– Твой зам Бергей звонил вчера Рахату. Короче говоря, настучал на тебя. Якобы ты высказался против "папы". И вообще ведешь себя чересчур независимо там, у себя в Атырау. Тот, конечно, насвистел Дариге. Так что шорох идет большой. Завтра дочка будет у папы. И что тогда? Так что давай…
Господи! Как все недавно было. Еще вчера ему казалось, что они все герои, первопроходцы, борцы за идею. Все вместе, дружной командой строят новое, молодое национальное государство. Немного проехали. Власть укрепилась. И уже идут заговоры, интриги, подметные письма, доносы, наветы. Проявились все родимые пятна советской школы управления. Или они и не исчезали? И их воспроизводит сама система власти?
А может, дело в людях? В их менталитете, в привычках, в характере народа? В самом уровне развития? Скорее всего, и в этом тоже есть частица правды.
Впрочем, ему некогда сейчас заниматься самоедством и самоанализом. Тем более в такое время, когда под ним горит. А ведь как хорошо начиналось!
Шеф вызвал его тогда, перед назначением. Поговорил. Сказал, что надеется на него. Словом, намекнул на то, что он член его команды. И предложил эту должность главы области. Он горячо взялся за дело. Наводить порядок. Но прошло совсем немного времени. И… Заела рутина. Чувствуешь себя, словно в какой-то банке с пауками. За каждым твоим шагом внимательно и чаще всего недоброжелательно наблюдают десятки глаз. И вот очередной навет. На него. Что делать? Можно, конечно, действовать по русской поговорке: "Пока гром не грянет – мужик не перекрестится!" А можно не сидеть, не ждать. Самому идти на грозу.
Что сейчас и сделал. Сел в самолет. И – к шефу в Алма-Ату. Напрашиваться на прием. Чтобы там при разговоре "налить ему меду в уши".
Самолет летит, а Амантай думает. О природе казахской государственности:
"Конечно, говорить о том, что мы ведем свою государственность со времен хана Аблая, как это делают сейчас, по крайней мере смешно. Мы выросли из советской традиции. Вылупились, как бабочка из кокона. А та вышла, в свою очередь, из имперской – российской. А если заглянуть дальше, то там проглядывает византийская. А по ней, только основатель государства безгрешен. В данном, конкретном случае таким основателем является великий гений Владимир Ленин. А все последующие вели себя неправильно. И их, соответственно, развенчивали. Троцкий, Сталин, Хрущев, Брежнев, Горбачев. Так что в скором времени сбросят и Ельцина! Мы тоже, скорее всего, не уйдем от этого правила. Кто власть потерял – тот уже не прав. И его надо растоптать, высмеять.
Сначала раболепствуем, пресмыкаемся, восхваляем. А стоит ослабеть вожаку, начинаем топтать и проклинать. Все по Пушкину, как там у него? "Живая власть для черни ненавистна. Они любить умеют только мертвых".
Президент это знает не хуже меня. У него перед глазами пример Кунаева. Так что есть только один путь, если он хочет остаться великим. Объявить себя не продолжателем, а основателем. Началом казахской государственности, всего и вся!
Но это, ой бай, как непросто!"
Мысли снова прошлись по кругу и возвратились к сегодняшней ситуации: "Конечно, лучше сразу оказаться на глазах. И если уж так получилось, то надо испытать гнев хозяина сейчас, чем сидеть у себя в Атырау и ждать, пока вызовет. Ведь мои враги будут там, в Алма-Ате, накручивать его, сочинять разные небылицы. А он начнет накапливать страхи. Про заговоры, интриги".
В просторном, шумном зале ожидания столичного аэропорта его встретил верный Ербол. Он уже так раздобрел на мясных харчах, что Амантай, глядя на его широченное, круглое лицо, даже удивился: "Эка, как его разнесло. И куда дальше? И так уже поперек себя шире". Подумал, но поздоровался ласково.
Уже в роскошном, красивом, отделанном кожей и красным деревом салоне новенького, эксклюзивного "мерседеса", чувствуя "опорной точкой" мягкость сиденья, вспоминает любимую школьную туристическую песню: "Я на пятой точке съехал, как лавина, прямо вниз! Надо мной смеется эхо: "Не печалься, альпинист!""
"Смеется тот – кто смеется последним! Поймет ли хитрец, что на самом деле я приехал не просить денег для ЖКХ, а отвести удар клеветников? По формуле: "Я здесь. Я ничего не замышляю против вас. Я лоялен"".
В такой ситуации как у людей, так и у волков безотказно действует "закон стаи". Провинившийся самец второго эшелона падает на спину перед вожаком. Всем своим видом выражая покорность и преданность.
И, видя такую готовность служить, вожак, готовый задать трепку, милостиво прощает его.
Несмотря на тревожные думы, на породистом, красивом лице акима Атырауской области Амантая Турекуловича не проявляется ничего, кроме гордости и уверенности в себе.
IV
Каждый раз одно и то же. Он сидит в засаде и, крепко прижав приклад винтовки к плечу, ищет врага в окуляр прицела. Ищет до тех пор, пока не обнаруживает впереди что-то аморфное, жуткое, чудовищно безобразное, непереносимое, такое, что душа стынет и холодеет. И это что-то быстро приближается. Тогда он пытается укрыться, спрятаться от него в окопчике. Но оно неумолимо приближается, обретая облик то грозового облака, то густого тумана, то гигантской пыльной бури. Облако это обнимает, охватывает все вокруг. И вдруг каким-то непостижимым мистическим образом превращается в красивую, обнаженную женщину, ласкающую его. И он с ужасом понимает, что это "она". Та самая снайперша – "белые колготки", которую он сразил у старой кошары. "Ну вот! – шепчет она ему. – Глупенький мальчик. Сейчас тебе будет хорошо! Иди сюда!"
Холодея от ужаса, он понимает, что это вовсе не женщина – это смерть тянется к нему алыми, хищными губами. И сейчас случится что-то ужасное…
В это мгновение он со стоном просыпается. Выныривает из небытия.
А потом долго лежит в темноте, прислушиваясь к шорохам и звукам, наполняющим старый дом офицерского общежития.
Теперь впереди самое трудное – надо снова уснуть. Иногда это получается. Иногда нет. И тогда он до утра лежит с закрытыми глазами, пытаясь не думать о тревожном и тоскливом. Недавно, пытаясь обмануть природу, он взял за правило – выпивать. Граммов сто – сто пятьдесят дают возможность успокоиться, отрубиться, провалиться в сон, как в колодец. И, наконец, доспать до утра…
Сегодня это не удалось. В шесть раздался звонок. К девяти его вызвал к себе командир группы генерал Герасимов.
С тяжелой головой и сердцем Казаков отправился к начальству.
В казенной приемной он не один. На поставленных в рядок стульях, у стеночки, уже сидел "старый", опытный спецназовец Петр Сидоренко.
– Чего вызывают? – спросил расстроенного товарища Анатолий.
Тот в ответ только пожал широченными плечами. Мол, не знаю. И добавил:
– Хотел в воскресенье с сыном в цирк сходить. Да, видно, не судьба.
Из кабинета генерала вышел молоденький, весь как новенький, адъютант. Пригласил:
– Заходите, товарищи!
Командир – грузный и весь седой, с высокими залысинами на лбу – встретил тянущихся в струнку офицеров ласково. Но долго не рассусоливал:
– Нам поступило распоряжение усилить работу девятого управления. Помочь товарищам в одном серьезном деле, – генерал откашлялся, взял со стола какую-то бумагу. Надел старомодные очки в роговой оправе и наконец объяснил уже без пафоса в голосе суть проблемы:
– Речь идет о личной охране секретаря Совета безопасности Александра Ивановича Лебедя. Выбор пал на вас. Двоих. Потому что вы на сегодняшний день, – он внимательно посмотрел на них поверх оправы, – наиболее опытные и закаленные работники. Короче, направляю вас в распоряжение Борисенко. Он введет в курс дела!
Казакову понятно, что командир что-то недоговаривает. Но задавать вопросов он не стал. Не принято. Да и ни к чему. Он уже давно знает о сложившейся практике привлечения бойцов группы к охране первых лиц. Время такое. Террористы активизировались. А сил у государства с гулькин нос. Вот и бросают их туда, где тонко. То в Буденновск, то в Кизляр. А теперь вот начали "дербанить" группу на спецзадания.
Через полчаса ему позвонил начальник охраны секретаря Совбеза Александр Борисенко. Анатолий лично не знает его. Но мир тесен. И они знакомы через других ребят. Тем более что Александр бравым старлеем тоже был в Афгане, где командовал разведротой отдельного триста сорок пятого гвардейского парашютно-десантного полка.
Борисенко сообщил майору Казакову, что ему надлежит прибыть в Совет безопасности на Старой площади.
Старая площадь – название нарицательное. На самом деле это целый правительственный квартал, где сосредоточена российская власть в лице тысяч чиновников.
Казаков доезжает до центра на метро. А потом пешочком, мимо угрюмых зданий серо-стального цвета шагает к упрятанному в глубине, между зданиями контрольно-пропускному пункту. Здесь, у высоченной решетки, часовой долго и придирчиво проверяет документы, сличает их со своими внутренними списками.
Молодой, серьезный, симпатичный гэбист с голубыми, со времен шефа жандармов Бенкендорфа, погонами вызывает у Анатолия легкую иронию. И он, пока ждет, вспоминает слова генерала Ермолова о том, что в России у каждого есть или синий мундир, или "синяя подкладка", или хотя бы "синяя заплатка".
Наконец дежурный указывает ему, в какую сторону от калитки идти. И он направляется к Совету безопасности, расположенному в новом, видно, не так давно отстроенном здании.
Здесь, в просторном вестибюле, Борисенко его и встречает. Молодой, рослый, пропорционально сложенный, с заметной офицерской выправкой вихрастый парень, он странно смотрится на этих потертых красных дорожках, в длинных коридорах с глухими дверями и изредка попадающимися штатскими чиновниками. Порядочный и удивительно приятный, мужественный во всех отношениях человек. Он с Афганистана тянулся за генералом Лебедем. Был с ним и в Приднестровье. Он приводит Казакова в свой кабинет с табличкой на двери: "Советник по внутренней политике". И здесь коротко вводит его в курс дела:
– Александр Иванович завтра вылетает в Чечню. Вы прикомандированы к нему по распоряжению руководства. И поступаете под мое командование. Мы обеспечиваем охрану генерала, – и, переходя на "ты", добавляет: – Миссия сугубо секретная. Если хочешь, можешь отказаться!
Анатолий игнорирует его предложение и просто спрашивает:
– А зачем едем-то?
– Генералу Лебедю поручено с президентом вести переговоры. О мире.
Анатолий присвистнул:
– Когда вылет? И откуда?
– Машина подберет тебя в городе! Оружие и все, что нужно, получим на месте.
– О, кей! – не удерживается от модного словечка майор.
Анатолий шагает к метро и по привычке анализирует поступившую вводную. Что он знает о Лебеде? Генерал! ВДВ! Был в Афгане. В девяносто первом склонился на сторону Ельцина. Потом проявил себя в Приднестровье. Участвовал в президентских выборах в качестве спарринг-партнера. И во втором туре призвал своих сторонников голосовать за президента. А после выборов стал секретарем Совета безопасности России.
Но это внешняя канва биографии харизматичного бравого военного. А вот что происходило на самом деле за кулисами такого возвышения простого генерала – об этом можно только догадываться. Как-то друг Алексей Пономарев разоткровенничался и намекнул Анатолию, недоумевавшему по поводу постоянного присутствия генерала на телеэкране: "Ты что, не знаешь, что ли? У нас в телевизоре случайных лиц нет. Значит, готовят его для чего-то. Борис Абрамович наверняка что-то задумал. Какую-то комбинацию! – А потом добавил: – Этот прощелыга, обворовавший пол-России, зря ничего делать не будет. Видно, нужен ему свой, карманный Бонапарт, если что-нибудь с Ельциным случится!"
Как бы там ни было, а сейчас генералу предстояла трудная, но благородная задача. Поставить точку в затянувшейся войне. И Анатолий, сам побывавший и пострадавший в чеченской мясорубке, готов ему способствовать. Так что приказ в данном случае был ему по душе.
* * *
Они на машинах за двадцать минут пролетели пол-Москвы и помчались в сторону аэропорта Внуково. Но поехали не в правительственный терминал, а в обычный – конспирация. Выгрузились. И прошли в депутатский зал. Подождали несколько минут, пока все соберутся. И дружной кучкой двинулись прямо на летное поле.
Частный самолетик маленький. Такой маленький, что они ввосьмером еле влезли в тесный, но роскошно отделанный дорогим деревом и кожей салон.
Большому Сидоренко места в салоне не хватило. И пришлось весь этот необычный рейс сидеть в туалете, на толчке.
Компания подобралась хорошая. Сам Александр Иванович Лебедь, его заместитель Сергей Харламов, пресс-секретарь Александр Бархатов, начальник охраны Александр Борисенко, прикрепленный из "девятки" Алексей Воробьев и они, "простые офицеры из спецназа".
В салоне быстро сняли свои цивильные гражданские костюмы и натянули на себя пятнистую камуфляжную форму. Из огромной доставленной в самолет сумки достали "стволы". Распихали оружие по карманам и кобурам.
Анатолий, как только переоделся в привычную для себя одежду, сразу успокоился. И поймал себя на мысли: "Как будто натянул звериную шкуру. Не зря нас учили в школе КГБ – обнажить скрытые инстинкты и рефлексы, перестать думать и начать чувствовать. Иначе не выжить!"
Короткий разбег. Взлет. Перелет, как прыжок через пропасть. И уже внизу бетонная дорожка махачкалинского аэропорта.
Перед самой посадкой Лебедь достает из черного дипломата пистолет и "сажает" его сзади под брючный ремень.
У взлетной полосы их ожидают. У нескольких больших джипов небритые братья Хачилаевы в традиционных каракулевых папахах и нетрадиционных черных костюмах.
Отсиделись они в богатом гостеприимном родовом доме у братьев. А вечером в путь. К границе с Чечней. Пять машин. Четыре джипа и "Мерседес".
У первой машины на выезде бабахнуло колесо. Запаски нет. Оставили на дороге.
При переезде через пограничную речку застрял легковой "Мерседес". Оставили. Потом догонит.
Оставшиеся гонят по разбитой дороге. Вперед! Вперед!
Чечня. Пошли блокпосты русской армии. Угрюмые сооружения из бетонных блоков, деревянных настилов и еще черт знает из чего. Палатки. Непролазная грязь. Замурзанные "глиняные" солдаты. Шлагбаумные трубы медленно поднимаются только тогда, когда вынимается удостоверение секретаря Совета безопасности России.
Навстречу колонне джипов прет колонна возвращающихся с задания бронетранспортеров. Они упираются друг в друга. С бэтээров требуют, чтобы "нохчи" уступили дорогу. Видимо, решили для себя, что встретили "парадный выезд" какого-то богатого чеченского тейпа. И для пущей убедительности "шпарят" очередями поверх крыш.
Через минуту осознают ошибку.
"Старшой" колонны, весьма навеселе, выскочил к начальству. И даже попытался подойти строевым. Но ноги выдали. Заплелись.
Тронулись дальше. Заблудились. Проскочили на скорости поворот на Шали.
Уткнулись наконец в "Ниву", которая приехала их встречать.
Из "Нивы" вышел… знакомое лицо! Вахид Сулбанов! Анатолий профессиональной памятью отметил изменения в его облике. "Весь в хаки, перепоясан пулеметной лентой. И борода. Как положено моджахеду. Такой он более естественный. Не то, что в Москве…"
Но рассусоливать некогда. Все по машинам. И снова дорога. Как качели. Вверх, вниз. Гигантские колеи грязи. Лужи форсируются почти вплавь. Волна идет впереди. И перехлестывает на капот.
Из темноты выстрелы. Автоматные очереди. Кто стреляет? Зачем? Непонятно! Прибавили газку. "Нива" отстает. Теряется.
Подождали.
Лебедь дает команду:
– Вернуться!
"Правильный генерал. Своих не оставляет!" – думает Анатолий, сжимая приклад поставленной между ног винтовки.
К счастью, отставшая машина все-таки всплывает на пригорке.
В Атагах оказались ближе к полуночи. Дом Резвана в селе – это такая признанная всеми сторонами нейтральная территория.
Высоченный забор. Железные ворота. Просторный внутренний двор, в котором есть где встать машинам. Во всем основательность. Видно, что хозяин – бывший директор цементного завода союзного подчинения. Стало быть, на стройке не экономили. И получился дом-крепость с двумя крылами.
Вошли дружно. Большая комната – по-нашему "зал" для переговоров. Делегация расселась там. Охрана села в соседней комнате. Им подали чай, сахар, лепешки.
В комнату "на огонек" заглянул и Сулбанов.
Поздоровались, как старые знакомые.
– Здравствуй, Вахид! – окликнул его Казаков.
Тот удивленно вскинул брови. И узнал:
– Здравствуй, Москва!
Анатолий с интересом, и даже некоторой долей доброжелательности, рассматривает бывшего казахстанского, потом московского, а ныне идейного "нохчу". Рыжего, щетинистого, могучего, воинственного.
– Помнишь наш разговор в офисе? – спросил Анатолий, подразумевая спор о "чеченском бизнесе". – Теперь ты вот здесь… оказался.
– Сейчас каждый порядочный чечен здесь! – с легким вызовом отвечает Сулбанов. – Идет борьба за независимость нашей страны. И мы должны быть здесь.
– Ну-ну! – майор не хочет "дразнить гусей", но говорит это "ну-ну" так скептически, подразумевая: "Если бы вас не выдавили из Москвы, были бы вы здесь. Сомнительно". Но, чтобы продолжить разговор, просто спрашивает:
– У кого служишь?
– Мой командир Масхадов!
– И на что надеетесь?
– А что? Теперь войска ваши выведут. Будет подписан мир. И мы будем жить, как нам нравится. Сами. – И громко, чтобы все слышали, добавляет: – Пришло наше время побеждать!
В общем, Анатолию возразить нечего. Не будет же он распинаться о том, что, если бы не предательство высшего начальства, не воровство, не усталость армии, не пятая колонна в Кремле, еще неизвестно, чем бы все кончилось. Неохота ему спорить. Он в общем-то согласен, что с войной пора кончать. И этого достаточно.
Впрочем, это не его дело. Его послали охранять переговоры. Он и охраняет. Об остальном пусть думают те, кто затеял эту войну.
Сулбанов ушел проверять посты. А он стал думать о России. Вспоминать разговор с казаками там, у аула Бечик:
"Страна наша расширялась толчками. Сначала было Владимиро-Суздальское княжество. И граница проходила на юге, под Рязанью. Второй рывок. И русские в степях под Воронежем. Дальше двигались уже осознанно. К морю. По рекам к Азову. И на Крым. Так, расширяясь, и оказались перед необходимостью "переварить" Кавказ. Вот и "переваривали" столько лет. А теперь Лебедь приехал. Пусть так! Плевать! Пусть живут как хотят! С Дубравиным поспорили последний раз. Тому надо додавить, добить. Не понимает он, что люди устали. На пределе".
Бегут часы. Перед рассветом подали короткий ужин. Или завтрак. Холодное мясо, лепешки, зелень. Анатолий ест понемногу. Желудок уже не тот, что раньше. Сказывается походная жизнь.
Ширвани Басаев, брат того самого Басаева, террориста номер один, раздает всем пачки сигарет "Ичкерия". Вроде как символ независимости. Вот, мол. Сами производим. Без России.
Первая встреча закончилась неожиданно. Из переговорной вышла вся делегация. За ними чеченцы.