– А черт ее знает!
– Может, это Назрань?
– Не, Назрань уже была…
– Гудермес?
– Держи карман шире!
На обочине, за станцией стоят несколько бэтээров и автобусов. Анатолий подумал: "Наверное, за нами прислали. Эскорт, можно сказать". Он подумал, а старшина Атрощенков, длинный худой мужик, на стриженой голове топорщатся большие круглые уши, рот широкий, а зубы редкие, писклявым голосом озвучил его мысли:
– Коробочки за нами прислали! Видно, допекли их черти. Ждут нас.
Казаков отодвинулся от него, пахнущего потом, табаком и еще черт знает чем. Атрощенков ему активно не нравится. Может быть, потому, что не соответствует стереотипу старшины, который, по понятию капитана, должен быть пожилым, с усами и густым басом.
Затем старшина выглянул в форточку и стал прислушиваться к тому, что творится на улице. Слушает, слушает, а потом тихо говорит:
– Стали! А на станции что-то никого. Почему это?
Постоял с минуту. И вдруг дико обернулся к ним и страшно закатился трехэтажным матом. Анатолий только успел заметить что-то жуткое, нечеловеческое в его остекленевших, бешеных глазах. А старшина заорал:
– Всем из вагона! Разбегайся! – и нервно кинулся к выходу, застучав ботинками по железякам…
Капитан Казаков, недоумевая, смотрит на него: "Чего это приключилось с человеком?" Но на всякий случай движется к дверям.
– Бегом! Мать вашу! – захлебывается в крике старшина, вибрируя всеми суставами. – А, чтоб вас! – и дергает в сторону от станции, в поле.
Народ начинает, недоумевая, нехотя вылезать из вагона. Анатолий краем глаза видит, что и из других вагонов тоже выпрыгивают одетые в шинели и бушлаты люди. И вдруг… не то чтобы слышит, а чувствует какой-то растущий, давящий все живое свист и вой…
Старшина, бежавший где-то впереди, падает лицом в пыль и как-то странно, по-червячьи извиваясь, сползает в ложбинку…
"Что это может быть? Что это?" – успевает подумать Казаков прежде, чем взрывная волна подбрасывает его и впечатывает в траву…
Вздыбившаяся рядом земля заботливо приукрывает его сверху.
Очнулся капитан от того, что кто-то хлещет его по щекам. Он открывает глаза, но перед ними мелькают какие-то красные, зеленые, синие круги. Хочет сказать, чтоб перестали его шлепать по щекам, но из глотки раздается какое-то жалобное попискивание, а потом кашель. Кто-то над ним, словно в вату, еле-еле слышно произносит:
– Живой?!
Второй голос, похожий на голос прапорщика Палахова, добавляет:
– Оклемается. Контузило, наверное!
Анатолий начинает поднимать голову, но она у него тяжелая, словно камень. Чьи-то руки помогают, отрывают его от земли. И сажают. Он сидит на корточках, раскачиваясь из стороны в сторону. Но не удерживается. Падает теперь уже лицом вперед и больно бьется носом. Вот этот удар уже как-то отрезвляет его. Капитан получает возможность снова видеть и сквозь страшный гул и звон в ушах слышать. Теперь он встает на четвереньки и, стоя на дрожащих ногах и руках, туго соображает, что это было. Тяжко. Его выворачивает наизнанку. И он чувствует облегчение.
Снова садится на землю. И оглядывается.
На месте, где стоял аккуратный, покрытый красной черепицей станционный домик, зияет (другого слова и не придумаешь) воронка, из которой идет дымок. Кругом невыносимый запах гари, вывернутой свежей земли. Тепловоз лежит на боку, и из его пробитого брюха, шипя, вылетает горячий пар. Ближайший на дороге бронетранспортер получил такой удар в скулу, что его развернуло в обратную сторону. Вагоны посечены, окон как и не бывало.
Он смотрит на рельсы, шпалы, сплетенные каким-то фантастическим комком рядом с тем местом, где разорвались ракеты, и ему вдруг становится жутко. Он физически ощущает, какой нечеловеческой, чудовищной была сила, направленная против них. Людей.
"Боже мой! И все мы, даже самые сильные, смелые, разве можем противостоять этому?!" В эти секунды он не думает о "чехах", о том, что они ему сейчас враги. Думает просто о том, что человеческое тело, чье бы оно ни было, хрупко и уязвимо.
Анатолий поднимается на ватных ногах и, пошатываясь, подходит к рельсам. Зачем-то трогает скрученные рельсы, щупает теплую, отблескивающую сталь.
– Ну что, капитан, оклемываешься? – раздается сзади голос тощего старшины. – Помочь надо?
Он оборачивается. Грязный, прокопченный старшина, прапорщик Палахов и еще несколько ребят, корячась, напрягаются, пытаясь приподнять звено со шпалами, под которым лежит что-то. Он подходит к ним. Подбирает какую-то железку. И пытается ею, как рычагом, сдвинуть звено.
Все дружно гикают и наконец стаскивают звено с раздавленного тела.
– Василь? – узнавая и не узнавая истерзанное тело Мельничука, бормочет Витька Палахов.
– Бляха, самолет наш был. Ракетами нас же и раздолбал! Что, у них там никто не знает, что происходит на земле? – Анатолий слышит мельком кусок разговора проходящего мимо начальника поезда с приехавшим их встречать подполковником.
– Да, здесь, считай, половина потерь от такого бардака! – раздраженно отвечает ему пропыленный майор в танкистском шлеме.
"Ох, какая же это странная война! – мелькает в голове у капитана. – Такого у нас еще не было!"
III
Кавказ подо мною.
Отсюда, с высоты, видна вся заснеженная горная страна.
Настолько, насколько хватает глаз, тянется хребет, создавая неповторимый, причудливый горный ландшафт с его отрогами и глубокими ущельями. А дальше, дальше на горизонте, словно седой, одетый в белую бурку богатырь, возвышается над этим сверкающим под ослепительным солнцем миром двуглавый Эльбрус. Он величественен, могуч и прекрасен в своем победном одиночестве.
Но если слегка повернуться влево и скользнуть глазом дальше, по хребтам Кавказских гор, можно в такой солнечный день, как сегодня, разглядеть и его соперника. Казбек – угрюмый, серый, островерхий, покрытый каменными расщелинами и осыпями.
Он хмурится туманами и неласково смотрит на пришельцев.
Шурка Дубравин разворачивается, переставляя длинные, горные, красно-синие лыжи по очереди, одна за другою. И принимается разглядывать противоположную сторону. Ту, с которой он только что поднялся на вершину. Красота пейзажа завораживает. Он даже слегка задыхается от этого простора, высоты и величия природы.
Воздух прозрачен. Ветерок тянет в небе перистые облака. Снег на склоне искрится под лучами восходящего солнца.
Противоположная гора покрыта густым хвойным лесом. А внизу, в ущелье, откуда тянется тоненькой ниточкой канатная дорога, сам поселок. Домбай. Легендарное место, воспетое советскими бардами и свято чтимое горнолыжниками.
Он долго собирался сюда. Еще тогда, когда в Алма-Ате в предгорьях Алатау впервые надел свои первые пластмассовые ботинки. Он мечтал о Домбае, когда пешком поднимался от катка "Медео" на Чимбулак. Мечтал, когда учился кататься на лыжах самоучкой. Когда летел по горной дороге кубарем и чуть не переломал себе все кости. Мечтал, когда вырвал из семейного бюджета немаленькие деньги и все-таки купил себе хорошие, подержанные лыжи марки "Соломон".
И все сбылось самым неожиданным образом. Месяца два тому назад он как-то разговорился со ставропольскими регионалами.
– И что нас тянет в горы? – рассуждал Дубравин. – Ведь опасное и трудное это дело. А мне нравится. У нас на Чимбулаке подъемники только бугельные. Тянут быстро. Весь измотаешься, пока он тебя тащит вверх. Склон в снегу. Так что выстраиваемся на нем в цепочку. И утаптываем. Но все равно тяжело съезжать по этой снежной целине. Я раз так покатил. Ну и не справился. Лыжа утонула в снегу. Попала на камень. И я упал. Правая от удара отстегнулась и улетела куда-то. А левая нет. И когда я покатился по склону, она начала скручивать ногу, растягивая сухожилия и надрывая мышцы. Вот тут уж я орал нечеловеческим голосом. В общем, к вечеру нога стала сине-багровой и распухла, как чурбак… Но, судя по всему, переломов не было. Просто разрывы и внутреннее кровотечение. Спас мне ее бассейн. Хромал, но ходил плавать. Через полгода хромота прошла… Но все равно люблю горы…
Рассказал и забыл. А через пару дней позвонил ему Олег Черкесов:
– Александр Алексеевич! А вы знаете, что я родом из Домбая?! И мой отец был первым строителем и директором этого горнолыжного комплекса?
– Да ну?
– У меня есть предложение. Организуем туда поездку. Покатаетесь на лыжах. Я там всех знаю. Сделаем отдых в лучшем виде!
И вот их караван трогается из славного "города креста", то есть Ставрополя, на Домбай. В это время поездка туда – уже приключение.
Дубравин едет вместе с Галиной. Черкесов приглашает ребят из своего предприятия. К ним присоединяется теплая компания из Ростова.
Так что на четырех машинах, с собственным запасом продовольствия двигаются они по разбитым дорогам юга России к горам Карачаево-Черкесии.
Впереди на голубой "Волге" сам – усатый и лысоватый Олег Черкесов. Вместе с ним, на заднем сиденье, в обнимку с красой девицей – важный московский гость. Следом, на вишневых "жигулях" – круглолицый, улыбчивый ростовский парень-жох Андрей Демидов, а рядом с ним – красивый, беленький, как девушка, заместитель Черкесова, просто Миша. Дальше едет зам Демидова – хитроват физиономией, но на самом деле хороший парень Володя Неклюев.
Последняя машина под завязку забита продуктами. Ящиками с водкой, пивом, коньяком, палками колбасы, консервами, мясом, рыбой и другой снедью.
Едут и смеются, пряники жуют. Пробиваются через блокпосты. Преодолевают длинные тягуны, ползут по разбитому асфальту.
А горы все выше, а горы все круче. Над ними огромные черные тучи.
По дороге Олег Черкесов рассказывает о достопримечательностях:
– Вот там находится в горах обсерватория. Ученые наблюдают за звездами.
– Правда? – любопытствует Дубравин. – Может, заедем?
– Туда дороги почти нет! – отвечает Олег. – Да, и не только дороги. Им, ученым то есть, зарплату не платят уже давным-давно. Так что они совсем одичали. И последние годы живут собственным подсобным хозяйством. Наблюдают, так сказать, за звездами по личной инициативе.
– Да, трудно им приходится! – замечает Галинка. – Вот и завезем им колбаски…
– Тогда до ночи не успеем добраться до места, – отметает ее предложение Черкесов. – А тут в горах неспокойно.
– Ну, тогда поехали быстрее! – испуганно озирается на окружающие леса она.
Крепко завязался их с Галиною узелок. Но нет покоя на душе у Шурки. Хорошо, уютно с любимой женщиной мчаться по горной дороге, предвкушая отдых и ночь. Но думает он о семье, оставшейся в Москве, о Татьяне: "Вот не сложилось, не стерпелось, не слюбилось. И чем дальше мы идем по жизни, тем глубже противоречия. Разные мы. Слишком разные. И выясняется это слишком поздно. Она категорически не приемлет эту жизнь. Я вроде нашел себе интересное дело, работаю, зарабатываю. А она, конечно, пользуется всеми заработанными благами. И еще как пользуется! Но в то же время говорит: мне ничего не надо. Странная позиция. И долбит, долбит каждый день. Вы неправильно живете. Работаете ради денег. А надо жить тихо. Никуда не рыпаться… Не опора она мне…"
Невеселый ход его размышлений прерывает восклицание сидящего на переднем сиденье Олега:
– А вот и мой родной Домбай!
Дубравин вглядывается вперед. Но ничего особенного не видит. Там, в самом конце узкого горного ущелья, по которому петляет дорога, несколько домов. А прямо перед ними рисуется остов гостиницы. Как и везде, здесь имеется в наличии свой брошенный недострой.
Одно слово. Разруха.
Но караван в сумерках проезжает мимо поселка. И останавливается у зеленых металлических ворот. Оказывается, кое-кто из бывших руководителей партии и государства тоже не был чужд буржуазных увлечений. А именно председатель Совета министров СССР, блаженной памяти Алексей Косыгин любил прокатиться с ветерком на горных лыжах. Да так любил, что взял и построил здесь, в горах, не только канатную дорогу, но и двухэтажный особнячок. Для себя и своих друзей.
Союз развалился. Пропал. А домик в деревне остался. Все осталось. Прислуга, директор. И поддерживается в полном порядке. Вот только уже три года, как исчезли постояльцы. Не до отдыха новым небожителям. Власть и собственность делят.
Ну, и еще недостаток в том, что с исчезновением совхозов прекратились сюда и поставки продовольственного запаса.
Потому и приехали они с собственными картошкой, колбасой и курами. Но это ничего. Главное, и Дубравин с Шушункиной, и директора разместились по-царски. В отдельных апартаментах. С ванными и туалетом. На белых крахмальных простынях.
Водители и менеджмент помельче сюда не допущены. Их поселили в частной гостинице. Не зря Олег Черкесов бывший комсомольский работник. Субординацию знает.
Утром лихорадочный подъем. Надо успеть на канатку до толпы. Но пока завтракали, умывались и одевались по форме, туристический народ уже потянулся к подъемному механизму. Увидев толпу, Дубравин, облаченный в горнолыжные доспехи, испугался:
"Это сколько же мы тут теперь стоять в очереди будем? Часа два точно! Вагончик-то не безразмерный. А тут уже сотни две".
Но он недооценил Черкесова. Их "чичероне" отошел в сторону. Пошептался с каким-то суровым местным инструктором. А потом сказал своим:
– Ребята, за мной!
Дубравин и вся компания, слегка недоумевая, потащились за ним вокруг дощатого забора, который окружает место посадки.
На обратной стороне от официального входа остановились. Олег постучал палкой по доске. И, о чудо! Доска неожиданно отодвинулась. И оттуда высунулась загорелая щетинистая кавказская физиономия. Она внимательно оглядела их и кивнула: "Заходите".
Через секунду вся их группа оказалась уже внутри, возле красного вагончика, висящего на канате у причальной стенки. Еще через минуту другой бородатый абориген гостеприимно открыл раздвижные двери. И они с дружною толпою ввалились внутрь.
Вагончик качнулся и тронулся. Внизу поплыли заснеженные кустарники, верхушки сосен и елей. С гулом они преодолевают одну пропасть за другой. Мелькает идущий сверху встречный вагон. Проносятся мимо них веселые и испуганные физиономии туристов.
Через несколько минут гонки по вертикали начинается торможение. Впереди станция с огромными колесами, мотающими стальной трос.
Здесь пересадка на кресельник. И опять подъем в гору.
И вот она, вершина, с которой ему предстоит спуститься вниз.
Галина осталась у станции. Ей подыщут инструктора. Возьмут в аренду лыжи. И она будет учиться.
Остальные застряли у кафешек с жирными чебуреками, горячим глинтвейном и чаем. Оккупировав столик в кафе, ребята живо откупорили бутылки и ждут его.
Снег рыхлый, тяжелый. И Шурка "работает" на склоне, разогревая остывшее под черно-белым комбинезоном тело. Десяток минут. И он уже весь мокрый, "как мышь". "Горят трубы" – хочется пить. С непривычки болят мышцы ног.
На середине длинной трассы он останавливается "перекурить". И видит, как рядом, на учебном, "профессорском" склоне ярким цветком – красным по белому – скользит вслед за расхлябанным, расстегнутым инструктором, старательно повторяя его повороты, Галина Шушункина-Озерова.
Он долго любуется ею. И мысленно взывает: "Ну, посмотри сюда! На меня. Обернись хоть на секунду! Я же зову тебя!" Но нет. Видно, сильно занята она склоном. И все мысли ее о том, как бы не упасть, удержаться. А жаль!
Потому что он загадал для себя. Если обернется, сбудется ее мечта о ребенке.
Но нет. Едет мимо девушка в ярко-красном комбинезоне на фоне белого снега и голубого неба.
Спускается. И вдруг неловко падает. Но, когда встает, наконец-то замечает его. И машет рукой в перчатке.
И-и-и-эх! Он снова в движении. Рисует зигзаги. Только снежная пыль из-под канта.
Внизу, у кресельного подъемника, его уже ждет "могучая кучка". Под лозунг: "Пиво без водки – деньги на ветер!" – народ уже кушает водочку и закусывает горячими, с пылу с жару, беляшами. Ребята приветствуют его появление звоном стаканов и радостными кликами. Ему тоже наливают теплого чаю и горячего, согревающего тело и душу глинтвейна.
– Ну, поехали! – поднимает граненый стакан Неклюев.
Деревянная скамеечка холодит задницу, но внутри горит и греет горячее вино с корицею. Дубравину особо не сидится, неймется. Хочется еще и еще раз испытать это чувство. Восторг души от свободного полета.
Он пытается объяснить своим полупьяным спутникам, что это такое – радость жизни. Но им и так хорошо. Здесь, внизу, за деревянными столиками горной кафешки, среди торговцев сувенирами, цветными свитерами, пуховыми платками и разной другой прочей дребеденью, они счастливы.
Так что выгнать на горку ему никого не удается. И они с Галинкой ловят этот кайф вдвоем.
* * *
Вечером после обильного, с возлияниями, ужина из собственных продуктов народ собирается в зале для отдыха гостей правительственной дачи. У Дубравина с собой в плоском чемоданчике западная диковинка – микрофон "Лидзингер" для караоке и целый набор картриджей. Ребята привезли с собой гитару.
И до самой глубокой ночи звучит берущая за душу до слез мелодия: "Лыжи у печки стоят. Вот и кончается май. Вывесил флаги разлук горный красавец Домбай. Что ж ты стоишь на тропе? Что ж ты не можешь уйти?.. Та-та-та-та, ти-ти-ти-ти…"
* * *
Приходит ночь-полночь. И будто не было целого дня изнурительного и радостного катания на морозе, после которого он в громоздких красных пластмассовых ботинках еле-еле дополз до машины. А она словно и не падала, не вставала из снега.
Ненасытная страсть толкает их друг к другу. Где та нежность и осторожность, с которой начинался их совместный сексуальный опыт?
Ненасытная и горячая, она изматывает его, будит к жизни раз за разом его усталое, но могучее тело. Словно от дуновения ее мягких губ разгорается встречный огонь.
А дальше "одноглазый змей" вползает в "нефритовый грот". И битва начинается заново. Они уже давно притерлись друг к другу. Дуэт их слажен и неутомим.
"Она сделана просто под меня!" – думает он, чувствуя каждый изгиб ее тела, каждую выпуклость и понимая каждый ее вздох, каждое движение, как будто они слились в одно целое.
"Наверное, это и есть любовь, когда между тобой и другим человеком нет этого вечного барьера!" И он набирает темп, не забывая наставлений восточных мудрецов, постоянно меняя ритм и ход: "Сначала шесть коротких медленных вводов, словно дразня партнершу. А седьмой сильный, до самого конца, до глубины. А затем "стучит", как воробей собирает семечки с доски. И идет, идет, идет, гоняя то влево, то вправо: "как возничий разворачивает коней…"
Она постанывает от наслаждения. Прижимаясь, обхватывает его руками.
Под утро они засыпают совершенно изнеможенные, измотанные этой скачкой.
Через несколько дней все замечают, что "начальник" худеет и сохнет на глазах. Спадает с личика и Галка. Но окружающие делают вид, что ничего особенного не происходит, хотя отводят взгляд, когда видят их глубоко запавшие, но горящие каким-то диким огнем глаза.