- Да, комбайн. - Илья повертел в руках отполированный до блеска цеп. - Я этим комбайном знаешь когда действовал? - Подумал - зря слова не скажет. - В двадцать седьмом.
"А мы всю войну так", - хотел было сказать Михаил, но смолчал.
Илья зашарил по карманам гимнастерки. Дырочки на груди еще светлые, не потемнели: больше года звенел своими доспехами.
- Валентина, - кивнул он дочке, - сбегай-ка за табаком.
- У меня есть, - сказал Михаил.
Но покурить не пришлось. На поветь втащилась Марья с новой партией сухих, пахучих снопов, и Илья застучал цепом.
О том, что надо было сказать Илье насчет Лизки, Михаил вспомнил, уже садясь на телегу. Но ему предстояло еще устроить два мешка, а кроме того, он был голоден как собака - с утра ничего не ел. И он махнул рукой. Пускай-ка она сама держится на своих ногах. На подпорах далеко не уйдешь.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
1
Провеяв деревянной лопатой жито, Илья сгреб его в кучу, подмел веником вокруг - каждое зернышко выковырял из щелей меж половиц, - потом снял со стены большую берестяную коробку. Коробка, если насыпать ее с краями, весила ровно двенадцать килограммов. Но все же он не стал полагаться на мерку: каждую коробку взвесил на безмене. И так до трех раз. Затем еще отвесил пятнадцать килограммов. Домашний мешок, длинный и узкий, наполнился под завязку. Это налог.
Остальное зерно он ссыпал в кадку.
Хлеб на своем участке у них родился неплохо: поле у болота и жарой не прихватило. Но они начали есть его еще в первых числах августа и за два месяца основательно ополовинили. И сейчас, заметая остатки зерна, он думал о том, как будет жить Марья с ребятами эту зиму. Правда, сколько-то должны дать на трудодни, а трудодней они с Марьей выработали порядочно. Ну а вдруг ничего не дадут? Юг, по слухам, выгорел начисто - откуда-то должно государство брать хлеб.
Илья запер ворота на деревянный засов, затоптал огарок и спустился в избу.
Сыновья уже спали - убегались за день, - а Валя, его любимица и помощница, готовила уроки.
- Ешь! - рявкнула Марья на ребенка, которого кормила грудью. - Она, дьявол, зубов нету, а кусается - всю грудь мне искусала.
Ребенок заплакал.
- Ну еще! Поори - давно не орала. Мати с тобой и так света белого не видит.
Да, ребенок их связал. Когда забеременела жена, Илья обрадовался - давай еще одного солдата, а теперь хоть бы и вовсе его не было. Марье даже со скотного двора пришлось уйти.
Он сполоснул руки из рукомойника, достал со шкафа свою домашнюю канцелярию - берестяную плетенку с крышкой.
- Ну-ко, доча, пусти отца к столу.
В плетенке хранились разные бумаги: обязательства на поставку государству мяса, картофеля, зерна, яиц, шерсти и кожи, извещения на сельхозналог, самообложение, страховку, квитанции об уплате налогов. Еще тут были его довоенные грамоты за ударную и стахановскую работу на лесозаготовках, военный билет - запас первой очереди, старые довоенные билеты - осоавиахимовский, мопровский, стопка денежных переводов, которые он посылал домой с фронта - все до единого сохраняла Марья, - и орденские книжки. Сами ордена и медали лежали тут же, на дне плетенки. О них теперь он редко вспоминает, разве в такие вот минуты, когда разбирает бумаги, ну и еще когда на улице ветер: холодит, будто шилом тычет в проколы на гимнастерке поверх карманов.
Первое время Илья совал бумаги куда придется: в шкаф с чайной посудой, на полку, за рамки с карточками. А потом увидел - надо наводить порядок, иначе запутаешься. Да и люди подсказали: у каждого теперь своя канцелярия. На слово не верят. Слово, как говорится, к делу не подошьешь. Вот он и завел эту плетенку - специально смастерил нынешним летом на сенокосе.
Надев очки, Илья начал раскладывать бумаги. Одни бумаги, сшитые по углу суровой ниткой, он положил слева от себя - это квитанции и расписки, по которым уплачено. Другие - по ним надо платить - справа. Из этих, последних, бумаг он, в свою очередь, отобрал голубой листок, согнутый вдвое (извещения на сельхозналог и страховку его не беспокоили - тут у него порядок; и насчет зерна - серенькая бумажка - можно не смотреть, завтра отнесет).
Ему незачем было читать этот полинялый голубой листок, согнутый пополам. Он знал его наизусть.
ОБЯЗАТЕЛЬСТВО
НА ПОСТАВКУ ГОСУДАРСТВУ В 1946 ГОДУ
МЯСА, МОЛОКА, БРЫНЗЫ-СЫРЦА, ЯИЦ
И КОЖЕВЕННОГО СЫРЬЯ
Сверху - герб с колосьями, снизу - печать уполномоченного Министерства заготовок по Архангельской области, а по краям - его собственные печати. Пальцы. Много раз побывал уже этот листок в его руках.
Он повертел-повертел листок и начал читать с конца, в обратном порядке:
6. Шерсти:
а) овечьей полугрубой по норме… 900 граммов скидка
10 % надбавка колхозникам……. 90 граммов
Всего подлежит сдаче шерсти….. 990 граммов
Уплачено!
5. Кожевенного сырья (шкур) качеством не ниже II сорта:
а) мелких кож (овечьих шерстяных и полушерстяных или козьих, размером не менее 35 квадратных дециметров каждая в парном виде)…………. 0,5 штук
Есть договоренность с Лукой Прониным: будет сдавать овчину - обещал принять в пай.
4. Яиц…………….. 30 штук
Во всей деревне две куры да петух. Уплачено деньгами.
3. Брынзы-сырца……………..
Прочерк. Про такую в Пекашине не слыхали.
2. Молока базисной жирности………..
Илья тут каждый раз улыбался. Улыбнулся и сейчас: Ося-агент разбежался было - вкатил триста двадцать восемь литров, а потом зачеркнул. Коровы у Ильи нет. Анфиса Петровна, когда еще была председателем, обещала дать телку, но теперь едва ли что выйдет. С планом по животноводству колхоз отстает. Придется, видно, ребятам еще с годик на довольствии у самовара посидеть.
Дальше Илья читать не стал. Сколько ни хитри, ни обманывай себя - хоть с конца, хоть с середины читай, - а все равно к мясу придешь.
- С бараном-то как будем? Сама сдашь или мне задержаться?
- Ты сперва барана-то выкорми. Я без тебя его завела. Мой баран-то.
Илья посмотрел под потолок, где жужжали мухи, - все еще не подохли, окаянные.
- Ты разговариваешь так, будто мы надвое живем.
Марья отняла от груди ребенка, сунула дочери, затопала в задоски.
- Баран у нас в мясе, - сказал Илья. - Думаю, килограмм до пятидесяти вытянет. Так что ты на первое время еще с деньгами будешь. А потом у меня в лесу получка будет.
- Я сказала - не дам!
- Ну давай будем ждать, когда с описью придут.
- Пущай приходят. Чего описывать-то?
- Да пойми ты в конце концов. Я ведь партийный…
- А-а, партейной! А кой черт тебе, партейному-то, дали? Каждый партейной куда-нибудь ульнул…
Илья встретился глазами с Валей, растерянно улыбнулся ей, кивнул на задоски:
- Вот как она у нас понимает. Думает, в партию затем и вступают, чтобы должность заполучить.
- Да уж зачем-то вступают. Бригадиром-то, я думаю, могли бы поставить. Невелик пост. Разве парень не мог бы в лесу?
Если честно говорить, то он и сам не понимал, почему не его, а Мишку Пряслина назначили бригадиром. Правда, ничего не скажешь: парень работящий, хозяйство знает, но ежели бригадир еще и кузнечным делом владеет, то разве в убыток бы это было колхозу?
- Ладно. Не будем об этом говорить.
- Ну и о баране нечего говорить.
- Да пойми ты, дурья голова, - опять начал объяснять Илья. Не для жены, конечно, - ту колом не прошибешь. Для дочери. - Страна такую войну перенесла… Везде нехватки. Нынче засуха. А города-то нужно кормить? Там ведь не жнут, не сеют…
- Ну ясно. Городские без мяса не могут. А мы можем. Ты скажи лучше, когда наши дети последний раз мясо ели?
Илья обеими руками сгреб со стола бумаги, втолок их в плетенку, затем схватил ватник и - подальше от греха - на улицу.
2
Три дня назад членов партии вызвали в правление. Вопрос - добровольная сдача хлеба государству.
Семен Яковлев взял обязательство на двадцать пять килограммов, Анфиса Минина - на тридцать семь. Ну а что ему оставалось делать? Подписался на пятнадцать - меньше нельзя. Такая установка райкома. И вот из-за этих-то пятнадцати килограммов у них с Марьей и загорелся сыр-бор. А доводы у Марьи одни - горло.
Сидя на ступеньке крыльца, Илья докурил цигарку, размял окурок на ладони, ссыпал остаток махорки в баночку.
Сосны за баней шумели. Из сырого угла дул ветер-шелоник, и, надо полагать, нынешний свет не удержится. И тут, вглядываясь в невидимый в темноте сосняк, Илья вспомнил про силки.
Силки - сорок пять штук - он поставил в конце августа за Оськиной навиной. Думал: какая душа ни попадет - все харч. Но никто не попал. Нет сейчас ни дичи, ни векши на бору. Южная засуха достала и Север. Не спасли Пинегу тысячеверстные леса.
Силков Илье было жалко - пропадут, если не снять. Но когда он успеет сходить за ними? Люди уже неделю как в лес уехали. Начальство рвет и мечет: бригадир дома. А он все со дня на день откладывал выезд. Хотелось самому домолотить хлеб. Страшное дело этот индивидуальный участок. Собираешь навоз, нужники опоражниваешь, потому что без навоза что родится? А дождешься хлеба как измолотить? Раньше было просто - овин набил, и дело с концом. А теперь овинов нету (все разорили за войну) - суши снопы на печи да околачивай по снопу на повети.
Илья встал. Сколько ни сиди на крыльце, а с мясом надо что-то делать. Занять денег у кого-нибудь? Он обернулся к двери - пусть она подавится своим бараном. Но у кого занять?
Выйдя на деревню, он мысленно начал перебирать тех, у кого могли быть деньги. В верхнюю часть деревни можно не ходить. У кого там деньги? У Трофима Лобанова? У Мишки Пряслина? Правда, там жил Евсей Мошкин. У этого должны быть деньги. Кадушки, рамы впроход делает, налогов с него нет - старик, из годов вышел.
Евсей не откажет ему - Илья не сомневался в этом. Но как-то неловко было обращаться к попу. Дать-то он даст, а про себя что подумает? Вот, скажет: партийный человек, а за деньгами-то ко мне пришел.
Нет, сказал Илья себе. Пойду-ка я к Федору Капитоновичу. Правда, он, Илья, в должниках у Федора Капитоновича: с месяц назад брал два стакана самосада…
У Федора Капитоновича огня в окнах не было, зато рядом, у Постниковых, изба ходила ходуном. Пляс, песни, гармонь - Константин приехал.
С Костей Постниковым они уходили на войну в один день, и надо бы пожать ему руку, тем более что неизвестно, когда еще их дорожки опять сойдутся. Костю семья не вяжет - кто его знает, куда потянется. Но тут из заулка напротив донесся протяжный бабий вой, и он передумал. Голосила Дарья Софрона Мудрого оба сына не вернулись с войны. Так весь год: в одном доме песни от радости, а в пятерых вой по убитым.
К Анфисе Петровне он не собирался заходить. Откуда у нее деньги? На тех же трудоднях сидит. Но у нее был свет, и он свернул в заулок. Чем черт не шутит! А вдруг да выгорит.
Анфиса сидела, приткнувшись к столу, и держала перед глазами какое-то письмо (конверт распечатанный лежал на столе). А по щекам ее текли слезы.
Илья смутился, кашлянул. И вдруг Анфиса повернула к нему лицо, и мокрые, заплаканные глаза ее просияли.
- Проходи, проходи, Илья Максимович.
Илья сел к печи.
- Что за депеша такая - и слезы и радость вдруг?
- Да уж верно, что слезы и радость… - Анфиса вытерла рукой глаза. - Не знаю, как тебе и сказать. Ну да все равно, таить нечего… Слыхал, наверно, что тут про меня плели?
Илья поднял брови.
- Ну про фронтовика моего? Слыхал. Был тут у нас в войну один человек…
Илья кивнул. Еще бы не слыхал. Помолотили языками и в лесу, и в деревне, когда Григорий ушел из дому.
- Ну дак от него письмо. Сюда собирается… То-то опять начнут перемывать косточки…
- А, плевать, - сказал Илья. А сам, глядя на нее, белозубую, улыбающуюся, покусывающую губы от смущения, - никогда не видел ее такой, - подумал: "Какой же дурак Григорий! С такой бабой не мог ужиться!"
- Я тут разболталась. Ты ведь без дела не заходишь.
Илья вздохнул.
- В лес-то когда?
Из-за утра думаю. Да вот надо как-то еще деньжонок раздобыть. С мясоналогом рассчитаться.
- Где же ты раньше-то был? Я завтра теленка сдаю, вот бы в пай и взяла. А то я Петру Житову посулила.
Денег у Анфисы, как он и предполагал, не оказалось. Сто двадцать пять рублей - какие по нынешним временам деньги? И все-таки он не жалел, что зашел к ней. Как-то теплее стало на душе. И когда он вышел на дорогу и, прикрыв рукой лицо (мокрый снег лепил глаза), зашагал по ночному Пекашину, ему еще долго виделись ее глаза - сияющие бабьи глаза, промытые легкими слезами.
Анфиса ему нравилась. Всегда нравилась - еще с той поры, когда была девчонкой. И не подвернись тогда Григорий - где же ему было тягаться с таким франтом: из города приехал! - как знать, может, он и не шлепал бы сейчас по этой слякоти…
Илья остановился, покачал головой. Ну и ну! Нашел, о чем думать. Самое подходящее времечко выбрал, чтобы молодость свою вспомнить.
Снег валил густо. Огней не видно. К кому пойти?
3
Было без пяти три, когда он вернулся домой.
Нет, не так это просто насобирать тысячу. Не он один налоги платит. И он потопал, помесил снежной каши - вдоль и поперек прочесал деревню. А уж о гордости и говорить нечего. Поп не поп - лишь бы деньги.
Раздевшись и разувшись - все мокрое было на нем, - он разостлал на печи возле стены (у трубы спала Валя) одежду и портянки, прошел к столу. Первым делом надо было записать для памяти нынешние долги. И он, оторвав четвертушку от районной газеты, записал школьной ручкой дочери:
Взято на мясоналог
1. Софрон Игнатьевич. . 320 руб.
2. Клевакин Ф. К. . 270 руб.
3. Минина А. П. . 125 руб.
4. Мошкин Е. Т. . 350 руб.
Последнюю фамилию он дважды подчеркнул, что означало - вернуть долг в первую очередь.
Затем, просушив бумажку над керосинкой - теперь этот клочок газеты становился денежным документом, - Илья спрятал его в свою берестяную канцелярию.
В крынке на столе было небогато - несколько холодных нечищеных картошин. Так всегда бывает, когда опоздаешь к ужину. Марья не позаботится, а ребятам что - им бы только брюхо свое набить.
Илья потыкал-потыкал холодной картошкой в солонку с серой зернистой солью, вытер ладонью рот, поправил усы - они были все еще мокрые.
Дома, в избе, он не курил, да и вообще старался пореже попадаться с цигаркой на глаза жене ("Хорошему делу научился на войне! Валяй - жги денежки. Богаты!"). Но сейчас ему ох как не хотелось выходить на сырость, и он, виновато посмотрев на Марью, пристроился на скамейку к печи.
Марья с ребенком спала на полу у кровати, с которой доносилось легкое посапыванье сыновей. Рот беззубый открыт, одна грудь вывалилась из ворота рубахи - ребенка кормила на ночь, - а черные ершистые брови даже во сне сдвинуты: его, наверно, ласковыми словами вспомнила на сон грядущий или Валю калила - отвечай, девка, за отца.
Илья развел рукой дым над головой - там, наверху, была Валя - и опять, глядя на спящую жену, жалкую, беззубую, с худой постной грудью, вдруг вспомнил Анфису. А ведь она лет на пять старше Марьи, подумал Илья.
Он жадно затянулся в последний раз, бросил окурок в таз под рукомойник, даже не вытрусив из него табак, как это всегда делал, прошел босыми ногами к столу, задул керосинку.
Ни единый мускул не дрогнул у Марьи, когда он прилег к ней с краю. Ну и пускай. Надоело ему кланяться каждый раз.
Но заснуть он не мог. Какое-то неосознанное чувство вины точило его. И, лежа на спине, он настороженно прислушивался к дыханию жены. Странное дыхание. Дышит редко, со всхлипами - будто во сне плачет. А может, она и на самом деле плачет? Наяву разучилась плакать - во сне свое горе выплакивает?
И, подумав так, Илья устыдился своих недавних мыслей об Анфисе. Тоскливая, под стать сегодняшней погоде жалость сдавила ему сердце. Он повернулся на бок, нащупал в темноте теплую грудь жены, потом осторожно просунул свою руку ей под мышку и привлек ее к себе.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Дожди, начавшиеся вслед за первым снегом, лупили целую неделю. Пинега ожила, с Северной Двины потянулись пароходы, буксиры с баржами.
На одном из этих буксиров в район прибыло два первых трактора.
"Новый этап в лесозаготовительном деле", - писала районная газета.
И кто же возглавил этот новый этап? Егорша!
Было это середи бела дня - Михаил с женками молотил хлеб на нижней молотилке, и вдруг - гром и грохот за старой смолокурней. Бабы выбежали на дорогу - что такое? Легковуху знают, грузовик видали, самолет тоже примелькался - все лето над пожарами кружился, - а это что за диковина?
У смолокурни, возле дороги, спокон веку сосняк. Сосны немалые - дрова рубить впору. И вдруг эти сосны начали валиться одна за другой, затрещали, как карандаши.
Бабы суматошно завизжали, попятились к гумну. Один Михаил остался на дороге - он-то сразу догадался, что это за штука.
Громадный гусеничный трактор, рыча и вздрагивая, остановился в двух шагах от него. И вот тут-то все и увидели Егоршу. Вылез из кабины в кожаных рукавицах по локоть, спрыгнул на землю.
- Ну, как машинка? Ничего работает?
Михаил посмотрел на поломанный сосняк, на который кивал Егорша, промолчал.
- Черт бессовестный! Вздумал людей пугать. Мы и так пуганы-перепуганы.
- Чем сосны-то ломать, ты бы лучше снопы нам подвез из навин.