– Дядя, – сказал Фредди Фитч-Фитч, – можно тебя на минуточку? Вот бумага…
Сэр Эйлмер на нее покосился:
– Какая еще бумага?
– Которую ты собирался подписать.
– Ах эта! – произнес умягченный дядя. – Да-да, конечно. Сейчас, сейчас. Давай…
Он не договорил, и Фредди увидел, что он глядит на изысканного седого джентльмена, проходящего мимо.
– Добрый день, Рамбелоу, – сказал он как-то слишком угодливо. Мало того, он шаркнул ногой и стиснул руки. Седой джентльмен обернулся и поднял серебристую бровь.
– А, Бастабл!.. – снисходительно бросил он.
Самый тупой человек заметил бы, что он высокомерен. Сэр Эйлмер густо покраснел и пробормотал что-то вроде: "Надеюсь, вам сегодня получше".
– Похуже, – отвечал его собеседник. – Значительно хуже. Врачи не знают, что делать. Да, сложнейший случай. – Он помолчал и едко усмехнулся: – А как ваша подагра, милейший? Подагра! Ха-ха!
И, не ожидая ответа, он отошел к стайке больных, а сэр Эйлмер с трудом проглотил подходящее ругательство.
– Сноб, – тихо выговорил он. – У него, видите ли, телеангитазия! Ну и что? Да у каждого… Что ты делаешь? Почему ты машешь каким-то листом? А, бумага! Мне не до бумаг! Убери ее.
Фредди взмолился было, но внимание его отвлек шум у дверей. Он взглянул туда, и сердце у него упало, ибо на пороге стоял Мортимер Рэкстроу.
Фокусник расспрашивал служителя, нетрудно догадаться о чем. Но это – не все; рядом с ним, искательно на него глядя, стояла едва ли не плачущая Аннабелла.
Через мгновение-другое он двинулся вперед и остановился перед сэром Эйлмером, безжалостно оттолкнув девицу. Взгляд его был суров и беспощаден, хотя он рассеянно подбрасывал два бильярдных шара и букетик роз.
– Сэр Эйлмер Бастабл? – осведомился он.
– Да.
– Я запрещаю!
– Что именно?
– Вот это. – Он отнял руку от усов, которые только что закрутил, и указал на Аннабеллу с Фредди, испуганно прильнувших друг к другу.
– Мы еще не обручились, – проговорила несчастная.
– Вот как? – удивился Мортимер. – Что ж, и не обручитесь. Я запрещаю. Как и вы, сэр Эйлмер. Когда вы всё узнаете…
Баронет запыхтел.
– Кто этот злобный хам? – поинтересовался он.
– Быть может, я и хам, – ответил Рэкстроу, – но никак не злобный. Я пришел, чтобы сделать доброе дело, а точнее – предупредить вас: если ваш племянник женится на ней , он опозорит имя Бастаблов.
– Опозорит?
– Именно. Она – из самых низких слоев общества.
– Нет! – вскричала Аннабелла.
– Ну что вы! – поддержал ее Фредди.
– Вы ошибаетесь, – сказал и сэр Эйлмер. – Отец у нее – полковник.
Мортимер мерзко хохотнул, вынимая при этом яйцо из левого локтя.
– Да? А часом, не знаете, что он полковник Армии Спасения?
– Что!
– То. А прежде был букмекером по прозвищу Скунс или Вороватый Руперт.
– Господи!
Сэр Эйлмер повернулся к Аннабелле:
– Это правда?
– Еще бы! – отвечал за нее Рэкстроу. – Если хотите убедиться, взгляните на ее дядю, который как раз входит вон оттуда.
Фредди в полном отчаянии увидел своего попутчика. Кроме того, он услышал крик сэра Эйлмера и ощутил, что Аннабелла предельно напряглась. И неудивительно; солнце, заливавшее ротонду, освещало к тому же и пиджак, и жилет, и котелок, и ботинки.
Вряд ли, подумал Фредди, видело оно на курорте такого чужака.
– Приветик, – сказал дядя Джо. – Здравствуй, Морт. Здравствуй, лапочка.
Сэр Эйлмер, едва пришедший в себя, прогремел:
– Это пр-р-авда?
– Что, старикан?
– То, что вы ее дядя.
– Истинно правда.
– Хр-р-р!
Баронет продолжил бы свою речь, но тут оркестр заиграл, и беседе пришлось оборваться. Когда стало потише, первый план сразу занял дядя Джо.
– А я вас знаю, – сказал он Фредди. – Мы вместе ехали. Что он тебя обнимает, киса?
– Я выхожу за него замуж, – отвечала она.
– Нет, – возразил сэр Эйлмер.
– Да, – вмешался Фредди.
– Нет, – подвел итог Рэкстроу.
Дядя Джо не совсем разобрался в их репликах.
– Чего-то вы запутались, – добродушно заметил он. – Женись, женись, Анни – хорошая девочка.
– Я и женюсь, – сказал Фредди.
– Нет, – сказал сэр Эйлмер, равно как и Мортимер Рэкстроу.
– Да, – сказала Аннабелла.
– Хорошая, – развил свою мысль дядя Джо. – Как она за мной ходила! И подушку взобьет, и питье приготовит. Можно сказать, не вылезала из больницы.
Сэр Эйлмер, мерно повторявший: "Нет", резко остановился.
– Из больницы? – переспросил он. – Вы там лежали?
Дядя Джо снисходительно рассмеялся:
– Это я? Ну, дает стариканчик! Вы спросите в Святом Луке, лежал ли у них Джо Боффин. И в Святом Христофоре. Только и делаю, что лежу! Начал, помнится, с почек и желудка, а там и пошло.
Сэр Эйлмер дрожал, благоговейно глядя на пришельца, как глядит дитя на чемпиона по тяжелой атлетике.
– Вы сказали: "Джо Боффин"?
– Ну!
– Тот самый? Который давал интервью "Ланцету"?
– Верно, было дело.
Сэр Эйлмер пылко подался вперед:
– Разрешите пожать вам руку?
– Чего там, жмите!
– Я горд, мистер Боффин! Я потрясен.
– Спасибо, стариканчик.
– Ваш пример меня вдохновлял. У вас действительно тромбоз сердца и эмфизема легких?
– А то!
– И как-то была температура 43,5°?
– Два раза.
Сэр Эйлмер вздохнул:
– Я выше 41° не поднимался.
Джо Боффин похлопал его по плечу.
– Тоже неплохо, – сказал он. – А что, вполне.
– Прошу прощения, – послышался голос, и седой джентльмен, которого сэр Эйлмер назвал Рамбелоу, появился перед ними. Из-за его плеча выглядывали другие. Все очень волновались.
– Простите, мой дорогой, что вмешиваюсь в беседу, но мне послышалась…
– Нам всем послышалась, – поддержал его хор.
– …фамилия "Боффин". Может ли быть, что передо мной сам Джозеф Боффин?
– Ну!
– Тот, который лежал у Луки?
– Тот самый.
Седовласый джентльмен смущенно хихикнул:
– Тогда… не разрешите ли нам с друзьями… выразить свое… э… Мы вам помешали, я понимаю, но искреннее восхищение… Вероятно, оно вам не в новость… людей не удержишь… Мы совершенно вам не знакомы…
– Да ладно, старикаша, чего там! Я фанатов люблю.
– Тогда разрешите представиться. Лорд Рамбелоу. А это – мои друзья: герцог Маллский, маркиз Пекэм, лорд Перси…
– Здрась, зрась. Идите к нам, старички. Это моя племянница, мисс Первис.
– Мы счастливы…
– Вот он на ней женится.
– Поздравляем, поздравляем!
– А это… его дядя Эйлмер.
Все повернулись к генерал-майору. Лорд Рамбелоу почтительно произнес:
– Поздравляю вас, мой дорогой. Какая честь! – Он немного смутился. – А мы вот как раз говорили, что редко вас видим. Герцог хотел спросить, не согласитесь ли вы вступить в наш клуб… такой, знаете, небольшой… Но избранный, весьма избранный…
– Почту за честь.
– Без вас он как-то неполон. Значит, вы согласны? Превосходно! Замечательно! Не заглянете ли сегодня вечерком? Мистер Боффин вряд ли снизойдет…
Дядя Джо похлопал его по плечу:
– А чего? Я человек не гордый. Со всем нашим удовольствием.
– Не знаю, что и сказать…
– Мы польщены…
– Какая честь!
– Да я вот был шафером у одного с простым дерматитом!
– Поразительно! Словом, ждем вас сегодня. У нас есть легочный бальзам, пальчики оближешь. Вообще погреб неплохой.
Все умолкли, ибо дядя Джо, расстегнув жилет, показывал герцогу шрам от первой операции. Сэр Эйлмер заметил, что в его руку что-то вкладывают.
– А? – спросил он. – Что? Что такое?
– Бумага, – ответил Фредди. – Старая добрая бумага. Подпиши вот тут, где мой палец.
– Э? А? О, понятно! Так, так, так… – сказал генерал, ставя свою подпись.
– Спасибо, дядя!
– Не за что, не за что. Прости, но теперь я занят. Уведи свою невесту и дай ей минеральной воды.
И, отстранив Мортимера, предлагающего ему колоду карт, он присоединился к обществу. Фредди пылко обнял Аннабеллу. Фокусник подкрутил усы, вынул из ее волос несколько флагов и, махнув рукой, вышел.
© Перевод. Н.Л. Трауберг, наследники, 2011.
Мейбл крупно повезло
– Жизнь, малышок, – сказал Укридж, – престранная штука.
Он возлежал на диване лицом к потолку и так долго не прерывал молчания, что до этой секунды я пребывал в уверенности, будто он спит. Теперь же выяснилось, что погружен он был не в сон, а в размышления, чем и объяснялась его столь нетипичная молчаливость.
– Престранней некуда.
Он приподнялся, сел и уставился в окно. Окно гостиной в коттедже, который я снял за городом, было обращено к лужайке с рощицей на заднем плане, и тут на него из пробуждающегося снаружи мира повеял тот первый прохладный ветерок, который возвещает, что в свои права вступает новый летний день.
– Черт подери! – вскричал я, поглядев на часы. – Ты отдаешь себе отчет, что своей болтовней продержал меня тут всю ночь?
Укридж не отозвался. Его лицо приняло непонятно отрешенное выражение, и он испустил звук, подобный последнему бульканью выдохшегося сифона с содовой. Видимо, так он представлял себе вздох скорби. Я понял, что произошло. В начале дня есть час необъяснимой магии, распечатывающий родники чувств даже у сваренных вкрутую. В этот час, когда солнце подергивает румянцем восточный горизонт и самая ранняя пташка щебечет над своим законным червячком, Стэнли Фиверстоунхо Укридж, сей закаленный в боях с Роком муж гнева, взял и рассиропился. Из чего следовало, что вместо постели меня ожидает какая-то история из его темного прошлого.
– Потрясенц, одно слово, – сказал Укридж. – Как и судьба. Странно подумать, Корки, старый конь, что, не сложись все так, как сложилось, я бы, возможно, сейчас был наивлиятельнейшей шишкой, предметом уважения и подражания для всего Сингапура.
– Но с какой стати тебя зауважали бы в Сингапуре?
– Купался бы в деньгах, – продолжал Укридж тоскливо.
– Ты?
– Да, я. Ты хоть раз слышал про типчика с Востока, который не нажил бы там несметных богатств? Еще бы! Ну так представь, чего бы достиг я с моим-то мозгом и прозорливостью. Отец Мейбл нагреб в Сингапуре те еще кучи золота, а не думаю, чтобы у него была хоть крупица какой бы то ни было прозорливости.
– Что еще за Мейбл?
– Неужели я тебе не рассказывал про Мейбл?
– Нет. Мейбл – а как дальше?
– Имен я не буду называть никаких.
– Терпеть не могу безымянных историй.
– Скушаешь эту историю безымянной. И не подавишься! – с силой сказал Укридж и опять вздохнул. Чрезвычайно противный звук. – Корки, мой мальчик, – продолжал он, – понимаешь ли ты, на каких тонких нитях подвешены наши жизни? Понимаешь ли ты, какими ничтожными могут быть камни, о которые мы ушибаем большие пальцы ног, шагая через этот мир? Понимаешь ли ты…
– Переходи к делу.
– В моем случае это был цилиндр.
– Чем был цилиндр?
– Камнем.
– Ты ушиб большой палец на ноге о цилиндр?
– Да, фигурально выражаясь. Именно цилиндр изменил ход всей моей жизни.
– Так у тебя же никогда не было цилиндра.
– Нет, у меня был цилиндр. И с твоей стороны идиотизм делать вид, будто у меня никогда не было цилиндра. Ты прекрасно знаешь, что я, когда живу у моей тетки Джулии в Уимблдоне, просто-напросто купаюсь в цилиндрах – буквально купаюсь.
– Ну да, когда живешь у своей тетки.
– Так я как раз жил у нее, когда познакомился с Мейбл. Ну, а история с цилиндром…
Я снова поглядел на часы.
– Могу уделить тебе полчаса, – сказал я. – А потом пойду спать. Если ты способен уложить Мейбл в тридцатиминутный набросок, валяй.
– Совсем не то сочувствие, какого я вправе ждать от старого друга, Корки.
– Но единственное сочувствие, на какое я способен в половине четвертого утра. Приступай.
Укридж задумался.
– Даже не представляю, с чего начать.
– Ну, для начала, кто она была такая?
– Она была дочкой типуса, который заправлял каким-то колоссально богатым чем-то в Сингапуре.
– Где она жила?
– На Онслоу-сквер.
– Где жил ты?
– У моей тетки в Уимблдоне.
– Где ты с ней познакомился?
– На званом обеде у тетки.
– Ты влюбился в нее с первого взгляда?
– Да.
– И некоторое время казалось, что она может ответить на твою любовь?
– Вот именно.
– А затем в один прекрасный день она увидела тебя в цилиндре, на чем все и кончилось. Вот так-то. Вся история за две минуты пятнадцать секунд. А теперь пойдем-ка спать.
Укридж помотал головой:
– Ты все напутал, старый конь. Ну ничего похожего. Лучше уж позволь, я расскажу с самого начала.
После этого обеда (сказал Укридж) я первым делом отправился с визитом на Онслоу-сквер. Собственно говоря, в первую неделю я возникал там три раза, и мне казалось, что все идет лучше некуда. Ты же знаешь, Корки, каким я бываю, когда гощу у моей тетки Джулии. Элегантен, одно слово. Изыскан, безупречно одет. Учти, я не говорю, что мне нравится, как она принуждает меня одеваться, когда я гощу у нее, но факт остается фактом, выгляжу я сногсшибательно. Увидев, как я небрежной походкой иду по улице при перчатках, трости, штиблетах с гетрами и старине цилиндре, ты мог бы запнуться, решая, маркиз я или герцог, но знал бы твердо, что я либо маркиз, либо герцог.
Для девушки это значит много, но еще больше – для ее матери. К концу недели ты не попал бы пальцем в небо, сказав, что на Онслоу-сквер я стал всеобщим любимцем. А затем, заглянув как-то раз на чашечку чаю, я был потрясен, увидев, что в моем любимом кресле угнездился другой типус, да с таким видом, будто он чувствовал себя абсолютно как дома. Матушка Мейбл хлопотала вокруг него так, точно он был давно пропавшим без вести любимым сыном. И Мейбл он словно бы очень нравился. Но самый тяжкий удар я получил, когда выяснилось, что этот типус – баронет.
Ну, ты не хуже меня знаешь, Корки, что простому трудяге тягаться с баронетами не так-то просто. Что-то в баронетах имеется такое, чем они прельщают девушку даже самой высокой души. Ну а что до маменьки средней руки, так она пожирает их живьем. Даже баронету в годах с двойным подбородком и лысиной во всю голову и то пальца в рот класть не стоит, а этот был молодым и редкостным экземпляром. Классическое, слегка прыщавое патрицианское лицо, и, что еще хуже, он служил в Колдскримском гвардейском полку. Ты наверняка согласишься со мной, Корки, когда я скажу, что даже простенький гражданский баронет – это уже гвоздь в сапоге. Но баронет, по совместительству еще и гвардеец, – это соперник, при виде которого даже самый твердокаменный типчик имеет полное право содрогнуться.
А когда ты учтешь, что противопоставить подобной сокрушительной угрозе я мог только честное сердце и солнечный характер, то поймешь, почему этот лоб избороздили морщины, пока я прихлебывал свой чай и слушал, как остальное общество беседует о людях, мне вовсе не известных, и о концертах вкупе с другими подобными развлечениями, на которых я не блистал своим присутствием.
Через несколько минут беседа коснулась Аскотских скачек.
– А вы поедете на них, мистер Укридж? – осведомилась мамаша, видимо сочтя, что пора и меня привлечь к их светской болтовне.
– Ни в коем случае их не пропущу, – ответил я.
Хотя, сказать правду, до этой минуты я склонялся к тому, чтобы оставить их без внимания. Как бы я ни любил этот спорт королей, на мой взгляд, скачки, ради которых ты обязан облачаться в визитку и цилиндр, когда столбик термометра обещает достигнуть тридцати с лишним, теряют всякую соблазнительность.
– Как хорошо! – сказала Мейбл, и, должен признаться, эти ласковые слова очень меня взбодрили. – Значит, мы там встретимся.
– Сэр Обри, – сообщила ее мамаша, – пригласил нас погостить у него всю неделю скачек.
– Снял там дом на это время, – пояснил баронет.
– А! – сказал я, и, заметь, добавить к этому было нечего. Жуткое открытие, что этот гвардейский баронет вдобавок к гвардейству и баронетству обладал еще и наличными в достаточном количестве, чтобы снимать загородные дома на всю аскотскую неделю с такой небрежной беззаботностью, обожгло меня, будто крапивой. Я был сокрушен, Корки. Твой старый друг был сокрушен. И на обратном пути в Уимблдон я напряженно размышлял.
Когда я добрался туда, моя тетка сидела в гостиной, и внезапно что-то в ее позе поразило меня, как зуботычина. Не знаю, испытывал ли ты когда-нибудь непонятное чувство, которое словно нашептывает тебе на ухо, что вот сейчас ад содрогнется до самого своего основания. А вот я его испытал, едва ее увидел. Она сидела в кресле, прямая, будто проглотила кочергу, а когда я вошел, посмотрела на меня. Ну, ты ее знаешь, Корки, и знаешь, как она впивается в тебя взглядом, не повернув головы, будто василиск, у которого шея затекла. Именно так она на меня тогда и посмотрела.
– Добрый вечер, – сказала она.
– Добрый вечер, – сказал я.
– Так, значит, ты пришел, – сказала она.
– Да, – сказал я.
– Ну, в таком случае можешь немедленно выйти вон, – сказала она.
– Э? – сказал я.
– И больше не возвращаться, – сказала она.
Я выпучился на нее. Заметь, моя тетка Джулия и прежде вышвыривала меня из своего дома много раз, так что, собственно, я к этому привык, но еще ни разу я не получал пинка с такой внезапностью и бесповоротностью, ни с того ни с сего. Обычно, когда тетя Джулия вышвыривает меня вон, приближение этой минуты легко вычислить за много дней наперед.
– Я могла бы предвидеть что-нибудь вроде этого, – сказала она.
И тут все стало ясно. Она узнала про часы. И вот доказательство того, что любовь вытворяет с людьми, Корки: верь не верь, а я начисто про них забыл.
Ты ведь знаешь, как обстоят дела, когда я гощу у моей тетки Джулии. Она кормит меня, одевает, но по какой-то причине, понятной только ее извращенному уму, понудить ее расстаться с самой малой толикой наличных абсолютно невозможно. А в результате, влюбившись в Мейбл с такой силой и нуждаясь в фунте-другом на текущие расходы, я вынужден был положиться на свою природную сообразительность и находчивость. Ситуация категорически требовала, чтобы время от времени я дарил Мейбл цветочки или шоколадные конфеты, а они стоят денег. И потому, заметив, что очень симпатичные часы бездельничают на каминной полке в комнате для гостей, я унес их под плащом и поручил надзору местного закладчика. И вот вдруг выяснилось, что каким-то хитрым образом она втихомолку об этом проведала.