– Да-да, vouz aviez raison, – вздохнул Александр. – Три года назад я встречался с ним в Венеции. Он тогда произвёл на меня неизгладимое впечатление.
– Ещё бы, – улыбнулся князь Воронцов. – Вы тогда наградили греческого монаха Типальдо наперсным бриллиантовым крестом! У меня, к слову сказать, такого нет.
– Но вы далеко не священник, друг мой, – парировал Государь. – Позвольте мне награждать царской милостью тех, кто этого заслужил. По моей просьбе монаха рукоположили в архимандриты, и обер-прокурор Святейшего Синода Голицын назначил монаха настоятелем Свято-Георгиевского монастыря лишь за то, что ему известны исторические факты, которые святым людям сообщает только Господь!
– Уж не про греческий ли клад вы изволили вспомнить, Ваше Величество? – осведомился князь. – В пещерном монастыре Святого Георгия много подземных коридоров, но до сих пор ещё никто из кладоискателей не наткнулся на следы измышленного сокровища. Мне кажется, что это только миф, пришедший к нам из Византии, не более.
– Вы думаете, миф? – глаза императора задорно блеснули. – А если сокровище предначертано только для избранных? А если оно есть, и было завещано нам аланами? Что вы на это скажете, любезный?
– Я теряюсь, Ваше Величество… Но вам-то оно зачем, Государь? – пожал плечами князь. – Впрочем, вот ещё одна причина посетить Крым. Уж там, вы знаете, есть на что посмотреть. В Крыму можно увидеть не одну такую секвойю, – Михаил Семёнович показал Государю на растущее за окном толстое узловатое дерево.
– В моём саду, – улыбнулся император, – нет ни одной секвойи. Это обыкновенная шелковица. А такой мощный ствол у неё потому, что дереву, дай Бог, около пятисот лет.
– И она до сих пор плодоносит? – удивился князь.
– Конечно, – кивнул Государь. – Я обратил на неё внимание ещё в первый свой приезд. Более того, нашумевший в Петербурге Пушкин использовал это дерево, как прообраз дуба, возле которого "…кот учёный всё ходит по цепи кругом". Он здесь останавливался вместе с Раевским. Вы читали сказки этого любимца петербуржских красоток?
– О да, Ваше Величество, – помрачнел князь. – Мне больше всего нравятся его favoris de chien. Ещё у Пушкина есть другая сказочка, но уже про меня: "Полумилорд, полукупец, полумудрец, полуневежда, полуподлец, но есть надежда, что будет полным, наконец".
– Ах, нет, не обижайтесь на Пушкина! – рассмеялся император. – Это сумасбродный поэт. Мало ли что он скажет?!
– Я человек чести, Ваше Величество, – генерал-губернатор поджал губы. – И мне следовало бы вызвать словоблуда на дуэль. Несколько лет назад в Одессе господин Пушкин ухлёстывал за моей супругой Еленой Касаверьевной, а потом распустил по всему свету сплетню, что моя дочь Софья не от меня, а от него…
– Ну, будет, будет, – одёрнул Михаила Семёновича царь. – Не вздумайте мстить Пушкину. Поэт, он и есть поэт. Помяните моё слово, ему вернутся все эти сплетни, но уже с другой стороны. Так что не вздумайте учинять вольнодумство. Я не одобряю ваших настроений. Самая верная борьба со светскими сплетнями – это полное к ним безразличие. Поверьте, это проверено на собственном опыте. Кстати, вы не знаете, архимандрит Агафангел успел выучить русский язык? В Венеции моим толмачом при беседе с монахом был князь Александр Николаевич Голицын, а при третьем лице доверительного разговора не получается к моему величайшему сожалению.
– Не извольте беспокоиться, Ваше Величество, – поспешил ответить князь. – Монах вот уже год, как стал игуменом пещерного Свято-Георгиевского монастыря, русский язык знает отменно. Даже литургии совершает на церковно-славянском. Причём, монастырь является единственным базовым для всего Черноморского флота. На линкорах и крейсерах выходят в море вместе с командой тринадцать иеромонахов. Я лично проследил, чтобы в монастырь этот были выбираемы монашествующие, отличающиеся нравственностью и поведением. И чтобы отстранены были всякие поводы к невыгодным отзывам на монашествующих того монастыря. Севастопольский Георгиевский монастырь самое удобное место для определения непременного пребывания иеромонахам, ибо оный стоит в десяти верстах от Севастополя. В месте, изобилующем источниками хороших вод, виноградниками и фруктовыми садами.
– Вот и ладно, – удовлетворённо вздохнул император. – А на сей час, Михаил Семёнович, я попрошу вас оказать мне помощь.
– Что пожелаете, Ваше Величество.
– Мне надобно tout de suite прибить крюк в стену, чтобы повесить вот эту любопытную картину.
– Но, Ваше Величество, – князь Воронцов даже чуть не поперхнулся. – Не извольте сомневаться, я прибью крюк. Только не лучше ли это выполнит тот же плотник?
– Не лучше! – упрямо мотнул головой Государь. – Я сам хочу вбить крюк. Вас же попрошу только помочь повесить картину.
Тут же в подтверждение своим словам император принялся сам вбивать заготовленный крюк в стену, стоя на оттоманке. Признаться, Государь справился с поставленной перед собой задачей не хуже плотника. Затем князь Воронцов помог ему повесить на стену картину и оба отошли, чтобы полюбоваться на полотно издалека.
– Я полагаю, Елизавета Алексеевна тоже не откажется приучаться к жизни вне дворцовых стен, – Александр коротко глянул на князя. – Она на этих днях прибудет и первое, куда я её поведу, это на местный рынок. Признаться, далеко не безынтересно гулять среди народа и самому что-то покупать. А в Крым… в Крым мы с вами отправимся во второй половине октября.
– Хорошо, Ваше Величество, – кивнул князь. – Всегда к вашим услугам.
Так и вышло. В конце сентября Таганрог встречал прибывшую сюда императрицу. На следующий день в Доме для Приезжих, официально именуемого теперь, как Вотчина Императора, состоялся бал. А городское начальство даже не поскупилось на живописные фейерверки. Судя по всему, императрице выбранное самодержцем место понравилось. Да и не могло не понравиться, поскольку климат Таганрога всегда славился мягкостью температурных перепадов и воздухом, приправленным удивительными запахами осенних трав.
Государь решил поездку в Крым отложить до двадцатого октября, потому что к этому времени в Таганрог должен был вернуться Фёдор Кузьмич, личный камергер императора. Поскольку Фёдор Кузьмич был родом из этих мест, то не утерпел и отпросился на пару недель к родственникам в столицу Донского казачества Черкасск. Император же не желал отправляться в путь без своего камергера.
К тому же, Фёдор Кузьмич бывал раньше в Крыму и мог пригодиться при выборе места для царской резиденции. Фёдор Кузьмич казачьего роду-племени изначально удивил Государя своим умом, сметливостью и простой человеческой мудростью, за что удостоен был дворянского звания и угодил в царские камергеры.
Смешно сказать, но казак-камергер принимал в решении государственных проблем немалую роль. Это, безусловно, вызвало ревность у многих приближённых к царю вельмож. Например, тот же Аракчеев, несмотря на свою уравновешенность характера и холодный ум, относился к Фёдору Кузьмичу, как к чему-то необходимому в мебельной царской гарнитуре. Но, к счастью, Аракчееву помешали быть при царе свои собственные неурядицы, и Государь решил отправиться в путь с Фёдором Кузьмичом.
В двадцатых числах октября камергер вернулся к таганрогскому двору царя и сразу же включился в работу. Пока император вместе с прибывшей ко двору Елизаветой Алексеевной посещали Азов и устье Дона, они с князем Воронцовым разработали и представили Государю предполагаемый маршрут путешествия. За десять-двенадцать дней предстояло посетить Симферополь, Алупку, Ливадию, Ялту, Бахчисарай, Евпаторию, Севастополь, Балаклаву и Свято-Георгиевский пещерный монастырь. Посещение мужского монастыря князь Воронцов умышленно вставил в конец путешествия, ибо Государь хотел обстоятельно пообщаться с игуменом Агафангелом, а это могло вылиться в несколько лишних дней. Чуть не испортил путешествие граф Витт, прибывший к императору с докладом о тайном обществе заговорщиков. Он возглавлял систему политического сыска в Государстве Российском и через своего агента получил известие о существовании антимонархического общества на юге страны. Князь Воронцов с отличавшей его прямотой высказался о неуместном либерализме Государя по отношению к заговорщикам, но, в то же время успокоил царя тем, что все члены общества давно известны и в ближайшее время они не смогут причинить беспокойства.
Александр Благословенный сделал вид, что успокоительные речи на него подействовали, и отдал распоряжение о выступлении в путешествие по Крыму на следующее утро. Тут же по всей Вотчине Императора прокатилась волна суматох, волнений и беспричинной суеты. Царица вместе с фрейлиной Валуевой и княжной Волконской занимали восемь комнат дворца, Государь две комнаты в другом крыле. А меж женской и мужской половиной находился зал для приёмов и походная церковь. Вот здесь-то и сталкивались волны женской заботы о муже, проснувшиеся в царице, и мужская беспечность, свойственная императору с детских лет.
Но все волнения благополучно кончились. Государь отправился в путь, сопровождаемый придворными и обозом. Царица стояла на крыльце царского дома и, прячась от фрейлин, перекрестила мужа вослед, что было у неё впервые в жизни. Она до сих пор никогда не испытывала чувства щемящей тоски и невозвратной грядущей потери, какие испытывала сейчас.
Царь изволил отправиться в путь верхом. Он обернулся в седле и помахал рукой царице, что тоже случилось впервые. Так Государь не прощался ни с кем, даже отправляясь в поход в 1812 году. Но, ни император, ни императрица не придали сейчас этому происшествию никакого внимания. Всё это вспомнится несколько позже, ведь человеческая память не позволяет исчезнуть неприметно никаким жизненным происшествиям.
Но дорога в Симферополь не отпечаталась в сознании царя ничем примечательным. Не поразил и сам город, поскольку походил на множество уездных и губернских городов, разве что лишь несколько двухэтажных особняков задержали внимание императора на несколько минут. А вот в прибрежной зоне отдыха Александра поразил средневековый армянский монастырь Сурб-Хач и Генуэзская крепость с Судаке. Отметил он также имение князей Гагариных в Партените, но из всех осматриваемых мест русскому царю больше всего понравилась усадьба в Ливадии. Забегая вперёд, можно отметить, что именно Ливадия стала резиденцией русских царей в Крыму.
Гораздо больше времени Александр уделил Севастополю и обосновавшемуся там русскому Черноморскому флоту. Поскольку сам город на несколько дней стал для императора местом пребывания, то он по вечерам часто отправлялся на прогулки по побережью. В такие минуты император желал побыть один. Видимо, государственные заботы и здесь не оставляли его.
Всего в десяти верстах от Севастополя находился Свято-Георгиевский монастырь и Государь выразил желание побывать там, тем более, что путешествие в монастырь заранее намечалось, но крымские путешествия подходили к концу, а игумен Агафангел так и не увидел своего благодетеля.
Но, переговорив на одном из крейсеров с находящимся там иеромонахом, Александр Благословенный на утро следующего дня тронулся в путь. Только никому из императорской свиты не позволено было сопровождать царя. В пещерный монастырь он отправился только со своим камергером Фёдором Кузьмичом.
По прибрежной дороге двое путешественников верхом на конях добрались-таки до мыса Фиолент, над которым высоко в скалах приютился с незапамятных времён мужской монастырь. Оставив коней на берегу у коновязи, гости принялись подниматься на крутую скалу. Восемьсот ступеней вели вверх к площадке, где перед гостями предстала стена пещерного монастыря, облицованная под цвет породы базальтовыми плитами. Внутрь монастыря вела всего одна небольшая сосновая дверь, красовавшаяся в середине скальной облицовки.
За дверью располагалась прихожая или попросту сени, из которых один коридор вёл на открытое пространство монастырского двора, другой в пещерные кельи монахов, а третий в подземный храм Покрова Богородицы. На монастырском дворе была выстроена ещё одна церковь, но это место в довольно большом пещерном гроте было оборудовано в храм ещё язычниками таврами, аланами, потом переделано греками для поклонения Деметре и только после этого монастырь стал православным, но не сразу.
Греки, принявшие христианство и переделавшие пещерный храм согласно чину христианской церкви, попросили заступничества у Византийской церкви, и только по восшествии Александра Павловича на престол Свято-Георгиевский монастырь перешёл в одну большую епархию русской церкви "Екатеринославскую, Херсонскую и Таврическую".
Часто монашеская братия молилась домашней церкви Дмитрия Солунского, находящуюся в доме настоятеля, но основные литургии всё же проходили во вновь отстроенной церкви Святого Георгия. Храм представлял собой здание с одним куполом, установленным на круглый световой барабан, то есть абсиду с широкими полукруглыми окнами. У входа посетителей встречали четыре белоснежные колонны, поддерживающие двускатную крышу с треугольным фронтоном. Большие прямоугольные окна с чугунными рамами украшали подоконники из белого мрамора. Крыша и купол были покрыты железом и выкрашены зелёной краской.
Внутреннее убранство храма поражало красотой и неожиданным для пещерного храма богатством иконостаса. Двухъярусный позолоченный иконостас был вырезан из сандала. Среди настенных росписей обращали на себя внимание образа семи священномученников херсонских и святителей Николая, Спиридона и Митрофана. Многие иконы были богато украшены стразами, рубинами и бирюзой. Нимбы Спасителя, Богоматери и святых, элементы риз и кресты в Деисусном чине иконостаса были изготовлены из серебра или покрыты позолотой. В алтаре в позолоченной раме находилась икона Святой Марии Магдалины. Серебряные буквы над Царскими вратами доносили до прихожан глубокие и вечные слова ирмоса Сретения Господня: "Утверждение на Тя надеющихся, утверди, Господи, Церковь, юже стяжал еси честною Твоею Кровию".
Архимандрит Агафангел встретил царя на пороге своего дома в видавшем виды подряснике, но с бриллиантовым наперсным крестом на груди. Он спустился с крыльца и поспешил навстречу посетившему монастырь дорогому гостю. Путая русские и греческие слова от волнения, он пытался объяснить, что не ждал гостей. Вернее, ждал, но отчаялся уже надеяться на прибытие Александра Благословенного.
– Рад, несказанно рад нашей встрече, – улыбнулся император. – По сему, благословите меня.
Неожиданно для всех Государь опустился перед пастырем на колени и подставил голову под благословение, сложив руки на груди крестом.
– Ах, Ваше Величество, – обескуражено пробормотал архимандрит Агафангел. – Впору я должен вам кланяться, а не вы мне.
Игумен благословил царя, поднял его с колен и заглянул в глаза:
– Смею отметить, Ваше Величество, что в глазах ваших не утих ещё тот внутренний огонь, дающий право человеку на жизнь земную.
– Вот и славно, – согласился Государь. – А я смею отметить, что греческий монах Типальдо не расстаётся с нашим подарком – наперсным крестом. И ещё меня радует, что отныне могу общаться с вами без толмача, ибо нам есть о чём поговорить, вы не находите?
– О да, Ваше Величество, – кивнул архимандрит. – Я помню наши встречи во Флоренции, но до сих пор считаю, что вы наградили меня бриллиантовым крестом незаслуженно. Ведь я всего лишь рассказал вам существующую в нашем роду семейную легенду о неисчислимых сокровищах в Киммерийском царстве тавров и аланов.
– Но вы до сих пор не знаете одного интересного обстоятельства, связанного с сокровищами, – заметил император. – Род Романовых тоже имеет отношение к этому сказочному богатству. Найти его сможет только избранный Богом для прославления Славы Всевышнего.
– Неужели этим избранным будете вы, Ваше Величество? И в чём заключается прославление Славы Всевышнего? Нужны ли нашему Творцу деньги – страсть человечества?
– Не знаю, не знаю, – пожал плечами Государь. – Вроде бы, самодержцу престола Российского не след гоняться за кладами и колдовскими сокровищами, ан недаром сказано, что найти сказочное богатство суждено только избранному. Мне, как самодержцу и Государю, никакие сокровища не нужны будут. Я их лучше вам на обустройство монастыря оставлю.
Более того, я три года назад посылал в ваши края художника-пейзажиста Карла Кюгельхена, который не только превосходный художник, а ещё несколько лет изучал в Египте учения Гермеса Трисмегиста и умеет виртуозно обращаться с астролябией. Так вот. Проехав по Крыму, Кюгельхен нашёл-таки место, о котором рассказывали вы и которое мне, если поможет Господь, удастся, наконец, отыскать. Но самое интересное я вам ещё не поведал…
Беседуя, игумен Свято-Георгиевского монастыря и самодержец Всея Руси гуляли по открытому двору монастыря, находящемуся на трёх уровнях. Собеседники шли по среднему, самому обширному уровню, где находилась церковь Святому Георгию, дом настоятеля, и глубокий колодец, над которым под небольшим козырьком висел колокол. Неподалеку от колодца была доставлена в монастырь и сложена куча обточенных мраморных плит. Вот на этих кирпичах из красного египетского мрамора и задержался взор Государя.
– Это мрамор для будущего фонтана, – ответил тут же архимандрит на незаданный вопрос. – Всё, что можно, я делаю для обустройства монастыря.
– Похвально, похвально, – царь удовлетворённо кивнул и снова обратил взор на игумена. – Я вижу, что ничуть не ошибся в вас, владыка.
– Я один ничего не смог бы сделать без помощи обер-прокурора Святейшего Синода Александра Николаевича Голицына, – именно он назначил меня игуменом в этот монастырь, именно он дал повеление выделить монастырю некоторую сумму денег на постройку монастырской церкви и прочие потребства. Сей мрамор будет использован для создания фонтана.
– Похвально, похвально, – снова повторил император. – Только позвольте закончить мысль, которую я вам ещё не поведал. Так вот. Александр Николаевич назначил вас сюда по моей просьбе. Только говорилось вовсе не об этом монастыре, а об одной из уже действующих церковных обителей в Крыму. Но сам Господь распорядился и через обер-прокурора направил вас быть отцом данной обители. К тому же, посланный мной художник определил место предсказания. Это именно здесь!
– Как же так?! – воскликнул игумен. – Как же так?! Прошу, пройдёмте сей же час в мой кабинет. Там я держу старый манускрипт, в котором мы можем найти ответ.
– Тот документ, который вы показывали мне в Венеции? – поинтересовался Александр.
Игумен, молча, кивнул и припустился, чуть ли не вприпрыжку к своему дому. Император, несмотря на свой высокий рост, едва поспевал за ним. Архимандрит взбежал на крыльцо, рывком распахнул дверь и стал подниматься по лестнице на второй этаж, где и находился кабинет настоятеля. Войдя в кабинет, архимандрит Агафангел открыл крышку большого сундука, окованного полосами железа, и принялся рыться во многих свитках, хранящихся в сундуке.