанием.
После отъезда Нади я больше ни с кем не дружила. Нет, я принимала участие в жизни класса и выполняла общественные поручения, если мне их давали. Но сама никогда не проявляла инициативы и старалась держаться в стороне.
Я всегда хорошо училась, а после отъезда Нади и вовсе стала круглой отличницей. Это была моя защита и своеобразный реванш.
Со временем, когда я стала взрослеть, и в организме начались всякие гормональные изменения, мой вес сам собой пришел в норму. Я не была ни толстой, ни худой. Я была обыкновенной. Но в душе я продолжала жить с ощущением своей второсортности и знала, что никогда никому не понравлюсь.
Поэтому я была просто потрясена, когда самый видный парень на нашем курсе вдруг проявил ко мне интерес. Ведь он мог выбрать любую, самую красивую, а выбрал меня! Мне казалось, что это какая-то ошибка, и он скоро поймет, насколько я ему не подхожу. Я постоянно помнила о неизбежной катастрофе, и она, в конце концов, произошла. И я сама была в этом виновата. Разве можно любить женщину, которая сама себя не любит.
Боже мой, какой я была глупой! Ведь совершенно не важно, толстая ты или худая, и какие у тебя руки или ноги. Главное, что они у тебя есть! Что ты можешь ходить и дышать, и радоваться жизни. Спасибо тебе, Господи, что я наконец-то поняла это.
Ведь это так просто! Ты будешь тем, кем себя считаешь.
…
Послезавтра на работу. А завтра возвращается Леха.
Я понятия не имела, что скажу ему при встрече. И даже не думала об этом. Все будет так, как должно быть. Я в этом нисколько не сомневалась.
Самое интересное, у меня даже в мыслях не было, что меня могут отвергнуть. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Я ощущала в себе такую огромную силу, такую мощь, что, наверно, могла бы сдвинуть горы. Прав был Андрей. Теперь меня ничто не остановит. У меня словно крылья выросли, и я не ходила, а летала. А внутри все пело.
…
Кот доел свои сосиски и уселся возле миски, облизываясь.
– Все? Наелся? Больше не хочешь?
Он молчал и вылизывал правую лапу.
– Ну, тогда пойдем вытрем пыль.
И мы пошли в комнату.
Удивительное дело. То ли из-за первого этажа, то ли из-за близости проезжей части, но в Лехиной квартире пыль накапливалась в два раза быстрее, чем в моей. Вообще-то, я не обязана была это делать, но мне хотелось.
Кот запрыгнул на стол и уселся на нем, подергивая кончиком хвоста и наблюдая за моими действиями.
У Лехи было жарко. Я обливалась потом в своем любимом свитере. Недолго думая, я сняла его и положила в коридоре на полку.
– Так, какую музыку будем слушать сегодня? – спросила я кота.
Мы уже слушали с ним Моцарта, Вивальди, "Пинк Флойд" и Оззи Осборна. Сегодня мне хотелось чего-нибудь полегче. Легкомысленнее, я бы сказала.
– Ты погляди, какая прелесть! – и я вытащила из стойки с дисками подборку хитов 80-х. – Не возражаешь?
Кот не возражал, и я врубила звук на полную громкость.
Я двигалась по комнате, пританцовывая, протирала пыль и вспоминала сегодняшнее происшествие. Вообще-то, ничего особенного, но для меня это было событие.
Я просто гуляла по магазинам в центре города и зашла в свою любимую кофейню. Одна. Просто так.
В кофейне народу было совсем мало, и наш с Наташкой любимый столик оказался свободен. Я направилась к нему и стала поджидать официанта. Наконец в зале появился тот самый гарсон, который обычно меня игнорировал. Я просто улыбнулась ему.
Надо было видеть, с какой скоростью он помчался ко мне!
– Кофе, пожалуйста, – попросила я и улыбнулась еще шире.
Его ответной улыбкой можно было освещать улицы. Он полетел исполнять заказ.
Вот он, главный женский секрет! Чаще улыбайтесь, девушки.
АББА запели "Танцующую королеву". Я подпевала им, размахивая тряпкой. Я тоже была танцующая королева.
Внезапно кот спрыгнул со стола и направился к выходу. Я резко обернулась и чуть не вскрикнула. В дверях стоял Леха и смотрел на меня.
Взгляд у него был недоуменный. Так выглядит химик после проведения научного эксперимента, который до этого триста раз проходил как положено, а сегодня почему-то дал совершенно неожиданный результат.
Я протянула руку и выключила музыку.
– Привет, – сказала я.
– Привет, – ответил Леха.
– Что ты здесь делаешь? – глупо спросила я.
– Вообще-то, я здесь живу. С сегодняшнего дня, – уточнил Маркин.
– А я думала, с завтрашнего.
– Бобер упал на склоне. Думали, перелом, поэтому вернулись раньше.
– Но нет перелома?
– Нет перелома.
Я начинала чувствовать себя неуютно в одном лифчике. Свитер оставался в коридоре. С другой стороны, он видел меня и без штанов на горшке. Подумаешь!
Взгляд у Маркина изменился. Теперь он смотрел на меня очень серьезно и сосредоточенно.
Я стала потихонечку продвигаться к выходу в коридор, но Леха и не думал уступать мне дорогу. Мы застряли в дверях.
Я стояла близко-близко к нему и разглядывала его лицо. Он загорел. И оброс щетиной. Интересно, когда он брился в последний раз? Я потрогала его щеку пальцем. Щека была колючая и холодная. Как его пуховик. Я обхватила ладонями любимое лицо и притянула к себе.
Ресницы у него слегка выгорели на солнце, а на носу выступили веснушки. Губы были сухие, обветренные и тоже холодные.
Я потерлась носом о его нос. Может быть, он знает, что это не только эскимосское приветствие, но и признание в любви у какого-то племени в джунглях?
Он стоял, закрыв глаза, не шевелясь и, по-моему, не дыша. Как маленький испуганный мальчик. Я улыбнулась и поцеловала его в закрытые глаза. А потом в морщинку между бровей. А затем в плотно сжатые губы.
И он сдался.
…
Я подняла руку и посмотрела на часы. Уже половина восьмого. За окном была темень, мела метель. Мне пора уходить.
Осторожно повернув голову, я посмотрела на Леху. Он спал, свернувшись клубочком и уткнувшись носом в мое плечо. Мне до боли хотелось прикоснуться к нему, но я боялась его разбудить.
Пусть спит. Он устал, весь день в дороге. К тому же мне было страшно встретиться с ним сейчас взглядом. Я не знала, о чем он подумает, увидев меня рядом. Вдруг пожалеет о том, что случилось?
Все произошло так стремительно. Я мгновенно превратилась из охотницы в добычу. Было очень мало нежности и очень много страсти. Словно огромная волна подхватила нас, вышвырнула на берег и отступила, оставив лежать, обессиленных, на песке.
Он уснул почти сразу. А я не сомкнула глаз и лежала, слушая его дыхание.
Кот щурился на меня со стола. Я скорчила ему рожицу, осторожно поднялась и вышла в коридор, прикрыв за собой дверь.
…
Весь следующий день я и ждала, что Леха позвонит или приедет, и боялась этого. Ближе к ночи, когда он не позвонил и не приехал, мне стало по-настоящему страшно. Неужели я все испортила?
Наступило утро. Я совершенно не выспалась и разбитая поехала на работу.
На работе все валилось из рук. Я ни о чем другом не могла думать. Начался и закончился обед, а Леха все не объявлялся.
К концу рабочего дня я взяла себя в руки, успокоилась и, кажется, поняла, в чем тут дело.
Он испугался. Мой Пигмалион, всегда контролировавший ситуацию, оказался не готов к такому развитию событий.
Ну что ж, я не буду тебя торопить. Я подожду. В конце концов, я столько ждала, что могу и еще немного потерпеть. Рано или поздно ты тоже успокоишься и поймешь, что назад дороги нет.
С этими мыслями я выключила компьютер, закрыла кабинет и пошла к лифту.
Лифт приехал на наш этаж. Двери открылись, и навстречу мне вышел Костя Бобров. Хромающий и с палочкой.
– Привет! Ты почему не в постели?
– Привет! Да вот, приехал забрать кое-какие документы – и сразу назад, в койку.
Он был бледен, под глазами мешки.
– А что, больше некому привезти тебе документы домой?
– А никто не знает, какие именно мне нужны.
– А Маркин на что?
– Он улетел сегодня утром.
Я ничего не понимала.
– Как сегодня? Он же должен был лететь в двадцатых числах!
– Так то в Москву. А я должен был сегодня лететь в Питер. На две недели. Но поскольку я теперь калека, то вместо меня полетел Леха.
Ну, просто "Ирония судьбы" какая-то!
– Все ясно. Тебе помочь?
– Да нет, сам справлюсь. Спасибо.
– Ну, тогда пока! Выздоравливай!
Мы попрощались. Костя похромал в свой офис, а я поехала домой.
Интересное получалось кино.
А если бы я не встретила Бобра? Что тогда? Когда бы я узнала, что Лехи нет в городе, и что мы с ним не встретимся до моего отпуска? И кто бы все это время кормил бедного кота? Я сомневаюсь, что Маркин попросил об этом кого-то еще – ключи-то были у меня.
Н-да…
Остаток января пролетел незаметно. Дом – работа, дом – работа.
Пару раз я получила сообщение "Вам звонили…" и дальше незнакомый мне номер телефона, хотя самих звонков не было. Как будто кто-то прерывал соединение в самом начале вызова.
Февраль
Я блаженствую в удобном кресле. За окном плюс пять, моросит мелкий дождик. Парижане мерзнут, а для меня после наших минус тридцати это просто лето!
В кафе "City-Zen" на рю де Сен тепло и уютно. Дружелюбный молодой человек принес мне кофе, и я жду, пока приготовится моя рыба на гриле. Посетителей мало. Две девчонки щебечут за барной стойкой. Пожилая пара в глубине зала. И я за столиком у большого окна.
Это мой последний вечер в Париже. Завтра я возвращаюсь домой.
Я еще не поняла, понравился мне Париж или нет. Он оказался и таким, и не таким, как я себе его представляла.
Как его описать? Он вежливый, но слегка отстраненный. Как его жители, которые держат дистанцию, не подпуская к себе, но обязательно с улыбкой извинятся, если случайно тебя толкнут или даже просто коснутся.
Он стильный. Сдержанные тона, ничего яркого, кричащего. Серо-коричневые стены, серо-синие крыши. Только крыши темные, а стены светлые. В пасмурный день стены отливают зеленым, а на солнце желтеют – кажется, что они наполнены светом.
Париж капризен и непредсказуем. Любит делать мелкие пакости и приятные сюрпризы. Прекрасное в нем соседствует с безобразным, но, что самое удивительное, это соседство весьма похоже на родство. Как у Элен Безуховой и ее брата Ипполита: у них были одни черты, но при этом она была красавица, а он – урод.
Сквозь кружево голых ветвей просвечивает низкое небо. На маленьких балкончиках – ажурные решетки. И Башня – любимица Парижа – тоже кажется ажурной, пока не подойдешь к ней поближе. И тогда она просто потрясает. А если запрокинуть голову вверх, то кажется, что ее шпиль уходит в бесконечность.
Этот город то поворачивается к тебе спиной и захлопывает дверь у тебя перед носом, то, когда ты уже, отчаявшись, думаешь, что он тебя не примет, вдруг в самый последний момент улыбается тебе и делает широкий жест.
Никогда не знаешь, что ждет тебя за поворотом. Церковь, которую ты так хотела увидеть и ради которой прошла полгорода пешком, оказывается затянута противной зеленой сеткой. Станция метро, на которой ты собиралась сойти, оказывается закрытой на ремонт, но ты понимаешь это только, когда проезжаешь мимо. Из-за этого ты долго-долго идешь в обратном направлении по улице Пармантье и ищешь тот самый дом, где жила Николь, героиня Одри Хепберн из фильма "Как украсть миллион". По мере приближения ты начинаешь понимать, что Николь никак не могла жить в таком районе, и, конечно же, дом номер 38 оказывается самым обычным в ряду таких же, а вовсе не роскошным особняком, стоящим в глубине маленького сада.
Но зато какие удивительные ощущения ты испытываешь, когда вдруг из-за поворота перед тобой внезапно вырастает громада Нотр-Дам, или Сен-Дени, или Сент-Эсташ, и ты застываешь в радостном изумлении. Внутри торжественно и спокойно. Солнечный свет, проникая сквозь старинные витражи, бросает цветные блики на холодный камень. Время словно проходит сквозь тебя, ты ощущаешь причастность ко всему, что видели эти древние стены. Душа твоя взлетает ввысь, и ты почему-то начинаешь чувствовать себя как дома.
Гарсон наконец-то принес мне мою рыбу с овощами. Вкусно, но совершенно несолено. Может, оттого, что тут "Zen"? Зато десерт божественен. Мороженное внутри шариков из хрустящего теста, усыпанных тертым миндалем и облитых горячим шоколадом. Это так вкусно, что я тихонько постанываю от удовольствия.
Вообще, сладкое в Париже – это отдельная тема. Таких эклеров не делают нигде! Абсолютно точно.
На часах – половина шестого. Сегодня среда, и Лувр работает допоздна. Это последний пункт в моей программе.
…
А вот и сюрприз – после шести вечера вход дешевле. Шесть евро вместо восьми шестидесяти. На разницу можно купить пирожное. Мелочь, но приятно.
Я думала, что Эрмитаж огромный. Как же тогда назвать Лувр? Чудовищно-огромный? Его размеры потрясают.
Нет, конечно, в мои планы и не входило осмотреть здесь все. Меня интересовала только живопись – европейская, 15–17 веков и преимущественно портретная. У Рубенса, Ван Дейка и испанцев я уже побывала. У меня еще оставалось чуть больше часа, и я пошла к Джоконде.
Мне повезло. Одна группа японцев уже ушла, а другая еще не подошла. По большому залу бродили одиночные посетители. Так что я смогла встать прямо напротив нее и наконец-то посмотреть ей в глаза.
Я смотрела на нее, она на меня. Не знаю, о чем думала она, а я думала, что, вот, сидит себе женщина, ни молодая, ни старая. Ни красивая, ни уродливая. Возможно, не очень умная, но определенно себе на уме и уж точно знающая, чего она хочет. Люди веками вокруг нее ходят, в глаза ей заглядывают, что-то про нее придумывают. А она только улыбается, потому что ей безразлично, что о ней говорят. Ведь все будет так, как она захочет.
Я вдруг подумала, что в Джоконде каждый видит свое отражение. Именно поэтому кому-то она кажется жестокой, кому-то сладострастной, кому-то коварной. Ну, а по мне она кошка, которая гуляет сама по себе. Потому что я сама такая. И все будет так, как я хочу.
…
На улице снова минус двадцать. Я вернулась. Наталья с Максом встретили меня в аэропорту и привезли домой.
– Может, подниметесь? Подарки сразу заберете, – спросила я.
– Не, уже поздно. Ты-то можешь дрыхнуть, ты еще в отпуске, а нам утром на работу.
Любопытно. Вообще-то они полуночники. Если девять часов для них поздно, то я Майя Плисецкая. Ну, да ладно. Мы договорились встретиться завтра у родителей, и они уехали, а я взяла сумку и пошла в подъезд.
За нашей дверью ревела музыка. Это "Рамштайн". Потапыч не спит и, как пить дать, играет в свою стрелялку. Странно. Я думала, он у бабушки с дедушкой.
Я открыла дверь и вошла в квартиру. Свет горел везде – и в коридоре, и в кухне, и в обеих комнатах. Очень странно.
– … А чего это ты мной командуешь? Ты мне не папа! – сказал один голос.