3
Однажды - был уже конец августа - райкомовская легковуха подкатила к самому дому Пряслиных. Лихо подкатила. С посвистами.
Ребятишки - Пряслины как раз ужинали - пулей вылетели из-за стола.
- Привет от пинежских чухарей! - бодро сказал Егорша, входя в избу. Постоял под порогом, цыкнул слюной и вдруг со всего маха бросил на середку избы глухаря.
Анна ахнула:
- Что ты, Егорша! Ты бы хоть старика своего накормил.
- Хватит и старику. Пинежские леса, между протчим, большие.
- Это ты сам застрелил? - спросила Лизка, переводя удивленный взгляд с краснобровой птицы на Егоршу.
- А то дядя… У меня и сам неплохо теперь стреляет. Втянул я его в это дело на свою беду. Бывало, всю дорогу храпит, а теперь только и зыркает по сторонам. С громом ездим.
С улицы раздался гудок. Егорша подошел к окошку, погрозил кулаком ребятам, облепившим машину. Затем, подсаживаясь к Михаилу, покровительственно сказал:
- Ну что, коля, - это на Егоршином языке означало: кореш, приятель, - все в разрезе колхозного сектора думаем?
- А иди ты… - выругался Михаил.
Егорша захохотал.
- Между протчим, гостя иначе встречают. Ладно уж, знаю, что у тебя ни хрена нету. - И вытащил из кармана поллитровку.
- Ох, Егорша, Егорша, - вздохнула Анна, - сопьешься ты на этой работе.
- А сельсовет-то мне на что даден? - Егорша грязным, промасленным пальцем постукал себя по лбу. - В этом чемодане, между протчим, не все опилки.
Он подмигнул Михаилу, ловким ударом разрядил бутылку.
- Вот что, братиша, - сказал Егорша и вдруг принял серьезный вид. - Давай выпьем за нового бригадира.
- За какого бригадира?
- А есть такой дуролом в Пекашине. Бревно лежачее.
- Давай ты без загадок…
- Патрет не ясный? Автобиография требуется? Могу. Год рождения одна тысяча девятьсот двадцать восемь, русский, семейное положение…
- Чего?
- А, узнаешь?
- С кем это ты надумал?
- Хо, с кем… Сообрази! Мы теперь кое-что значим. Я тут как-то подсчитал. Знаешь, сколько я в этом месяце заседал с Подрезовым? А больше всех членов бюро райкома. Не веришь?
- Верим, верим, - ответила за брата Лизка. - Дальше-то что?
Егорша опрокинул в рот стопку, поморщился, сплюнул.
- В общем, так, коля: завтра принимаешь бригаду.
- Мама, мама, - весело рассмеялась Лизка. - Чуешь, что тот наворачивает? Нашего Михаила на бригаду ставит.
- Чую, - отозвалась Анна от печи. - А председателя-то, Егорша, менять не будешь?
- Верно, мама, - поддакнула Лизка и опять рассмеялась: - Уж коли ты такой большой начальник, то председателя-то в первую очередь менять надо. Слыхал, что люди говорят? Все Анфису Петровну вспоминают.
- Да, не мешало бы, - с ухмылкой протянул Михаил.
Егорша петухом вскинул голову, встал:
- Поехали! Я тебе докажу, что земля имеет форму чемодана.
- Не выдумывай - строго прикрикнула на него Лизка. - Я-то ведь знаю, какие у тебя чемоданы на уме. Опять рюмки собирать по деревне.
Михаил заколебался. На вечер у него была работа: он еще утром договоримся с Ильёй Нетесовым, что после обеда приедет в кузницу подтягиват - болты и гайки у жатки (сушь, камень на поле - жатка скачет, как худая телега). Но, с другой стороны, когда еще заявится в деревню Егорша? А ведь у него, если честно говорить, только и веселья, когда приезжает Егорша. И потом - какого дьявола! - имеет он право хоть один-то вечер за всю страду побездельничать? Почему у Егорши могут быть выходные, а у него нет?
По улице только что прогнали колхозное стадо, и густая пыль стояла на дороге.
Егорша, спускаясь с крыльца, пронзительно свистнул - два пальца в рот. Ребятня - со всего околотка сбежалась к машине, - сыпанула по сторонам.
- Ну, как поедем? С ветерком? - спросил Егорша. - У меня сам другой езды не признает.
- Можно, - сказал Михаил, плюхаясь на переднее сиденье рядом с ним.
"Газик" развернулся, взвыл, но тут на дороге показалась Уля-почтальонша.
- Егорша, Егорша! - замахала она обеими руками.
- Ну, чего тебе? - заорал Егорша, высовываясь из-за дверцы.
- Из райкома звонили. Срочно велено ехать. Чтобы сейчас же.
- Да, - присвистнул Егорша, - вот наша шоферская жизнь! Это не иначе Подрезов на охоту надумал. Без меня не поедет. - Он сказал это не без гордости.
Михаил вылез из машины. Ну и хорошо, что так все кончилось. По крайней мере он хоть Илью Нетесова не подведет. И он, не оглядываясь, пошагал в кузницу.
- Ничего, коля, - крикнул ему вдогонку Егорша, - мы свое возьмем! Будет праздник и на нашей улице!
4
К Егоршиным выходкам у Пряслиных привыкли - каждый раз что-нибудь отмочит, - и потому на другой день никто даже и не вспомнил, что он тут трепал накануне.
Но, оказывается, иногда и Егорша говорит правду. Вечером Михаила вызвали в колхозную контору, и Денис Першин объявил: назначаешься бригадиром.
- Ну как, - спросил он, заметно бледнея, словно для того, чтобы подчеркнуть важность момента, - справишься? Найдешь общий язык с народом?
- А чего его находить? Я покуда еще по-русски говорю.
- Валяй, Пряслин! - Першин взмахнул кулаком. - Покажем, на что способна советская молодежь. - Опять взмахнул кулаком. - Партия тебе доверяет…
И пошел чесать языком - про эпоху, про восстановительный период, про кадры. Как будто с трибуны высказывается. А ведь было время, и совсем недавно, каких-нибудь полгода назад, нравилась, очень нравилась Михаилу першинская речистость. Зимой, бывало, приедет на Ручьи да как начнет про международную политику выкладывать - комиссар! Кино не надо смотреть. И эх, думалось радостно, с этим-то мы рванем! Этот не чета Анфисе Петровне. Этот нас выведет на светлые рубежи.
Михаил так и ушел из конторы, не сказав ни да, ни нет.
Разговор настоящий начался дома.
Лизка, та, ни секунды не колеблясь, высказалась за.
- Соглашаться надо. Худо ли: при доме будешь.
- Да уж знамо дело… - сказала мать. И хотя сказала, по своему обыкновению, уклончиво, без нажима (ты хозяин, тебе решать), а гнула-то в ту же сторону, что и Лизка.
Понять Лизку и мать было нетрудно. Год предстоял тяжелый. На трудодни, раз на юге засуха, едва ли что дадут. Грибов да ягод не запасли - все лето пустой лес. Как жить? А ежели он, Михаил, останется дома, все-таки будет полегче. Скорее что-нибудь из того же колхоза перепадет. Вот что было на уме у Лизки и матери. Да и малые, наверно, так же думали. Петька и Гришка глаз не сводили с него.
- А как же с деньгами? - спросил, помолчав, Михаил. - Колхозные палочки в налог не берут.
- Как с деньгами? - живо возразила Лизка. - Я поеду.
- Куда поедешь? В лес?
- А что? Люди же ездят.
- Люди! - Михаил с досады махнул рукой. - Молчи уж лучше. Первым суком задавит.
Лизка надулась: в самое больное место попали - не везет с ростом; но раз уж она что забрала себе в голову, доведет до конца.
- Ты думаешь, с телятами-то легче валандаться? Охо! Одной воды сколько надо перетаскать - руки оторвешь. А дрова-то? Сколько я раз ездила эту зиму, мама?
- Ездила, - кивнула мать.
- Не пугай, не пугай лесом, Михаил Иванович. Видали! - сказала Лизка и оскорбленно поджала губы.
А может, и в самом деле это выход? - заколебался Михаил. Какие-то бабешки каждую зиму в лесу путаются - неужели она хуже их?
- Ну а ты что присоветуешь? - спросил он, улыбаясь, у Федьки.
Все прыснули со смеха. Дело было решено.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
За свои шестнадцать лет Лизка немало натоптала верст. Но все дороги и дорожки, исхоженные ею до этого, в тот же день приводили ее домой. А нынешняя дорога была иная. Нынешняя дорога уводила ее от дому. И не на день, не на два, а на месяцы. И, тихо покачиваясь на телеге сзади брата, она задумчиво смотрела по сторонам. А смотреть-то было не на что. Потому что как ни смотри, а, кроме сосен да елей, ничего не высмотришь.
Только раз, когда они спустились в ручей, Лизка не на шутку разволновалась. По берегам ручья росла трава - высокий, пожелтевший от заморозков пырей, и она подумала, что хорошо бы было эту траву скосить для Звездони. Ведь где только они не собирали этим летом траву, а тут вон сколько ее пропадает. И, подумав так, она опять перенеслась мыслями домой, вспомнила мать, зареванную Татьянку, вспомнила босоногих братишек. Петька и Гришка все утро не сводили с нее своих преданных и ласковых глаз, а потом, когда пришло время прощаться, зарыдали навзрыд и, как она ни уговаривала их, как ни кричал на них Михаил, гнались за телегой до самой Синельги - босые, посиневшие от холода.
- Не замерзла? - спросил Михаил.
- С чего? - ответила Лизка и сглотнула слезы.
- Скоро приедем. Три версты осталось. Лошадь повернула налево, телега запрыгала по корневищам.
Вскоре они выехали к речке, и Лизка увидела на той стороне крутую красную щелью, а на щелье - белые бараки.
- Это не Сотюга? - спросила она, вытягивая шею.
- Сотюга.
- Прямо деревня целая.
- Ну хоть не деревня, а лесопункт большой. Тут теперь лес валят без передышки, круглый год. А вот дорогу большую сделают - трактора завезут. Первый механизированный лесопункт в районе будет.
- А Егорша-то как же? - спросила, помолчав, Лизка. - На тракториста учился - поедет сейгод в лес?
- Не знаю, - сквозь зубы промычал Михаил. - А тебе-то что, не все равно?
- Да мне что. Я так.
Выехав из еловой гущи, Михаил остановил лошадь, слез с телеги. Постоял, поглядел вокруг, потом свернул в сторону и начал рубить сосну.
Лизка ничего не понимала. Зачем ему эта сосна? Чем не угодило дерево - в стороне стоит. Или замерз, погреться решил?
Все разъяснилось, когда брат свалил сосну.
- Иди сюда со своим топором! - крикнул он ей. И вот тут она догадалась: ее учить хочет.
Она вся вспыхнула:
- Я не знаю, ты со мной как с маленькой. Не в городе выросла. В лесу.
- Ладно-ладно. Потом будешь разговаривать. Пришлось подчиниться. Она достала из-под сена, со дна телеги, свой топорик, аккуратный, с новым топорищем - любо в руки взять, брат специально для нее сделал, - и, подойдя к лежачему дереву, рубанула по суку.
- По погону, по погону руби, - подсказывал Михаил.
- Вдоль?
- Да. И топор к стволу прижимай. Не оставляй мутовок.
Лизка дошла до вершины сосны и заодно и вершину обрубила.
- Ну, как? - спросила она, шумно дыша. - Годяво?
- Пойдет, - сказал Михаил и поощряюще улыбнулся. - Знатный лесоруб из тебя получится.
После этого они быстро доехали до колхозного участка.
Место невеселое. Стоит изба в низине у ручья, большая, приземистая, а кругом ели мохнатые - шумят, качаются на ветру.
- Все это и есть наши Ручьи, - сказал Михаил, когда они подъехали к бараку. - Здесь, на Ручьях, мы с Егоршей фронт держали. - Затем, спрыгнув с телеги, стал объяснять ей, какая из построек баня, какая кухня, какая сушилка.
С треском растворилась дверь. Из барака вышел Антипа Постников, заспанный, с всклокоченной рыжей бороденкой. Покосился насмешливо на Лизку, зевнул:
- А, подмога приехала. Ну, теперь пойдет дело.
Михаил вскипел, рот у него передернуло:
- Ладно, иди, куда пошел. Тоже мне стахановец. Опять нары давишь.
А Лизке так стыдно стало за себя перед братом, что она готова была сквозь землю провалиться.
Вошли в барак. Сыро, нетоплено. Застоялый чад самосада. В одном окне торчит клок сена. Стекла вздрагивают от ветра.
Михаил обошел нары - сплошной дощатый настил вдоль стен, - остановился возле печи.
- Иди сюда. Здесь будешь спать.
- Да тут кто-то уже поселился, - сказала Лизка, разглядывая то место, на которое указал брат. - Давай где свободно.
- А ничего. Попросим!
Она понимала, почему брат хочет устроить ее возле печи. Тут теплее и в стороне. Но ей не хотелось начинать свою новую жизнь с ругани и ссоры с людьми, и она стала упрашивать его:
- Не надо, Миша. Смотри, еще сколько свободного места.
- Черта с два! - вдруг ожесточился Михаил. - Я с четырнадцати лет здесь сплю. Сам барак строил. Имею я права на это место?
И он не послушался, сделал по-своему: свернул чужую постель, переложил на другое место.
Они занесли ее пожитки: старую плетенку из бересты, ту самую, с которой раньше ездил в лес Михаил, мешок с картошкой, набили сенник для спанья, застлали постель.
- Печь тут топят на ночь, когда из лесу приходят, - объяснил Михаил. - А можно и сейчас. Затопить?
- Не надо. Успеется.
Михаил, подняв глаза к черному, закоптелому потолку, сказал:
- Ну тогда все. Давай еще посидим на прощанье.
И они сели: он на скамейку к длинному, во весь барак, столу на крестовинах, а она напротив него на краешек нар.
Михаил закурил.
- Ты овцой-то не будь. Наготове зубы держи. Со здешней публикой иначе нельзя…
Лизка слушала наставления, кивала в ответ и не сводила глаз с красного уголька цигарки. Вот скоро догорит цигарка, и брат встанет, а она останется одна…
Но еще раньше, чем догорела цигарка, в барак вошел старик Постников, и Михаил поднялся.
На улице шел снег. Первый снег в этом году. Ели стонали, охали.
- Дорогу-то домой не забыла? - пошутил Михаил. - А то засыплет снегом - и не найдешь.
И тут Лизка не выдержала - обхватила брата руками, расплакалась.
- Ну, ну… Сама напросилась…
- Да я не о том. Я вспомнила, как ты дорогой-то меня сучки обрубать учил. И топорик исделал…
Михаил вскочил на телегу, круто завернул лошадь.
Оглянулся он назад, когда въехал в гору. Лизка все еще стояла у барака маленький черный пенек, - и снег густыми хлопьями засыпал ее сверху.
2
- Отвез сестру? - спросил конюх и сам, по своей охоте кинулся распрягать коня.
Михаил закоченел совершенно. Мокрый снег, на открытых местах ветер-зубодер, и вдобавок еще конь захромал - всю дорогу тащился как улита. Но о доме и думать не смей. Иди в правление. Оказывается, за ним уже два раза прибегали сюда, на конюшню.
- А чего им надо? Разве я не говорил, куда еду?
- Да, вишь, с обозом с этим, красным, несработка вышла, - вздохнул конюх. - Одну подводу вернули.
- Вернули? - Михаил крупно выругался. Он предупреждал Першина, и колхозники предупреждали: зерно сырое, прямо с молотилки - надо просушить. Нет, ногами затопал, глазами завзводил: везите! Да еще красные флаги на подводах приказал выбросить: вот, дескать, как я первую заповедь выполняю. Но, по правде сказать, Михаил даже рад был, что все так обернулось. Возни, конечно, с этим зерном будет немало, да зато того, шалопутного, проучили.
Вечерело. Свежий снег пружинисто скрипел под подошвами. По привычке он посмотрел на телятник. Бывало, по пути в правление он любил заглядывать к Лизке. А теперь не заглянешь. Что она делает сейчас, сию минуту?
Он всю дорогу не мог простить себе, что не затопил печь. Все-таки ей веселее было бы остаться у огня. А то завез в нетопленый барак, бросил и укатил. Как в той сказке, где отец по наущению злой мачехи завозит в холодный лес свою злосчастную дочку.
Около клуба Михаил обогнал Луку Пронина. Идет, кряхтит с мешком на спине. Затем, недалеко от сельповского магазина, обогнал еще трех мешочников: одного старика и двух баб. И с нижнего конца деревни к складу сельпо тоже подходили люди с мешками. Налогоплательщики. Тащат ячмень и картошку со своих приусадебных участков. Так всегда бывает осенью перед выездом в лес.
В колхозной конторе принимали мясо. Самый тяжелый налог для мужика. Тех, у кого была корова, выручал теленок, а бескоровникам как быть? А бескоровников в деревне не меньше половины. И вот по тридцать, по сорок рубликов за килограмм платили. Своему же брату-колхознику, тем, у кого оставался лишек от теленка.
Михаил посочувствовал в душе Ивану Яковлеву - это он сейчас был в работе. Обложили беднягу с трех сторон - спереди - уполномоченный райкома, с флангов Денис Першин и учитель Озеров, парторг, бледный с непривычки, и еще Ося-чахоточный, налоговый агент, тоже клюет в больное темечко.
Иван и так и эдак: один лаз попробовал, другой - крепко зажали, не выскочишь.
- Даю тебе два дня, - объявил последнее решение уполномоченный. - Не уплатишь - пеняй на себя. Опишем имущество.
- А есть такой закон? - спросил Иван Яковлев.
- Есть.
- Ну нет, товарищ Черемный, это ты малость призагнул. Теперича не прежние времена. Это старики, бывалось, рассказывали…
- Не призагнул. А язык советую попридержать. Лучше спать будешь. Давай следующего.
- Иняхин Павел! - выкрикнул по списку Ося-агент и навел свои железные очки на двери.
- Павел, тебя… - раздались голоса в коридоре. Мимо Михаила - он стоял у дверей, - шумно прочищая легкие от махорочного дыма, прошел Павел Иняхин.
- Здравствуйте, товарищи…
Иван Яковлев поднялся с правежной табуретки, кулаки сжал - аж хруст пошел по правлению. Но что тут делать ему со своими кувалдами? Не на войне. Так и понес, не разжимая, на выход.
У Михаила прошел запал срезаться с председателем, и, когда Першин начал снимать с него стружку, - забыл, сукин сын, кто виноват? - он только перекатывал на лбу кожу да косил глаз в сторону уполномоченного: скоро ли тот трахнет по нему из своей крупнокалиберки?
А трахнет обязательно, думал он. Не может не трахнуть, потому что он, Михаил, тоже значился в списке Оси-чахоточного. Правда, с их семьи мясоналог был со скидкой - двадцать килограммов, - но овцу придется отдать. Это давно всем ясно, даже Татьянке ясно. И казалось бы, так: сдавай скорее ее к дьяволу, лишний килограмм сена корове останется. Ведь все равно она не твоя. А нет, не сдаешь, до последнего тянешь.
- К утру чтоб зерно было в полной кондиции! - распорядился Першин. - Сам повезешь. - И при этом надул грудь, расправил гимнастерку под ремнем с медной, до блеска начищенной звездой. Маршал! На войне не был, так хоть теперь покомандую.
Выход был один - развезти зерно по печам колхозников. Так делали во время войны.
Первый мешок Михаил завез к Степану Андреяновичу - тут надежно. Один мешок он высыплет к себе, еще мешок можно к Марфе Репишной. А остальные два? В первый попавшийся дом не завезешь. За ночь так может усохнуть - полмешка не соберешь.
Как раз в это самое время у Нетесовых в избе прорезался огонек, и Михаил, наматывая на колеса свежий, нетронутый снег, свернул к их дому.
- Печь свободна? - спросил он, просовывая в дверь голову.
- Не видишь? - Марья, черная, как лихорадка, с горящей лучиной в зубах, снимала с печи сноп ячменя. Изба на время была превращена в овин.
Хозяин, судя по стуку, был на повети. Михаил решил поговорить насчет Лизки. Илья, как и в прошлом году, был назначен бригадиром на Ручьи. Пускай-ка возьмет сестру себе на заметку.
В темных сенцах на ощупь отыскал лесенку, поднялся на поветь.
Картина была знакомая. Илья при лучине, которой светила старшая дочка, обмолачивал сноп.
- Ну, как усовершенствованный комбайн? - беззлобно пошутил Михаил.