Все верно, с электричкой забот меньше, но слишком подолгу ждешь ее, случается - вообще отменяют. То же при возвращении. А после тренировки ноет поясница, затекают натруженные мышцы. Присесть, лишь бы присесть! На скамейках платформы лед, снег и вмерзшие в них окурки, апельсиновая кожура, подсолнечная шелуха, сплющенные молочные пакеты.
Свободные места - редкость в электричке. В тряске задымленного вагона норовишь опуститься там, где виснешь на поручне. Настоящий, демократичный транспорт…
Мы не принадлежим себе. Принадлежим государству, обстоятельствам, друзьям, часто и нелюбимой семье, а себе - шиш!
Когда себе?
И вообще, когда можно перевести дыхание?!
Когда?
Это неизбежно: в конце концов будешь принадлежать и себе, но к тому времени не останется ни энергии, ни помыслов, ни желаний, даже в чувствах будешь как палый сухой лист.
Лечь бы и не шевелиться.
И вообще, нелепо все. Нет, чтобы жизнь каждого развивалась сообразно его природе. А жизнь гнет всех под одно. Вот и трещат, надламываются души, вкось берут, коли нет простора над головой…
3
С загородным житьем я связываю последние надежды. Вернуться в Москву - значит похоронить будущее. Я стану банкротом. Жизнь придавит меня, как червяка… Но пока это не так, совсем не так.
Я мечтаю скроить тот почетный рекорд в сумме троеборья, он уже в моих мышцах, и давно. Это действительно почетно - я мечтаю об этом всю жизнь, и это, помимо всего, даст деньги. Сейчас все решают деньги.
Я - литератор и только таким принимаю свое будущее, а заработки от рукописей почти на нуле. Один, в комнатенке, на чае и хлебе, еще вытяну, но ведь я не один.
Это мое назначение - писать. У каждого человека свое назначение. Надо уметь прочесть его.
Я давно женат, а загораюсь возле жены, будто мне шестнадцать. Господи, положить бы ей сейчас поцелуй на живот - в стон и судорогу… Господи, я готов ее нежить и брать всегда. Я даже засыпаю сплетенный с нею - и во сне не терять ее…
Она даже не знает, как нужна мне.
Но я несу не только любовь. Я заряжен смертью и болью - это в моих рукописях, я исполняю назначение. Оно выше моей жизни и воли. Я прочитал его - это действительно мое назначение - и я служу ему.
А жена… это не только плотское чувство, она дает силу… Без нее я, наверное, уже не раз отступил бы от себя. Тот самый беспроигрышный ход зла - убийство без физического уничтожения. Измельчание, вырождение, превращение в скотину - вроде сам виноват, заложено в тебе… И солнце, и дышишь, и свободен, а только с каждым годом теряешь себя. Пока не станешь трупом, настоящим живым трупом. Это самое страшное, что могут с тобой сделать.
Здесь очень важно, кто рядом. Я в жене не ошибся, нет.
Моя литература (не та, которую я предлагаю издательствам) - это бунт, но не бунт обиженных или обойденных. Я посягаю на божественное, смею говорить о божественном не божественно. Верховные истины я разлагаю на их подлинные составляющие - это и есть мое назначение. А за это не гнут к земле, за это втирают в грязь.
Мне суждены удары, презрение и плевки, но я доскажу свою речь - это мое назначение, это выше страха гибели, это высший смысл моего бытия. Я прочел его…
Постричься бы, зарос… Волосы у меня не Бог весть какие: в отца. У него были русые, мягкие, да шелковисто-мягкие с отливом, и негустые. Такие вот у меня. А у брата - нет: густые и черные, воронье крыло.
Я вспоминаю парикмахера из Дубны: приземистый, брюхатый мужчина с полуседыми подусниками и короткими энергичными руками. Мы с Иваном готовились к Олимпийским играм отдельно от команды; отдельно - так, в общем, всегда лучше. А вместе с командой - это риск. Соперник прикидывается - новые килограммы. Ты отвечаешь - и так по многу раз. К соревнованиям выхолащиваешь силу. Иван из другой весовой категории, к тому же мой друг. У нас все ладилось. "Грузились" мы до одури, это по-нашему, но и бабам спуску не давали. Я по первой молодости неуемен был. Ночь - так и не отпадал. Вот будто высушен весь и не могу напиться. Бабий стон как допинг, налюбиться невозможно… Да что там, по первой молодости я был до непотребства силен и мог замучить женщину. Во всяком случае, отпадали в беспамятстве. Куль кулем, ворочай, перекладывай, тряси - непробуден сон…
Перед самым вылетом в Токио парикмахер особенно прилежно брил, стриг - словом, выхаживал меня. Закончив работу, попятился к окну, полюбовался и с чувством выдохнул, окая: "Ну, бабы, ну, девки, мойте поскорее п…!" С каким же это накалом было молвлено! И без тени похабщины прозвучало, с искренним восхищением.
Я тискаю руль и усмехаюсь. Парикмахер заблуждался. К тому дню я превратился в мерина. Когда в классной форме, это всегда так. На баб не тянет, явись хоть самая совершенная и ласковая. Так, вялое желание, скорее, даже любопытство, но ни намека на страсть. Все утрамбовывает сила. На нет все чувства, под каток.
Задумываюсь о жене… С ней одной я всегда могу… даже в те дни, когда вся сила оседает в мышцах; все забирает от тебя и оседает в мышцах, ничего в тебе - лишь готовность к беспощадной рубке на чемпионате. С женой я делаю все как нужно, даже в канун сшибки на помосте, даже если болею, и серьезно. Как наваждение, не могу видеть ее спокойно. С ней я готов всегда… Все чувства новые, душа без мозолей и сам могучий, могучий и гордый. Истинно умытый.
Конечно, перед соревнованиями это лишнее, это баловство. Сила с такой мукой затрамбовывается в мышцы, столько хрипа и боли за спиной, с лаской можно и нужно повременить, но у меня - не получается. Наваждение: не получается - и все!
А вообще странно…
Странно, что другие женщины существуют для тебя. Любишь одну, только к ней привязан и только с ней настоящий во всем, а тут… Странно все это, будто веришь, что возможна еще любовь, не оборвано чувство, не связано в один узел, будто веришь в новую нежность, ласку, бред. А зачем? Ведь это все не то и не нужно. Я знаю определенно: я не предам жену. Все в сравнении с ней - тени. Я уже убедился. Ведь я ни на миг не перестаю любить ее.
А может быть, я просто ненастоящий, с дешевизной в чувствах, неразборчивостью. Самый обыкновенный сукин сын, кобель…
Вся эта проклятая надежда на новое чувство, на то, будто узел любви свит не вглухую, не отмерли чувства - зачем? Кто вплетает в меня свои чувства и образы?
Странно все это… и не нужно.
4
Спорт - только он - способен прикрыть меня и дать средства, пусть ненадолго. Я не буду заглядывать в будущее, не хочу заглядывать. Пусть заткнет прорву расходов этого года и еще следующего. Я сложу несколько рукописей. Это, по-моему, достойные рукописи. Хотя черт знает наших редакторов! У них своя, циркулярная мерка… особенно у цензоров. Завитые дамочки, почтенные матери семейств, приятные мужчины, а по сути - волки. Рвут мясо по-живому. Все выщупывают, везде шарят - и рвут. Господи, как люди могут соглашаться на такую работу?
Словом, надо слепить несколько рекордов, хотя я порядком изношен. Силы во мне еще не на один десяток побед - я истощен нервно. Когда десять лет гонишь рекорды и с ними рукописи будущих книг, нервная энергия в тебе мелеет. Постепенно как бы оголяешься, остаешься без кожи, а тебя не забывают, на совесть посыпают солью, похоже как бы даже втирают. Но выхода не было и нет: большой спорт кормил мое ученичество в литературе, кормит мою литературу и теперь, когда я уже "дожевываю" последние рубли от прежней жизни - ослепительных рекордов и славы.
Вот я и забился в поселок - жизнь за городом должна восстановить нервы. А дом взял и подмел последние копейки. Чудное дело!
На мировых результатах все важно: и массаж, и улучшенное питание, и тренерский надзор, и товарищество. Тренировки вместе куда как легче. Уже много лет я почти лишен всего этого, а тут еще дорога!
Жить как все в сборной?
Выезды на сбор означают шесть, а иногда и девять месяцев в году полного литературного бездействия. И если бы только это… А тренировки, соревнования? Выхолощен ими до презрения и равнодушия к жизни.
К тому же я не могу тренироваться со всеми - ну, как тренируется сборная: юг, казенные харчи, массажист, врач… Главный тренер ненавидит меня и по существу вышиб из сборной, хотя не это определяет мое поведение. Сборы лишают литературы - вот в чем загвоздка. Загородное житье должно заменить юг, сборы, врача, массажиста и, наконец, эти самые деньги. Вообще все заменить. Другого выхода нет. Все глухо вокруг, я должен поворачиваться один. Я это понял: не выдержишь - значит, тебя просто не станет. Сомкнется гладь - и нет тебя, не было…
Дача… это больше, чем последняя возможность. Все поставлено на ребро. Все, все!.. В общем, жить мне или нет - я ведь согласен не на всякую жизнь. Развалю себя, а буду гнать свое.
Нет, это было неплохо задумано. Нет, просто роскошно. Я горел этой находкой. Мы выскребли всю наличность, кое-что продали и купили дом.
Господи, эта тишина!.. Я годами почти без сна. В общем, я выносливее лошади, отнюдь не неврастеник, но когда жизнь все время пробует тебя на прочность и не живешь, а хрипишь под ее лаской, сон теряет крепость и кротость. А когда ворочаешь "железо", это мучительно - без сна. Снотворные?.. Снотворные метят координацию, резкость, да и что за сон: отравлен препаратами - и без сознания, вроде как бы дохлый на время.
Загорелся я еще и потому, что в московской квартире не разместишь атлетические станки, а на даче - сколько угодно. А я впервые решил подтренироваться дополнительно, не только на основных тренировках через день. Это позволит увеличить общую тренировочную нагрузку. Во всяком случае, в наше время такое еще никто не пробовал.
И я не ошибся, я сразу ощутил прирост силы. Это сумасшедшее чувство - ну пьяный жизнью, словами, женщиной. Каждый день меняешься, эти изменения слышишь во сне. Даже ощупываешь себя во сне: другой, с каждым часом другой! Фантастически другой! Из тебя выкраивается новая физическая стать, все время новая! А чувства! Ну будто тебе пятнадцать, будто впервые увидел, точнее, подсмотрел женщину голой (как иначе ее увидишь в пятнадцать, только подсмотришь, случайно подсмотришь) - и совсем пьяный тогда! Бездонное чувство! Огромные шаги - сами несут по жизни…
Смолоду меня это привязывает к силе. С этого опьянения жизнью и развилась наркомания силой. Деньги - это после. Это они все испортили. Какая может быть любовь за деньги?! Я выступаю по приказу, я ведь продал себя, уж так люди устроили жизнь. Она вся такая, с самого низа и до самого верха, справедливая и милосердная.
Меня не покидает досада: догадайся раньше - какой результат сложил бы!..
Все было бы, если бы не проклятая дорога. Почему хорошее не может существовать само по себе, чистым и самостоятельно чистым, без обязательной приплаты надрывом или унижением? Это тоже люди так сочинили?
Слава…
Здесь, на даче, я наконец избавился от назойливости посетителей, телефонного насилия, расспросов на улице, в такси. Я наконец не вижу, как в меня тычут пальцами. Не слышу телефонных звонков и окриков, глумливых вопросов, стука в дверь…
Слава - это прежде всего липкость людей. В самую суть твою вмазывают слова, ничего твоего не оставляют, чужие, обессиливающие слова - мудрость тринадцатой, добавочной зарплаты.
В памяти наплыв образов - на четкость не проявляю, нехорошо от них. Это воспоминания о неудачах: пять лет назад они крепко насели. Кажется, я вспарывал землю лбом, носом, зубами - всем телом скребся. Там такой узел накрутился, всего хватало - под самый чемпионат еще изрядный заряд простуды и жар на несколько недель.
От всего этого я был выжеванный, сам не свой, а тут еще Рыжов с результатами. Все бы ничего, но отправился на соревнования, и надо же - ни одного такси! А под минус двадцать и озорной ветерок, тот еще, будь неладен. Я брел спиной к нему и косил на шоссе - ни одного такси, будто сговорились. Куцый воротничок модного пальто и шеи не закрывал. Голова как льдышка. И на выступлении - вся моя простуда заново. И трясло же! Кажется, мной можно было кипятить воду. Под верные тридцать девять разгорелся, черт бы побрал все эти простуды! И я хорош, от ветра с морозом раскис, словно девица… Но сердце молодчина, тянет. Там, на чемпионате, лупило без задыха - колоколом на всю грудь. А вот локоть подвывихнул… все тренировки, правильнее - перетренировки.
Впрочем, и без перетренировок я скис бы. Столько лет в гонке за результатом - сплошной вал сверхтренировок и выступлений, а результат все внушительней. Сам же взводишь - и после вынужден качать по-новому: доставай результат! И погодя опять в тренировки, еще более плотные, какие тут идеалы, продержаться бы.
А легкие?.. Кашлял и хрипел с полгода. Когда залечивать? Кто станет ждать? Тут гони результат - и сматывайся. Да я сам лечиться не стану: мне - деньги, а как иначе подняться в литературе? Тут каждая неделя на счету, каждую я оплачиваю силой. Я должен собирать рукописи. Спорт - это и время, и деньги. Вот и вся правда.
Лечь бы - и не шевелиться…
"Мама, это человек или нарочно?" - ведь это обо мне, о моей жизни. Помню: сон пропал, лежу часа три, и все в башке эта фраза из старой книги. Какая, к Богу, фраза - это уже формула. С тех пор я ношу ее в себе.
Мне бы лечь - и не шевелиться…
А я ведь только начал жизнь. В спорте одну почти пробежал, а настоящую, для рукописей, - только двинул. Я ее двинул, а сам себя уже избыл. Мне кажется, я стерся, нет меня…
Лечь бы - и не шевелиться…
Имя не позволяет просто пройтись по результатам - всегда нужно на классных. Впрочем, если не классные, меня уже точно затрут. Я не смят лишь потому, что во мне классный результат - не результат, а результаты. Выходит, еще не стер себя. Эти тараканы не дождутся от меня других слов. Нет, не запрошу пощады…
Мне бы лечь - и не шевелиться. "Наедаюсь" "железом", кажется. Это чтобы я да лег?
Что во мне человеческого? Я веду жизнь рабочей скотины. Зачем обманываю себя - я размениваю жизнь на выступления, а это непременно воловья работа… уже разменял…
Книги? Я должен огрызаться силой. Крутиться и - огрызаться. А что я напишу, какие слова, коли от жизни непроходящий привкус соли и крови.
Мне бы лечь - и не шевелиться. Ну хоть немножко полежать. Ну чтоб никого - и ты один. Вот и все, ради чего стоит жить…
А славу? Ненавижу - с ее липкостью и унижением людей.
5
Я всегда хотел одно - писать! Это как обладание женщиной. Угаснет это желание - и угаснет жизнь. Зачем она без женщины - без страсти, бережения любви, бреда влюбленности? Это чувство к женщине заложено во все мои действия. Я не отдавал себе в этом отчета, а теперь, когда мне за тридцать, вижу. Потерять страсть - это все ровно что возьмут, снимут солнце и скажут: живи. А как тогда жить?
Но эта дорога! Это ж порождение какой-то дьявольской фантазии! Как вспомню - скачет, бесконечно скачет какая-то лента в глазах. И нога все время караулит тормозную педаль…
Вся штука в том, что спорт рекордных результатов не терпит раздвоения. Выжимает все соки. Это - профессия, и достойная, но без будущего. А нет подлее профессии, если она без будущего. Это все равно что смеяться от души, беззаботно, ну все вокруг от добра - и вдруг получить по губам. До крови, до мути в глазах получить…
Я живу заработками от силы. И эти заработки обращаю на образование в литературе и сами рукописи. Но рукописи в основном заворачивают, от рецензий черно в глазах, в петлю лезь. Люди щедры на добро веревочных петель. Вообще, эта цивилизация гуманна. От умных и добрых книг трещат полки… Я свои еще добавлю… Этажи человеколюбия.
Я предан спорту без славы, подобострастия газет и людей. Мне нравится душа тренировки. Да нет, я просто в нее влюблен. И по мне риск. Поединка поначалу боишься (за месяц места не находишь, плавит нервный жар); после приучаешься только опасаться его, а еще после - ждать, примериваясь. Ждешь - и знаешь, как встретить. Немного не по себе, но все чувства зацеплены, ни одного без надзора. Зато после, когда сворачиваешь нужный результат, что-то в тебе прибавляется, вроде прочнее стоишь.
В больших поединках риск всегда приставлен к тебе, всегда холодит тебя, но от этого уже не теряешь голову, а это кое-что значит…
Меня и заклинило на загородном рае - будто это последняя возможность раздвинуть завалы, разом все завалы.
Я ничего не знал.
Если жизнь дарит светлое, она припрячет под этим и нечто подлое, просто так, "добро на добро", не даст разойтись.
6
Я не ведал, что шоссе окажется заодно с соперниками, не говоря о недругах, а их более чем достаточно. Я ведь не обучен говорить назначенные слова, довольствоваться заданным пространством и двигаться в указанном направлении (ни шага в сторону), давиться невысказанными словами и чувствами: они переполняют, они утверждают твой мир, а ты давишь их, прессуешь, дабы забыть, отречься…
Я не ведал, что снега, холод, беспокойство за жену и дочь отнимут отдых, беспечность забытья, досуг - даже того, городского, не будет. Обычны стужи в тридцать - тридцать пять градусов, несколько раз термометр опускался к сорока. Бревна лопались ночами - всегда внезапно, резко и коротко.
И сна по-прежнему нет. Теперь-то я знаю: настоящий - вряд ли вернется. Сон - символ отношения к жизни. Надо спокойно, не горячась ладить с проклятой бессонницей.
И уж совсем я не предполагал, что влезу в долги. Недоделки строительства поглощают все заработки. Я лишь поспеваю раздавать четвертные то печнику, то слесарю, то плотникам, то электрику, то каменщикам…
В доме же по-старому дует из каждого паза. Декабрь, январь и первую неделю февраля температура во всех трех комнатах колебалась между девятью и двенадцатью градусами тепла. Я, жена, дочь по очереди прихварывали.
Так как я работаю вне сборной, то и массажисту плачу из своего кармана. Недешево обходится и "Фрида". Та же история, что и с домом. С меня все дерут, считают долгом драть и надувать. Ведь я счастливчик, из чемпионов, денег - куры не клюют, просто грех не ободрать. Это тоже форма любви людей.
В общем, я неплатежеспособен. На книжке деньги только под прожитье: еду и обязательные траты. Всего на четыре месяца. Поэтому работы в доме свернуты. Мы просто с утра облачаемся в толстые свитера, пальто и валенки.
Надежда одна: за рекордами - деньги. Я обязан собрать не меньше четырех-пяти рекордов. Без них мне не свести концы с концами. Без них я банкрот. Только спорт может выручить.
Я сбоку все время приглядываюсь к себе. Там, во мне, сила на эти рекорды. Я все время примериваюсь: не подведет, даст ли эти рекорды? Обстоятельства подпирают, в апреле, не позже, я должен выдать первый. Я уже наметил, это будет в жиме. В жиме я лучше подготовлен. Я могу подтренировывать его на даче, особенно в станке. В нем лежак наклонен под сорок градусов - позвоночник высвобожден и не надо захватывать на грудь в стойку сто восемьдесят - двести килограммов. Когда можно качать руки и грудь без этого захватывания - лучше не захватывать. Я могу лежа снимать вес со стоек и жать, по многу раз жать. Отдыхать - и опять жать.
Мне обязательно нужен рекорд. Пусть мне заплатят не как обычно, пусть наполовину меньше. Ведь я для всех - не тот: я проиграл, я не в ладах с чинами от спорта и вообще с теми, кто решает, как нам жить, куда идти, что говорить…