- И заглядывать не надо, - стоял на своем Варгин. - Шила в мешке небось не утаишь. Без денег в хозяйстве ничего не сделаешь. Главная беда - обезлюдела наша деревня. Некому работать на земле. А ты такие дома строишь - любой к тебе в хозяйство пойдет. Одной птицефабрики мало, другую начал строить.
- Да что фабрика?! Каких-то тысяча несушек. Вот твой комплекс - иное дело. Вчера ехал мимо - остановился, посмотрел. Красота. Размах.
Варгин не согласился: какой тут размах - одни слезы. Да и Миша небось понимает, но слова сказать не может без подвоха. "Остановился. Смотрел". А разве он, Варгин-то, не смотрит на коровник каждый божий день? Смотрит! Только глаза бы его не глядели. Размахнулся-то шибко, да толку мало: в хозяйстве нет денег. Ссуду, какую на стройку дали, уже потратили. Кое-что дает подсобный промысел, а то бы с этим комплексом совсем сел.
- Денег нет, - Варгин развел руками.
- А я что - сам, что ль, их чеканю? - отозвался Суховерхов. - У меня небось тоже хозрасчет и рабочие есть. Приходит день зарплаты - вынь да положь.
- Зачем ты мне басни толкуешь? - раздраженно продолжал Варгин. - Вынь да положь! Надо - ты выкладываешь деньги не оглядываясь. Знаешь: они есть. А я, придя в правление, первым делом зову бухгалтера: "Сколько у нас наличных на счету? А за молоко нам еще не начислили?" изворачиваемся как можем. Штопаем дыры. Все надо. Ферму - надо! Школу - надо! Детсад - надо!
- Построишь комплекс - заткнешь меня за пояс, - пошутил Суховерхов.
- Заткнешь тебя, черта, - заулыбался и Варгин.
- Да хватит вам. Хоть в праздники-то не ругайтесь. - Егоровна вошла, неся в руках тарелку с холодцом.
- Садитесь. Прошу, - сказал Варгин.
Они сели рядом - тонкий и длинный Суховерхов и Варгин - невысокий, ладный.
4
В начале ноября тысяча девятьсот сорок второго года фронт в Сталинграде стабилизировался. Бои шли за каждый дом, за каждый уцелевший подвал, за обломок стены. Воюющие стороны - и мы, и немцы - глубоко закопались в землю. Артиллерийские и минометные дуэли сотрясали воздух с утра и до ночи. Наступала пора позиционной войны: немцы стали охотиться за каждым отдельным бойцом и офицером.
Тогда-то, в начале ноября, после недолгих учений на дивизионных курсах, Варгин, к тому времени боец уже обстрелянный, и получил винтовку с оптическим прицелом. Такие же снайперские винтовки получили и еще десятка два бойцов дивизии. Они вернулись на передовую, и утром каждый из них стал уже не бойцом роты, а снайпером и должен был воевать на свой страх и риск.
Ранним утром Варгин ушел на передовую.
Он облюбовал себе местечко в полуразрушенном подвале с сорванной вывеской "Фрукты". Огляделся. Подвал занимали пять или шесть бойцов - остатки потрепанного в боях взвода. Перед входом бойцы выкладывали из кирпичного боя бруствер, по очереди ныряли в технический подвал - обогреться и покурить.
Фашисты очень скоро нащупали бойцов и стали обстреливать подвал. Варгин ползком перебрался ближе к немцам. Казалось, фашисты стреляли теперь совсем рядом - от трескотни их автоматов можно было оглохнуть.
Тихон выбрал себе место в простенке разрушенного дома и долго присматривался к той, немецкой, стороне улицы. Вскоре он высмотрел двух фашистов. Они закладывали проем стены, откуда торчало дуло ручного пулемета. В оптический прицел было хорошо видно, как один из немцев все время нагибался и брал из-под ног кирпич, подавая его другому. Немец, который закладывал проем, был осторожен - подымал кверху только руки. Изредка над проемом появлялась каска фашиста - видимо, пулеметчика.
Хотя Варгин был в полушубке, холод пронизывал его насквозь. Настывшая на морозе каска леденила голову даже свозь шерстяной подкасник. Ноги от неподвижного сидения затекли, невмоготу хотелось курить. Варгин решил хоть на миг расслабиться, размять затекшие ноги. Он снял каску, поставил ее рядом, на стену, и только полез за кисетом в карман полушубка, как вдруг резкий и тупой удар сшиб каску. Она стукнулась и с глухим позваниванием покатилась по кирпичному щебню.
В тот же миг из-за его плеча, заглушая позванивание, треснул винтовочный выстрел.
Варгин не успел понять, что случилось. Он нагнулся, поднял каску и обомлел: в самом верхнем углу ее, выше звезды, - дыра от пули.
Тихон машинально пощупал свой лоб, прикрытый подшлемником, и, чувствуя слабость во всем теле, привалился боком к стене подвала.
- Дурень! Уставился на немца и ничего больше не видишь! - из-за развалин вышел боец с такой же, как у него, винтовкой.
Был он высок, сухопар; полушубок был мал ему, и, чтобы погреть руки, боец смешно натягивал рукава.
С того дня Варгин и Суховерхов (а высокий боец был он) - каждый день уходили в засаду вместе. Мало того: спали на одном полушубке, прикрывшись другим, ели из одного котелка.
Сколько было в войну и бессонных ночей, и грустных раздумий, и тяжелых потерь, - теперь всего не припомнишь. Только пришел черед демобилизовываться. Их дивизия в ту пору стояла в Колленсдорфе, маленьком городишке под Берлином. Они сдали винтовки старшине роты, неделю, а то и больше - бражничали, гуляли по городу. Теперь уже их называли демобилизованными солдатами. Короче, пришло время - их усадили в теплушки и повезли в Россию. Лежа на нарах, каждый солдат думал свою думу: как дальше жить? что делать?
Думал ее и Михаил Суховерхов.
Родное село его на Днепропетровщине дотла сожжено, разорено: в тамошних местах долгое время шли тяжелые бои. Отца фашисты расстреляли, младшую сестру увезли в Германию, на принудительные работы. Мать не вынесла всего этого - умерла. Выходило, что возвращаться на хутор было незачем.
Солдаты в вагоне все никак не могли наговориться. Каждый, ожидая встречи с родным домом, выкладывал свои мысли и сомнения. Суховерхов отмалчивался. Он доехал до самой Москвы, так и не решив, как ему поступить. В нагрудном кармане его гимнастерки спрятан был аттестат об окончании десятилетки. Даже от Варгина Суховерхов скрыл свою мечту об институте.
Деревня, в которой вырос Тихон, хоть и побыла под немцем, но недолго. Колхоз, конечно, разграблен, но изба их, Варгиных, сохранилась, и мать жива, писала. Но Тихон не думал возвращаться туда. У него была мысль - осесть в районном городке. Приехать, пойти в райвоенкомат, в райком: так и так, мол, демобилизованный солдат, устройте на работу.
Варгин так и поступил. В райкоме партии ему обрадовались, Тихон Иванович был желанным работником. Несмотря на то что он не был специалистом сельского хозяйства, его направили зоотехником в Туренинский совхоз. Место бойкое, под носом у районного начальства. Хозяйство хоть и запущенное, но есть где развернуться. Фермы при немцах, слава богу, не пострадали - коровники были сносные. Но что в коровниках? В стойлах, за деревянными переборками, стояло десятка два комолок.
Тихон Иванович, привыкший к снайперской оглядке - высмотреть все в округе, а потом уж стрелять, - не стал спешить. Он выхлопотал небольшую ссуду, зашил деньги в карман линялого галифе, взял единственную в совхозе машину и укатил на ней. Пропадал целую неделю. Через неделю объявился. В кузове грузовика, поводя тощими боками, стояли три бычка. Бычки были невиданной в округе пестрой породы.
От этих бычков и пошло пестрое стадо телочек. В те первые годы своей работы Варгин не уходил с фермы. Порой и ночевал там. Он объединил телочек в стадо, сам следил за их кормлением и выгулом.
Молодые коровы принесли Туренинскому совхозу не только прибавку молока, но и славу передового хозяйства области.
О Варгине заговорили, даже очерки появились в газетах. Зачастили делегации из других хозяйств. Приехал проведать друга и Суховерхов. Михаил был все такой же - высокий, поджарый, с тощим, как и хозяин, вещевым мешком за плечами. Смеялся: "Приютите на недельку студента!"
Варгин тогда только женился и жил со своей молодой женой в тесной каморке совхозного барака, иного жилья в совхозе в ту пору не было.
Суховерхов все понял: после первой же рюмки, когда друзья выпили за встречу, Михаил сказал, что не будет мешать молодым и уже приглядел себе место на сеновале. А утром, по-темному, выпив кружку молока, Суховерхов ушел в лес - он оказался завзятым грибником. Уходил далеко - в Исканский лес. Возвращался всегда с полной корзиной грибов. Надежда Егоровна, молодая жена Варгина, работавшая дояркой в совхозе, к вечеру так уставала, что ей было не до грибов. "Ничего!" - говорил Суховерхов. Он любил хозяйничать сам: перебирал грибы - шляпки сушил, ножки засаливал в банках и ставил в погреб.
Был он на редкость компанейским, покладистым в быту. "А как же - имею стаж хозяина!" - шутил он. Зимой, как и положено студенту, он учился в институте, а летом нанимался в геологическую экспедицию: бил шурфы, делал съемку местности, готовил обед для всей партии. Отсюда у него умение и сноровка.
Суховерхову понравились туренинские леса. Он зачастил к Варгину. Каждую осень, возвратясь из экспедиции, приезжал к Тихону, с начала один, а потом, когда женился, - с женой. Переехав в Туренино, на новую квартиру, Варгин сколотил в саду тесовую сторожку. Летом в этой сторожке спал сам Тихон, а осенью Суховерхов. Жил до самых морозов, или, как он любил шутить, до опят.
5
- Прошу. Прошу к столу, - повторил Варгин, улыбаясь и указывая гостям на стулья. - Чем богаты, тому и рады.
Тихон Иванович хотя и прибеднялся - "чем богаты, тому и рады", - но относился к своему хлебосольству с гордостью. По случаю праздника на столе стояла рыба разная - и красная, и белая, и заливное из поросенка, и соленья. Егоровна была мастерица заготавливать на зиму всякие соленья. На столе огурцы, квашенная капуста, грибы разные - рыжики из-под прессе и чернушки с уксусом и без уксуса, с пряностями.
Однако не соленья и не бутылки с водкой и коньяком были главным украшением стола. Когда гости сели, в дверях снова появилась Егоровна. Она успела уже переодеться в черное платье, скрадывавшее полноту. С пучком на голове она казалась выше и стройнее. Егоровна несла на рушнике жостовский поднос, каких не встретишь и в ином хорошем ресторане. Подносы, может, и есть, но уж что было на подносе, того наверняка во многих ресторанах нет. На расписном подносе - жостовской работы - лежала индейка, в меру поджаренная, обложенная нарезанным ровными ломтиками картофелем.
Варгин привстал, принял поднос из рук жены и поставил его на стол. И пока они вдвоем суетились с подносом, решая, ставить ли его на деревянную подставку или, ради такого дня, не пожалеть и рушник, - в передней послышались шаги и говор.
Это явилась молодежь - сын Варгина Игорь с женой и, совсем еще подросток, дочь Нина.
- Молодцы, вовремя! - обрадовался Тихон Иванович, ставя поднос на рушник с петухами. - Еще немного - и опоздали бы. Индейка бы убежала.
- Наше не убежит, - в тон отцу шуткой отозвался Игорь, показываясь в дверях.
Варгин-младший мало походил на отца, и не только по причине молодости. В войну Тихону было столько же лет, сколько сыну. Однако в то время Варгин был уже таким, каким его привыкли видеть: невысок ростом, медлителен. В учебном взводе, где он учился на снайпера, его любили за покладистость и называли просто Тишей. Молодого же Варгина Игорьком не назовешь. Он шустр, на целую голову выше отца.
- С праздником, дорогие гости! - Игорь подошел к столу, но садиться не спешил, поджидал жену.
Подошла Виктория, невестка. Варгин встретил ее настороженным взглядом. Жена Игоря была в брюках, свитере - городская и чуточку непонятная Тихону Ивановичу. Варгин втайне считал, что сын с женитьбой поспешил.
Егоровна, бывшая ближе других к молодым, засуетилась, отодвигая стулья:
- Виктория, Игорь, садитесь вместе. А ты, Нина, вот сюда, поближе ко мне - помогать будешь.
Дом Варгина - хоть он и выглядел снаружи изба избой - внутри был обставлен по-городскому. В гостиной, где сидели гости, кроме стола, стоял аляповатый шкаф-горка. Под стеклом поблескивала глазурью хорошая посуда - подарок Тихону Ивановичу к десятилетию его работы председателем. В углу, в простенке, диван, крытый ярким ковром, - тут после обеда отдыхал Варгин.
Тихон Иванович на правах хозяина сидел на самом видном месте - с торца стола. По левую руку от него - Сховерхов с женой, а справа Егоровна усадила молодых. Сама она с дочкой устроилась напротив Варгина - поближе к кухне. Егоровна по опыту знала, что придется вставать и выбегать. Когда гости за столом, всегда что-нибудь надо - то нож сменить, то вилку.
- Сначала пропустим по одной под холодную закуску, - Варгин встал, взял в руки бутылку коньяку, надел очки и внимательно оглядел этикетку. Он изучал ее с таким выражением, будто проверял - не поддельная ли? - Твою рюмку, Паня! - обратился он к жене Суховерхова.
- Мне всего лишь глоток… - несмело возразила гостья.
- А нам всем лишь по глотку и можно, - отозвался Варгин, но все-таки наполнил рюмку гостьи до краев.
- Папа, я не люблю коньяки, - сказал Игорь, когда черед дошел до него. - Можно я выпью водки?
- Тогда наливай сам.
- Хорошо.
Налив коньяку Суховерхову и себе, Тихон Иванович отставил бутылку, взял другую, с длинным горлышком; наполнил рюмки жене и невестке. Виктория ждала ребенка, и Варгин, который очень хотел внука, оберегал невестку.
- С праздником, друзья, с Первомаем! - Тихон Иванович протянул над столом руку, чокаясь. - Выпьем за то, чтобы наш следующий Первомай был лучше!
Возбуждение, в котором находился Варгин, еще не сошло с него, и он ударил рюмкой сильно, со звоном. Коньяк из рюмки выплескался на спинку индейки и растекся по ней.
- С праздником, с весною, - добавил Суховерхов. - За пятую годовщину.
- О-о, а я позабыл! - признался Варгин. - Нет, за пятую годовщину надо отдельно выпить.
- Отдельно так отдельно, - миролюбиво согласился Михаил Порфирьевич.
Выпили стоя. Мужчины, как положено, покрякали. Женщины потихоньку поставили на стол почти полные рюмки Тихон Иванович хоть и кряхтел громче всех, но рюмку до дна не осушил, а лишь пригубил для виду: пить врачи не велят. Не велят ведь не одному ему - и другим не советуют. Вот и у Суховерхова не раз бывали сердечные приступы, и врачи ему в один голос твердят: от употребления алкоголя, мол, воздержитесь. Но, несмотря на запреты, Суховерхов до дня опорожнил рюмку.
Жена покачала головой. Михаил Порфирьевич сделал вид, что не заметил ее осуждающего взгляда. Он поспешно поставил пустую рюмку, вытер салфеткой губы и стал садиться, осматриваясь: куда бы поудобнее втиснуть свои колени?
Закусок было много - каждый клал на свою тарелку что душе угодно. Молодожены на салат навалились. Михаил Порфирьевич подкладывал себе груздей да все подхваливал их. Некоторое время только и слышно было позвякивание ножей и вилок по краям тарелок да не очень громкий разговор.
- Маша, подай хлеба. Нет, черного.
- Салату тебе положить?
- Мне - рыбы.
Спустя время Варгин снова поднялся.
- Ну что ж, Егоровна, дело - за индейкой!
Егоровна, оттеснив тарелки с закуской, пододвинула Тихону Ивановичу поднос с индейкой. Варгин повязал салфетку поверх отворота костюма и стал нарезать индейку и ломать ее руками на куски. Все притихли, наблюдая за движениями рук хозяина, лопавшего дичь. Наконец Тихон Иванович разделал индейку и, отбирая куски помягче, стал накладывать гостям. Куски были янтарно-желтые. Варгин положил каждому жареной картошки. По всему было видно, что в доме Варгиных любили поесть крепко, вдоволь, с аппетитом.
Да, на тарелках у каждого было по доброму куску индейки и подрумяненная картошка. Дело за тостом. Раздав гостям тарелки, Варгин налил по второй. Перед Тихоном Ивановичем стояло много разных бутылок. Он начал переставлять их с места на место, будто раздумывая, кому и что налить. Одна была не с коньяком, не отличавшаяся по цвету.
Тихон Иванович налил коньяку Суховерхову, а себе - чайку из другой бутылки. Михаил Порфирьевич сделал вид, что не заметил проделки друга, хотя давно знал, что, угощая гостей коньяком, сам Тихон Иванович попивает чаек.
- Ну, Миша. А теперь выпьем за твое пятилетие! - Варгин вышел из-за стола, обнял Суховерхова, поцеловал его в губы.
- Давай выпьем, Тихон! - сказал Суховерхов просто. - Дай бог, чтобы мы выпили и за мое пятидесятилетие на посту директора, - пошутил он.
- О! - воскликнул Варгин, и лицо его просияло. - Не берусь ждать. А за десятилетие, я думаю, мы еще выпьем.
Они чокнулись и постояли рядом.
Суховерхов хотел сказать: "Заварку хлебаешь, черт такой - косолапый?!" Но передумал, не сказал: пусть каждый пьет что может. Михаил Порфирьевич решил, что на свое пятилетие директорствования он имеет право выпить рюмку.
6
Пять лет назад, на Майские праздники, за этим же столом собрались гости: народу много - не то что теперь. Были и Почечуев, и Ковзликов, и еще кто-то из начальства.
Все объяснялось просто: среди гостей была и Долгачева. Екатерина Алексеевна секретарствовала в Туренино уже два года и впервые решила пойти в гости. К тому времени Долгачева уже осмотрелась, пообвыкла. И хотя была строга и не любила по гостям ходить, но пойти к Варгину не отказалась.
Все были веселы - и председатель райисполкома, и второй секретарь райкома, да и сам Варигин. В то время Тихон Иванович еще не так строго следил за своим здоровьем - выпивал без оглядки. Разговор за столом был непринужденный. Оживление вносила Долгачева. Мало сказать, что Екатерина Алексеевна первый секретарь райкома, - к тому же женщина интересная, незамужняя и острая на язычок.
Суховерхов помнит, что тогда он подсел к Екатерине Алексеевне и заговорил с ней об Успенском. Стал расспрашивать ее о том, о сем: о председателе колхоза, о том, сколько "Гигант" (так назывался колхоз в Успенском) дает государству хлеба, молока, яиц, меда. Долгачева хоть и впервые видела Суховерхова, но от Варгина ей не раз приходилось слышать о фронтовом друге - геологе и грибнике.
Екатерина Алексеевна, как и подобает женщине, наделенной юмором, спросила Суховерхова со скрытой иронией: уж не напрашивается ли он в председатели?
- Да. Уступите нам Успенское. Мы создадим в селе совхоз. Нам нужно в области подсобное хозяйство - кормить рабочих газовых трасс, изыскателей. Клянусь, будем продавать государству вдвое больше, чем продает ваш "Гигант".
Екатерина Алексеевна перестала улыбаться, задумалась.
- Значит, продать вам Успенское?!
- Зачем "продать"?! - удивился Суховерхов. - Совхоз будет в двойном подчинении. Вы будете контролировать всю хозяйственную работу. А подбор кадров и строительство - это наше дело, дело министерства.
Долгачева покачала головой. Конечно, она измучилась с этим колхозом. Чего только не делала с "Гигантом" - и председателей меняла, и помогала, чем могла. Посевную вели шоферы из автохозяйства, убирали - студенты. А денег на строительство взять негде.