Коротко попрощались. И по машинам.
Идут с включенными фарами. Кто-то бьет по колонне из минометов. Мины провыли, прошелестели и рванули где-то в поле.
Неожиданно вспыхивает луч прожектора. Пошарил по полю. И уперся прямо в лобовое стекло передней машины.
Впереди ударил выстрел. В воздух. Пока.
Охрана выскочила из машины. Заняла позиции. Анатолий присел у крыла, приник к окуляру прицела, чтобы в случае необходимости с ходу погасить прожектор.
Генерал вышел из джипа. И прямо по дороге пошел к палаткам поста. Метров сто.
Пресс-секретарь хотел остановить его. Куда там!
Все напряглись. Ждут. Что будет?
Но и в этот раз обошлось. Узнали своих.
Простояли у блокпоста часа два. Начало светать. Ждали обещанных вертолетов. Но они так и не прилетели.
Продолжили путь по той же раздолбанной дороге. Но только теперь им дали в сопровождение пару боевых машин пехоты.
В самолетике все спали как дети.
Так закончился первый контакт.
* * *
Прошел всего месяц. Теперь они летают в Чечню "как на уик-энд". Вертолетами.
Вот и сегодня две вертушки медленно движутся вдоль протянувшейся внизу высоковольтной линии электропередач, пересекающей проселочные дороги, лесополосы, мелкие ручьи и речушки.
Казаков сидит у круглого иллюминатора и, несмотря на грохот, стоящий в этой "железной колеснице", пытается размышлять. За это время, пока они мотаются туда-сюда, он сначала из любопытства, а потом из проявившегося интереса стал читать книжки по истории Кавказа. По официальной версии получается, что все республики присоединились к России добровольно. Грузия, Армения, Кабарда. Взял Иван Грозный в жены кабардинскую княжну Марию Темрюковну. И все в порядке. А откуда тогда повести Толстого "Кавказский пленник" и "Хаджи-Мурат"? Проза и стихи Лермонтова?
Из кабины пилотов вышел штурман. Стал показывать на пальцах – "будем приземляться".
Охрана изготовилась. Приникла к окнам.
Оттанцевав на трех ногах, вертолет стал на разбитый асфальт перекрестка двух дорог. Они, один за другим, выскакивают из машины, которая еще продолжает крутить лопастями, гнать воздух и гнуть жухлые придорожные травы. Залегли вокруг.
Вторая "вертушка" зависает в воздухе, обходит место посадки кругом и тоже плюхается невдалеке.
Вокруг никого. Только пугающая тишина. А в голове мысли: "Может, ошиблись? Или засада?!"
Анатолий лежит в придорожном кювете, крепко упершись локтями в землю. И ищет цель.
Вдалеке на дороге слышен нарастающий гул мотора. Впереди показывается автомобиль. Это белая "Нива". Подъезжает, тормозит. Все напрягаются. Дверь открывается. И из "Нивы" выглядывает бородатая физиономия старого знакомого. Ба! Да это опять он! Ваха. Вахид Сулбанов.
– Привет! – встает из травы и подходит к нему Борисенко. – Что случилось? Почему нет никого? Нет встречающих?
Сулбанов отвечает по-русски, но с каким-то взлаивающим, гортанным звуком. В чеченском языке нет смягчающих, ласкающих слух звуков. А также нет формы вежливого обращения к окружающим. Поэтому и кажется, что чеченец всегда груб. Хотя это зачастую совсем не так.
– Поздно пришла информация! Поэтому я срочно сейчас примчался. Остальные сзади.
– А мы уж совсем собрались обратно! – замечает, подходя, Казаков. – Подумали, переговоры сорвались. Сейчас много на свете людей, которым мир в Чечне, как серпом по яйцам…
– Нам мир нужен, – неопределенно отвечает Вахид на их немой вопрос.
Через несколько минут на шоссе показывается целая колонна больших джипов.
Усаживают генерала. Делегацию. И садятся сами. Казаков залезает в белую "Ниву" Вахида. Сейчас охраны намного больше, чем в первый раз. Так что он может немного расслабиться.
Эх, карета мчится, карета мчится! Эй-хо-хо! Вся кавалькада со свистом, гиком и скрежетом несется вперед.
"Нива", трясучая, гремя всеми своими металлическими потрохами, на предельной скорости идет по давно не ремонтированному шоссе, пролетая над ямами, выбоинами и заплатами из асфальта.
Всё как всегда. Приехали. Разгрузились. Генерал Лебедь "ледокольной походкой" шагает на переговоры.
Идет работа. Уже созданы совместные комендатуры. Пошло разведение войск. Напряжение спадает. Не сегодня-завтра будет мир. Война догорает, как костер, в который перестали класть дрова.
А им сидеть. И ждать. Ждать. И сидеть.
Они уже знают всех переговорщиков. Вот пошли по одному в зал: молодой парень Удугов, муфтий Чечни. А вот и сам Масхадов. Казаков теперь понимает, что он не просто бывший полковник советской армии, а еще и представитель крупнейшего и богатейшего рода Аллерой…
К Казакову пристает Сулбанов. То ли от безделья, то ли очень уж ему хочется похвастаться. Приглашает в гости. Он тут недалеко живет.
За это время, которое они коротали то в комнате для охраны, то в просторном дворе, они пообтерлись, привыкли и даже начали слегка симпатизировать друг другу:
– Покажу тебе свой дом! С отцом познакомлю! Покушаем. Тут недалеко.
Пристал да пристал. Еще пару недель назад об этом не могло быть и речи. Сегодня, когда люди в совместных комендатурах патрулируют улицы, общаются, даже иногда играют в футбол… Да и у Казакова такой характер. Не зря ему когда-то при тестировании поставили диагноз: осторожный, но авантюрист.
Он обращается к Борисенко:
– Саша! Тут меня приглашает в гости на часок старый знакомый. Еще по Казахстану. И Москве.
Тот сомневается. А потом говорит:
– Думаю, сегодня долго заседать будут. Текст вылизывать. Чего уж там! Сходи! Но только ровно в шестнадцать ноль-ноль. И возьми с собой еще кого-нибудь из ребят.
– Ивана Подопригору!
– Ну, хоть его.
Они понимают друг друга с полуслова. Гость в доме – "священная корова". И мир близок. Но по одному лучше не ходить.
Сели в ту же самую "Ниву", которая привезла их сюда. На подходе Казаков замечает, что у машины нет запасного колеса: "Своим раздолбайством, надеждой на авось мы с ними очень даже похожи!"
Гремя подвескою, машина срывается "с места в карьер". И начинает петлять по улочкам, рыскать по закоулочкам. Через минуту выскакивает на площадь, прямо в центр поселения. Вокруг люди. Толпою двигаются к центру. Сулбанов останавливает машину. Ждет, пока пройдет народ. Русские с интересом вглядываются в происходящее.
В центре слышен бой барабанов. Звучит глухой и ритмичный речитатив. Народ собирается в огромный круг. Разные мужчины – бородатые и совсем молодые, одетые в камуфляж и цивильное, в чеченских шапочках и папахах.
Под бой барабанов люди кружатся, резко, рывками двигаясь всем телом. Ноги дружно бьют о землю. Потом все вместе дружно, одновременно подпрыгивают, машут одновременно руками, дергают головами. И самое главное, повторяют ритуальную фразу:
"Ла-иллаха-иллалах,
Ла-иллаха-иллалах". (Нет бога, кроме Аллаха.)
Майор вглядывается и наконец понимает. Это священный танец зикр.
– Что танцуют? – спрашивает с заднего сиденья изумленный Подопригора.
– Молятся! – коротко отвечает Сулбанов. А потом добавляет для ясности:
– У нас так молятся. Это называется "зикр".
Казаков кое-что все-таки нашел в библиотеках об обычаях Ичкерии. Поэтому, глядя на танец-молитву, он сравнивает: "Характер народа накладывает отпечаток на все. Когда-то имам Шамиль проповедовал тут другой способ единения с Богом, прославления и поминания его имени. Он считал, что оно должно проходить в тишине и каждым человеком отдельно. Да и проповедники этого суфийского, продвинутого ислама держались его точки зрения. Это одно из течений ислама, берущее свое начало аж в одиннадцатом веке. Основатель его – шейх Абдул Кадири. А ввел его в обиход в прошлом веке великий чеченский святой шейх из Илсхан-Юрта, святой хаджи, сын Киши.
Настоящее его имя Кунта-Хаджи. И появился он как ответ на все невзгоды, что претерпели нохчи в ходе продвижения России на юг и восток".
"Невзгоды и поражения привели к тому, что мирная проповедь сына Киши нашла благодатную почву здесь, на чеченской земле. Хаджи выступал против газавата, объявленного Шамилем. Предрек ему поражение. И призвал отказаться от войны в пользу благочестия и личного очищения. Осудил жестокость. И утверждал, что истинный мусульманин не воюет, не пьет, не ворует. Не участвует в разбойничьих набегах. И тогда: "Маленькая толпа победит большую". Его за это выслали из Чечни".
Барабаны стучат. Ноги дружно бьют о землю. Дыхание учащается. Некоторые участники зикра начинают впадать в транс. Мистический транс. Закатываются глаза. Речь становится бессвязной…
Но их "Нива" уже рыскает по улице аула туда-сюда, объезжая вольготно разбросанные ямы.
Машина подъезжает к глухим высоченным воротам усадьбы. Вахид сигналит. И ворота широко распахиваются. "Нива" тормозит под деревом на просторном дворе, увитом виноградом и вьюном. Дом новый, кирпичный, большой. Это даже не одно здание. Это два дома, соединенных большой пристройкой. За ними сад. Все хозяйство обнесено забором.
Настоящая крепость.
Во двор выходит на зычный зов Вахида крепкий, бородатый, суровый мужчина в папахе и накинутом на плечи пиджаке. Похоже, отец.
– Ассалам алейкум! – церемонно здоровается с ним Сулбанов-младший.
– Валейкум салам! – коротко отвечает тот. И спрашивает, кивнув на вооруженных гостей Казакова и Подопригору, но уже по-русски, видимо, чтобы не подумали чего: – Кого привез?
– Это мои гости! Из охраны Лебедя. Хочу показать им наш дом, – и кивает на Казакова, – он тоже из Казахстана. Земляк… – И по-чеченски кличет еще кого-то.
Странное для русских это знакомство. Вахид, тяжело ступая впереди, сначала водит их по комнатам. Показывает: "Вот тут мы с семьей. Это гостиная. Здесь дети спят. Тут молельная".
Потом выстраивает в большой комнате вдоль стены всю свою родню. Жену с двумя детьми. Проживающую с ними сестру жены. Своего младшего брата с женою. Двоюродного братишку – молодого пацана. И еще одну молодую женщину – сестру. Одетую во все черное по мусульманскому обычаю.
Представляет первую в ряду, одетую в длинное платье и закутанную в платок фигуру:
– Это моя жена Зайдат!
Молодая женщина кивает головой и с хитрой улыбкой любопытства смотрит на гостей.
– Мои сыновья! Джамалуддин и Газимагомед!
Мальчишки – двухгодовалые близнецы – жмутся к ногам матери.
– Сестра моей жены Фатима!
Одетая в черное "сухая килька" удостаивает русских только презрительным взглядом.
– Мой брат Муса! Его жена Минат… – так всех по очереди Вахид представляет им своих многочисленных родичей.
После церемонии ведет гостей к столу, который уже накрыт в пристройке. Старшие мужчины – отец, неизвестно откуда появившийся седенький дедушка Ахмат, сам Вахид, русские гости – присаживаются на длинные скамейки. Женщины и дети растворяются в усадьбе. Молодые мужчины подают блюда. Набор их небогат. Два вида овощных салатов, яблоки, виноград. Бутылка водки.
Казаков замечает, что во дворе младший брат Вахида с двоюродным братишкой тащат под навес овцу.
"Наверное, резать будут! – как-то отстраненно думает он. – А это процесс небыстрый. Как бы мы не подзадержались. Наши будут беспокоиться. Сказать, что не надо?!" – но вслух ничего не говорит. Еще обидишь хозяев. Сморозишь что-нибудь не так.
Рюмочки совсем маленькие. С наперсток размером. А застольные речи длинные-длинные. И по-восточному витиеватые.
Слово дают по старшинству. Первым говорит дедушка:
– Мы собрались здесь, чтобы выпить за мир, который наша родина – свободная Ичкерия – заслужила всей своей историей, чтобы жизнь на нашей земле цвела и расцветала, чтобы дети наши и внуки наши жили долго и счастливо, чтобы не знали войны… Были мир и дружба между всеми народами…
Опрокидывают по "наперстку".
Дают слово Казакову. Он в ответ, взяв в руки "наперсток", говорит:
– Чечня теперь, скорее всего, будет независимым государством в составе России. Так дай Бог чеченскому народу счастья и возможность построить здесь, у себя, мирную, спокойную жизнь. Чтобы дети ходили в школу, учителя учили, все росло и расцветало… Был мир…
Так дипломатично, стараясь не касаться трудных вопросов и больных тем.
С тостами прошли по кругу. Говорить разрешили даже младшим. Но пить им – ни-ни. Возьмет в руки "наперсток". Слово скажет. И поставит на стол.
Мало-помалу завязался разговор. О том о сем. Оказалось, что седой, благообразный дедушка Ахмат очень по местным меркам образованный, грамотный человек. В советские времена был директором школы в Казахстане.
Вот он поправил папаху на бритой голове, потеребил бороду, взглянул на всех из-под бровей и образно, чеченской поговоркой сказал о том, что он думает о происшедшем в большой стране под названием "СССР":
"Бык подох – мясо, арба поломалась – дрова". То есть получается у него, что Советский Союз превратился просто в кучу мусора. Ну а дальше он высказывается в том духе, что Россия вряд ли теперь поднимется как империя или сильное государство. А после того, как Ичкерия станет независимой, уйдут и другие республики Северного Кавказа.
Анатолий, конечно, не может согласиться с таким видением ситуации, показанной "большим человеком". И старается вежливо, без эмоций ему возразить.
– Чечня – это, извините меня, уважаемый, отдельная песня. Кабарда, Осетия присоединялись добровольно. Так что тут процесс несколько другой…
– Разве только мы обижены на Россию? А татары, башкиры? – возражает ему собеседник. – Мы уцелели потому, что сопротивлялись всегда до конца. И от этого страдали больше других. До сих пор в наших мифах и легендах существует злой дух Ярмуль. Людоед огромного роста. С зычным голосом. Он уничтожает наших людей, разрушает аулы. В Грозном в советское время стоял на высоком месте памятник ему – генералу Ермолову. Так каждую ночь этому памятнику что-нибудь отбивали. Такая вот история…
– У нас общая история, уважаемый, – примирительно говорит Анатолий.
– Нэт! У нас разные истории, – сухо, даже слегка раздраженно возражает дедушка Ахмат, выбирая морщинистой, старческой рукой помидор покраснее и отправляя его целиком в рот. – Есть такой русский писатель Приставкин. Он написал повесть "Ночевала тучка золотая". Вот он знал нашу историю. И рассказал, как с нами обошлись во время войны. Страшная история. Прошлое никуда не уходит. Оно живет с нами. И определяет будущее.
В эту минуту в комнату, где сидят мужчины, заходит сестра Вахида Фатима. Она из-под черного платка, целиком закрывшего всю голову, зло зыркает на русских и подает Вахиду какую-то бумажку.
Казаков, глядя на нее, ее бледное лицо-маску с прорезями для глаз, рта, думает: "Вот еще одна жертва ваххабитской пропаганды!" И молча провожает ее взглядом до двери в пристройку. А тихий дедушка, слегка захмелев, все еще буровит:
– Мы, нохчий, – свободный народ! У нас даже имам Шамиль не смог стать царем. Хотя пытался. А это был такой человек! Отчаянно сражался он с русскими. С казаками. Рассказывают, что, когда его родная мать по просьбе одного из племен пришла к нему и передала их слова, что они больше не могут сопротивляться натиску "белого царя" и хотят перейти в русское подданство, рыжебородый Шамиль приказал дать ей плетей. За то, что она осмелилась передать ему эту просьбу. Вот какой это был человек!
– Но в конце жизни он находился в плену, в Калуге. И преспокойно жил там. Его Россия приняла как героя…
– Это правда! Он был герой!
Барашек созрел. И младшие мужчины стали подавать жареное, пахнущее дымом мясо. Простое, не слишком изысканное угощение. Но среди проголодавшихся людей оно пошло на "ура".
* * *
Возвращались они другой дорогой. Майор Казаков, сидя на переднем сиденье "Нивы", думает о разговоре: "Трудно нам будет с ними ужиться. Ермолов – Ярмуль. Надо же такое придумать! Барятинский, Воронцов, Толстой, Лермонтов. Какие люди тут побывали! Сложное чувство испытываешь, когда все это слушаешь. То ли дело американцы. У них похожая история. Они тоже продвигались на запад через леса и прерии, уничтожая и загоняя в резервации целые племена. И философия их проста: "Хороший индеец – мертвый индеец". Где они теперь, эти могикане, сиу, дакота? Остались только в легендах. Вот тебе "Песнь о Гайавате". Мы так не можем. Но и у нас есть о чем задуматься. Не зря нохчи спрашивают: "За что наш народ выслали в дикие степи? В Сибирь и Казахстан? Немцы же не дошли до Чечни".
Это ведает только сам Иосиф Виссарионович. Это он со словами: "Я этот народ знаю!" подписал приказ на проведение операции под кодовым названием "Чечевица". И пошло. И поехали вагоны для скота с деревянными скамейками. Буранные полустанки. Трупы вдоль всей дороги…
Ну а что, с русскими не так было? Логика истории. "Лес рубят – щепки летят"".
Они едут. А вокруг площади ликует народ. Чеченцы танцуют. Приплясывают. Палят из стволов вверх. В небо. Как сумасшедшие носятся на машинах, показывают друг другу два рогатых пальца. Что-то орут на своем языке. Вахид останавливается. Спрашивает у проходящего, в чем дело. Потом небрежно, скрывая радость, кидает в салон попутчикам:
– Договорились! Завтра в Хасавюрте будут подписывать мир!
"Ну-ну, – скептически думает майор, – посмотрим!" И хотя он вроде тоже как-то участвует в процессе, на душе у него погано и горько: "Мир, конечно, – это хорошо. Но какой-то он сомнительный!"
V
На бульваре Гоголя опадают клены,
На бульваре Гоголя соловьи поют.
Девочкам и мальчикам, по уши влюбленным,
Дворники проклятые встречаться не дают.
Навязшая на зубах мелодия дворовой песенки и раздражает, и смешит Дубравина. Какие уж тут "девочки и мальчики" – они, взрослые, состоявшиеся люди, вынуждены скрываться и прятаться от чужих глаз, чтобы снова увидеть друг друга и объясниться.
Вчера, в пятницу, к нему в кабинет заглянула приехавшая с периферии бой-баба Варвара Чугункина. Рассказала о делах на предприятии, выпросила кредит на развитие розничной торговли. А потом так хитро зыркнула своими черными недобрыми глазами и фальшиво-умильно проговорила:
– Была у Шушункиных! Виделась с Галиной!
– Ну и как? – спросил Дубравин, тоже изобразив на лице умильность.
– Собирается выйти на работу. Мальчишечка уже подрос. Но очень сложный, я скажу вам, ребенок. На Влада совсем не похож, – и так посмотрела на него, что и дураку станет понятно, на кого похож Георгий Шушункин.
Недолго думая, после ее ухода Дубравин набрал номер Галины. Ответа ждал долго. И облегченно вздохнул, когда она наконец подняла трубку:
– Здравствуй, солнышко мое! – так взволнованно произнес приветствие, что на том конце даже послышался смешок. – Слушай, тут ко мне сейчас заходила твоя бывшая начальница Варька Чугункина. Поговорили о том, о сем. А потом, ты ее, курву, знаешь, она мне заявила, что ребенок твой ну так на меня похож. Так похож! Ну прям вылитый я! Так что давай встретимся. Я хочу посмотреть на сына!
– Вот сучка! – единственное, что нашлась ответить она.
Машину с водителем он оставил подальше, а сам пешим ходом двинулся навстречу ей по бульвару Гоголя. Встретились почти у памятника великому писателю.