- Не беспокойтесь. Если на законном основании, вам нечего переживать. - Гужов развернул одну бумагу, другую. Он прочитал текст договора, перевернул его другой стороной, где стояли подписи сторон.
Тут были бумаги с аляповатыми, размашистыми подписями и были договора, подписанные четким почерком.
- "Т. Варгин…" - прочитал вслух Гужов; он отложил в сторону бумагу и позвал: - Никитенко! - Он указал на коробку с драгоценностями и добавил: - Толя, опиши!
Никитенко еще писал, когда в комнату бесшумно вошли оба милиционера.
Косульников знал, зачем они явились.
Первым желанием было желание возмутиться, крикнуть что было силы: "На каком основании?!" Он сидел в гостиной за круглым столом, зажав руки меж колен, и думал: "Как четко они сработали, сволочи! Опередили. Да, опередили - тут ничего не скажешь". Он не успел убрать ни денег, ни ценностей. Даже злополучный светильник, который он только что купил, стоял на виду, как символ богатства, символ жизни, потраченной впустую. Как он радовался этой покупке. И вот она стоит - никому не нужная, пустая.
На шишковатом лбу Косульникова - с большими гладкими залысинами - выступила испарина. Крупные капли пота нависали над глазами, застилая их. Надо было достать из кармана носовой платок, вытереть пот. Но он боялся пошевелиться.
- Потрудитесь предъявить ваш паспорт, - попросил Гужов.
Косульников сделал усилие, чтобы встать. Ноги вдруг стали непослушными, ватными. Превозмогая слабость, он встал, прошел в кабинет, к столу, за которым любил принимать гостей. К столу, где он играл в шахматы. Где он играл с этим "инструктором" по передовым методам труда.
Все с тем же усилием открыл березовую шкатулку, в которую мимоходом заглянул следователь, стал рыться в ней, отыскивая свой паспорт.
Косульников знал, что такое лишиться паспорта, - и медлил.
Гужов встал. На его место сел Никитенко. Его дерматиновая папочка была раскрыта. Видна была стопка чистой бумаги и поверх нее - серый бланк. Косульников сразу же понял, что эта бумажка - ордер на арест. Только увидев эту бумагу, он швырнул на стол паспорт.
Гужов взял его, посмотрел и, убирая в карман, подтолкнул серую бумажку на стол, чтобы Косульников прочитал ее.
И когда Аркадий прочитал, Гужов спокойно сказал:
- Гражданин Косульников… вы арестованы.
Косульников машинально поднял руки.
- Не надо, - усмехнулся Гужов. - У вас ведь оружия нет?
- Не-е-т… - протянул чуть слышно он.
14
Земля, разморенная теплом, парила. Над полем, которое открылось сразу же за деревенскими оврагами, ходили голубые волны марева. В этих волнах дальний лес, уже загустевший от первой зелени, дрожал и горбатился. Все вокруг дышало, свиристело, радовалось обилию тепла и солнца: во дворах пели петухи, в садах, только что зацветших, щелкали скворцы, в полях заливались жаворонки - и трели их слышны были даже в машине.
Гужов не спеша подымался на взгорок, присматриваясь к деревенской улице. "Где бы поудобнее поставить машину?" - думал он.
На обочине тротуара, возле тупорылой колонки, кучкой стояли женщины. Гужов решил, что для начала разговора ничего лучшего не придумаешь. Он притормозил, поехал медленно. В негустой тени тополей была своротка с дороги. Гужов свернул и, выехав на лужайку, примятую колесами, удивился своему чутью: кирпичный дом, к которому он подъехал, оказался сельмагом. Лучшей стоянки для машины трудно и придумать. Ехал человек, и ничего нет удивительного в том, что остановился у магазина. Значит, ему необходимо заглянуть сюда.
И Гужов заглянул.
Он вышел из машины, посмотрел, заперты ли задние двери. Двери были заперты. Он снял "дворники" и бросил их на переднее сидение. На всякий случай.
Гужов приехал не на служебной машине, а на "Волге", принадлежащей отцу - еще не старому генералу, которого Валерий Павлович, живший отдельно своей семьей, иногда отвозил на дачу. Отец, по случаю праздника, был приглашен в гости, и Гужов решил воспользоваться его машиной. Вообще-то при исполнении служебного поручения личной машиной пользоваться неэтично. Но следователь пренебрег этим ради дела. Для начала он хотел исподволь, не привлекая к себе внимания, посмотреть будущих обвиняемых и свидетелей, место действия преступников. В праздники казенную машину не дадут. К тому же найдутся люди, которые узнают служебный номер "Волги", а он хотел себя выдать за дачника: мол, приехал, чтобы подыскать избу на лето.
Гужов запер машину и, как был за рулем, без плаща и кепи, заглянул в магазин. Магазин был открыт; к его удивлению возле прилавка толкалось совсем не много народу, все больше мужики. Он купил сигарет и, закурив, направился через дорогу, к колонке, где заприметил женщин.
Они все еще стояли возле колонки.
Шагая, Гужов присмотрелся к ним. Он отметил про себя, что бабами-то их не назовешь - еще обидятся. На бабу смахивала только одна из трех - пожилая женщина с коромыслом в руках. Другие - помоложе - были хорошо одеты и вид имели городской. На них были яркие модные платья.
Шагая асфальтовой дорожкой, проложенной неподалеку от палисадников, Гужов думал о первой фразе, которую он скажет, поздоровавшись с колхозницами. Он решил, что скажет что-нибудь эдакое - полушутливое-полусерьезное: мол, здравствуйте, товарищи колхозницы! Но, подумав, тут же перерешил: слишком это официально, надо более доверительно.
И он сказал:
- С праздником вас, товарищи женщины!
- С праздником! С праздником, коли не шутите! - отозвалась баба с коромыслом, разглядывая незнакомого человека - молодого, хорошо одетого.
Но разглядывала его лишь какой-то миг. Через миг она уже потеряла к нему интерес. Загорье лежит на большой дороге - много всякого народу проезжает, привыкли.
На вид ей было за пятьдесят; лицо морщинистое, открытое, располагающее, и Гужов невольно задержал свой взгляд на этой женщине. "Она небось давно тянет лямку в колхозе, - реши Гужов. - Такая многое знает".
- Нет, не шучу, бабоньки! - совалось у него искренне. - Как вы живете-можете?
- Ничего. Сейчас-то жить можно! - охотно отозвалась молодка, стоявшая в тени.
Гужов повернулся к женщине, сказавшей это, и, сам того не ожидая, засмущался. Молодке было лет тридцать - не более. Ее нельзя было назвать красавицей; у нее простоватое лицо - курносое, усыпанное веснушками. К тому же она была полновата, а такие женщины ему не нравились. В просторном вырезе виднелись груди. Гужов помимо своей воли смотрел на них, краснея. Он почему-то решил, что молодка кормит грудью ребенка, - только в эту пору женщины бывают такими цветущими.
- Можно жить, говорите? - сказал Гужов и посмотрел ей на ноги.
Ноги у нее были полные, крепкие, в капроновых чулках, в туфлях-лодочках, словно она не за водой шла, а на свадьбу нарядилась. Сегодня Девятое мая, праздник Победы, и ему стало как-то неловко встревать в жизнь людей и беспокоить их в такой день. Но эту неловкость он тут же подавил в себе: он солдат и пусть эти тонкости его не волнуют. К тому же лишь в такие дни, как сегодня, он может действовать самостоятельно, неофициально.
- Да что! Они-то не помнят прошлого. Как мы горе мыкали, - заговорила пожилая женщина с коромыслом. - Откуда им помнить? А бывало-то, сразу опосля войны, хлебнули мы горя. Бывало завмытыфы каждый месяц пишет вам трудодни в книжку. А в конце года подсчитают - туды-сюды, - выходят не трудодни, а палочки пустые. Под расчет получали пуд ржи да два мешка картошки. Живи как хочешь. А теперь-то мы все равно рабочие: две недели прошло - деньги на руки.
- Ну и сколько же получается? - спросил Гужов.
- А у кого какие коровы в группе. Да кто как их раздоит.
- Ну, вы, к примеру?
- Да у нас вон с Клашей, - она кивнула на молодку, - летом до двухсот рублей в месяц выходит. Зимой, понятно, меньше.
- Наверное, председатель у вас хороший? - небрежно, как бы между прочим, спросил Гужов. Спросил самое главное - за чем он приехал а Загорье. Председатель местного колхоза "Рассвет" Тихон Иванович Варгин - значился у него самым важным свидетелем по делу Косульникова, и от того, как он себя поведет, зависит очень многое.
- Тихон Иванович-то?! - охотно отозвалась женщина. - А то как же? Куда ни погляди, все он. В каждую мелочь вникает. Я уж не говорю о хозяйстве видели, какой он комплекс строит? Молоко по трубам от доильных аппаратов в бак будет собираться. Только отвози!.. или колонки эти. Ведь стыдно сказать, до чего дошли: на все село уцелел лишь один колодец! Бывало, мы-то, доярки, пораньше всех встаем, ведра в руки и бегом к колодцу - воду захватить. К обеду колодец отчерпывался до песка. А теперь на ферме и во многих домах, кто не поленился, водопровод. Краник повернул - и лей себе, поливай! Считай, у каждого механизатора "Жигули". тротуары вдоль села, как в городе. А то, бывало, ребятишки бегают по шоссе - сердце кровью обливается: как бы под машину не угодили. Сказали председателю про тротуары - он мигом песку, гравию навозил, дорожки понаделала, асфальтом их укатал - ходите, дорогие товарищи колхозники!
- Он что - местный?
- Не совсем местный - ершовский. Село есть такое - Ершовка. Да прижился у нас. Мы его за своего принимаем.
Гужов помолчал, надеясь, что доярка еще что-нибудь добавит о председателе. Но она ничего не добавила - нагнулась, просунула дужку одного, второго ведра под коромысло и приподняла их. Гужов подумал: женщины сейчас разойдутся, а он еще не все узнал о Варгине! Он заторопился, стал расспрашивать о Тихон Иванович: кем он был до войны, где работал до того, как стал у них председателем?
- Не знаем, где он был до колхоза. Мы так свыклись с Тихоном Ивановичем, что кажется, он всегда у нас работал. Давно ли он у нас, Клава?
- Лет десять, - неуверенно отвечала молодая.
- Скажешь тоже, десять! - возразила баба. - Лешка мой уже лет пять его возит. А сколько он без машины обходился?
- Да, лет двенадцать будет, как он у нас.
- Значит, повезло вам на председателя? - Гужов старался оживить разговор.
- Знамо! - в один голос сказали женщины.
- А хорошего корить не будешь зря! - пожилая колхозница вскинула коромысло на плечо и, как показалось Гужову, изучающе глянула на него. Не утерпела, спросила: - А вы что ж, из города будете?
Гужов замялся, подумал: угадала! И вправду - костюм на нем почти новый. Он редко его надевал. На службу, как положено, ходил в иной, форменной, одежде и даже ботинки обувал другие. И теперь, когда взгляд колхозницы остановился на нем (не начальство ли?), он торопливо сказал:
- Я хотел бы на лето дачу у вас снять. Уж больно место у вас хорошее. Река рядом, лес! А я так люблю летом с удочкой посидеть. Не слыхали, может, кто-нибудь сдает?
- У тебя, Прасковья, зимняя половина свободна, - проговорила участливо молодая. - Сдала бы.
- Иван в отпуск обещался, - осторожно ответила баба.
- Тогда к Оле Квашне сходите, - сказала еще одна женщина, которая все молчала. - Вон в ту избу постучите. Оля должна пустить. Она живет одна.
- Где? Где? - загорелся Гужов: он рад был любой зацепке, любому человеку, с которым можно было бы еще поговорить.
- А вон изба под вербой. Синие наличники. Вы не стесняйтесь, заходите. У нас тут просто. Оля картошку перебирала. Сейчас на обед пришла.
- Спасибо!
На тротуаре, сделанном Варгиным, поблескивали лужи, и Гужов обходил их стороной.
15
Гужов растерянно оглядел дверь, ведущую в сенцы: кнопки звонка не было. Увесистая щеколда и кольца для замка. "Подойти к окну и постучать?" - подумал он. Вспомнились слова: "Не стесняйтесь, заходите. У нас тут просто". Гужов решил не заглядывать в окно. Поднявшись на крыльцо, он стукнул раз-другой щеколдой, чтоб предупредить хозяйку, и, открыв дверь, вошел в сенцы. Однако в избу он не спешил, надеясь на то, что хозяйка, услышав шум в сенцах, сама откроет дверь. Но дверь избы не открывалась, и, выждав минуту-другую, он пошарил рукой по стене. Нащупав дверную скобу, потянул ее на себя.
- Кто там? - послышался глухой, хрипловатый голос из избы. - Какого лешего скребешься, как мышь? Заходи!
Гужов на какой-то миг пожалел, что он не в форменном костюме. В форме он чувствовал себя увереннее. Зайди теперь в избу при форменном кителе и фуражке - у хозяйки небось язык бы отнялся от растерянности и удивления. А так, в гражданском костюме, кто он? Проезжий. Дачник.
Он открыл дверь и, пригнувшись, чтобы не удариться головой о притолоку, шагнул в избу.
За широким столом, покрытым чистой скатертью - не самотканой, а покупной, с выделкой розовыми кругами, - сидела старуха. Она сидела не на конике и не на скамейке, обычно приставляемых в деревнях к столу, а на стуле с высокой спинкой, обтянутой черным дерматином. Такие стулья Гужов как-то видел в правлении, где ребята резались в домино. Но в избе такие стулья казались громоздкими, неуклюжими. Старуха не возвышалась над высоким столом, даже ее голова не виднелась из-за деревянной спинки.
Оля Квашня обедала, хлебала щи из тарелки с голубым ободком, хлебала дорогой мельхиоровой ложкой. И на столе был порядок: хлеб, перечница, капуста в миске, соленые огурцы, нарезанные кружочками.
- Здравствуй, мать! Хлеб-соль! - сказал Гужов.
Старуха подняла к нему остролицую голову, Валерий Павлович похвалил себя за то, что хоть он и не деревенский житель, а вот нашелся, сказал то, что принято говорить в деревне в таких случаях.
- Здравствуй! - ответила старуха все тем же хрипловатым голосом и не очень учтиво. И снова уткнулась в тарелку, словно перед ней стоял не живой человек, а тень его, человека-то. Наконец старуха покончила с едой, облизала сморщенными губами ложку и, отодвинув тарелку, повернулась к Гужову. Несмотря на возраст и седину, у нее были очень живые глаза - черные, не потускневшие от времени.
- Извините, помешал, - заговорил Гужов, понемногу подавляя в себе первое неудобство. - Бабы вон у колонки сказали, что у вас на лето можно снять дачу. Ну, половину дома, - поправился Гужов.
Старуха вытерла руки передником, подняла над столом сухие руки.
- Какая у меня дача? Грязи у меня, почитай, много. Живу одна. По неделе не убираюсь. Посмеялись над тобой бабы. Антихристы они все, вот что я тебе скажу. Чьи бабы-то?
- Не знаю. Доярками на ферме работают. - Он стал вспоминать, как выглядели. - Одна молодая, курносая, конопатинки по всему лицу. А другая в годах уже.
- А-а, - отозвалась Оля Квашня. На лице обозначилось кто-то вроде улыбки. - Палага небось. Поди, хвалила председателя. У нее сын, Лешка, у Варгина шофером состоит.
- Почему состоит?
- Потому что, когда надо, Варгин и сам баранку крутит лихо - не хуже любого шофера. А как в город съездить ему надо, так он этого Лешку заставляет.
"Вот с кого надо начинать следствие - с шофера! - подумал Гужов. - Этот Лешка, видно, многое знает. Знает, с кем встречался Варгин, какие разговоры при нем вел, хоть с этим же Косульниковым".
Гужов польстил старухе, заметив, что она хорошо выразилась, сказав, что шофер состоит при председателе.
- А у нас все состоят при председателе! - подхватила Оля Квашня. - Никто чтоб сам по себе состоял, как бывало-то в старину. В старые времена степенные были мужики, хушь мой Федор, покойник, - царство ему небесное. Рассудительные, неторопливые. А теперь - разве это мужики? Все спешат, все бегут куда-то. В шинок к одиннадцати бегут. Что сказал, значит, Варгин, то и они талдычат. Как попугаи какие-нибудь. Тьфу!
Гужов обрадовался такому разговору. Разговор о даче как-то само собой отпал. Зато Оля, словно угадывая его скрытые мысли, сразу же заговорила о Варгине - именно о том, ради чего он приехал.
- А бабы хвалили вашего председателя, - сказал он. - Говорили, хозяйственный мужик, обходительный.
- Он-то и хозяйственный, и обходительный, но только вокруг него много жуликов! - Старуха в сердцах отставила пустую тарелку.
- Жуликов? - удивленно переспросил Гужов. "Я был прав", - мелькнула мысль.
- Председатель - ничего. А вокруг него - все жулики. - Оля Квашня прошмыгала носом и испытующе своими живыми глазками смерила Гужова: серьезный человек или щелкопер какой-нибудь? А то ему все расскажешь, а он пойдет к председателю и на ухо тому: так и так. Оля Квашня считает всех жуликами.
У старухи было несимпатичное узкое лицо, все в глубоких морщинках - так трескается земля в сухую ветреную погоду. Седые волосы выбились из-под черного платка, повязанного свободно, в один узел, и потому необъяснимо было, как он не спадал.
Видимо, старая женщина, изучив Гужова, нашла в нем надежного собеседника.
Оля Квашня усадила Гужова на стул, сама придвинулась к нему и, переходя на шепот, словно кто-нибудь мог услышать ее, заговорила быстро, не договаривая слов:
- Все они жулики! Особливо бригадир наш и этот, как его, бухгалтер. Варгин шумит, за версту слыхать, как ругается. А бухгалтер - тот тихоня, а нос у него утиный. А форсу - так и водит своим утиным носом туда-сюда. Я по глазам его вижу: жулик! Все жулики. Премию себе какую-то придумали. Привычку взяли: никто в деревне не живет - все в городе. А в городе-то у них - хоромы - во! - старуха развела руки в стороны. - Я на старости одна осталась - сына и старика в войну убило. Видите, как живу. Попросила комнату в новом доме - там и вода, и газ, - так кому они дали? Агроному дали - такому же выскочке, как и они сами. А мне шиш дали! Только и шастают на черной "Волге" - туды да сюды, туды да сюды. Тьфу! Глаза бы на всех их не глядели. Разъелись, аж а машину не умещаются.
Гужов слушал не перебивая. Он жалел, что не взял с собой микрофона: такое надо было записать. Его беспокоило только, что он не спросил фамилии старухи, хоть для свидетельницы она, пожалуй, стара. Но все же в дальнейшем, опираясь на ее показания, он может прижать кого угодно - и шофера, и того же Варгина.
- Ой, заговорилась я с вами! - всполошилась вдруг старуха. - Мне бежать надо. Небось все наши уже собрались.
- Ничего, - успокаивал ее Гужов. - Вы картошку выбираете? Картошка ваша, право, не убежит.
- Картошка-то не убежит. Но к правлению бежать надоть. Варгин венок будет класть к доске погибших. А на ней небось двое Севрюковых записано: муж и сын.
- Извините! - Гужов уже догадывался, где вписаны фамилии Севрюковых. Полчаса назад, когда он въезжал в село, видел, что возле полуобвалившейся церквушки толпился народ.
Валерию Павловичу и самому хотелось посмотреть на Варгина, который, как сказала старуха, "будет класть венок" к доске погибших односельчан.