Решено было устроить лазарет в тузинской "мастерской" – чтобы не пересекаться с Мишей на случай, если у меня грипп. Кроме прочего мастерская была хороша тем, что стеной примыкала к натопленной кухне. Моментально диван оказался застелен душистым снегом одеял и подушек. В эту постель, как в особенно острый холод, я лёг, и тут же день пронёсся передо мною, как перед умирающим жизнь. Я вспомнил Иринин травяной чай, и снега, снега Переславля, и как качался надо мной булыжник фотоаппарата, и как горячо ссадил щёку слепленный рукой Кирилла снежок. И вспомнил потом Лизку, обнимающую берёзу.
Меня мучила жажда сложить эти осколки в счастливый орнамент – чтобы не было острых углов. Я подумал о Кае, складывавшем из кусков льда слово "вечность". Мне не повезло, как и ему. Температура снизилась, и сон унёс меня прочь от спасительной головоломки.
25 Подарок от "неизвестного"
Это была одна из лучших простуд в моей жизни. Я болел ночь и половину дня, а затем пошёл на поправку. То есть внешние признаки болезни остались при мне, но сила хвори иссякла – я чувствовал, что выздоравливаю. Мой госпиталь был великолепен. В чашке плавали летние цветы – липа, ромашка, жасмин. В мою честь на кухне пеклись пироги с брусникой. Даже Тузин звонил узнать, как я там жив! Даже Коля махал мне под окном пробензиненной варежкой!
К вечеру я вышел из лазарета, сентиментальный от слабости, но уже не больной, влез в куртку, умотался шарфом и, отклонив гостеприимный протест Ирины, пошёл заново обживать бытовку. В неге выздоровления она показалась мне милой и разумной – как и всё, творящееся со мной.
На другой день Ирина с Мишей навестили меня – с деревенским обедом в корзинке. И щи в горшочке, и гречку на шкварках в термосе с широким горлом я слопал в один присест – Ирина мной любовалась. Полюбовалась она и моей кельей: голой лампочкой в потолке и снопом одежды на вешалке, потрогала грубую доску подоконника и с каким-то трепетом проговорила:
– А ведь у меня всё то же! Вроде бы всё иначе, а на самом деле – один к одному. Лампочка без абажура! Ну как вам растолковать? Неужели не понимаете?
Должно быть, я посмотрел на неё тупо. Она махнула рукой и, собрав посуду, дёрнула Мишу, влипшего в игрушку на моём телефоне.
– Ну мы пойдём! Поправляйтесь!
"Что значит без абажура? – негодовал я сам с собой, смекнув наконец смысл Ирининой метафоры. – У вас с Николаем Андреичем – семья, и не будьте вы дураками. Это у меня теперь – сплошной Переславль".
К Новому году Старая Весна опустела. На праздники, в целях пожарной безопасности, Колина жена Зина забрала супруга в Москву. Он погоревал и поехал. Собрался и я. Новогодними планами моей семьи распоряжался другой человек, но, по крайней мере, никто не мог мне запретить навестить родителей.
– А мне не к кому ехать! – жаловалась Ирина. – Разве что к тёте Наде в Горенки, к Ольке с Илюшкой – это двоюродные мои… Но представляете, что соседи подумают, если мы с Мишей приедем одни? Скажут – муж её бросил. Да и куда я животных дену?
А тридцать первого утром, когда я уже складывал сумку, чтобы ехать к моим, Ирина позвонила и спросила, не помогу ли я ей передвинуть комод.
"Вот это новость! Зачем, скажите, под Новый год человеку двигать комоды?" – подумал я про себя и всё же через пару минут явился.
Мы освободили от мебели летнюю прошитую студёными сквозняками террасу. Перетащили в тузинскую мастерскую расслоившийся от сырости стол, сдвинули к стенке комод, вынесли стулья.
– Ирин, а для чего это вам? – спросил я, оглядывая двадцать метров дощатого пола. – Лошадь хотите Мише подарить на Новый год?
Ирина взглянула с упрёком:
– Костя, ну что вы такое говорите! Разве это конюшня? Это же зала! Бальная зала!
– У вас будет бал? – спросил я без малейшей издёвки, наоборот, старательно соображая, кто станет Ириниными гостями. Деревенские собаки и кошки, синицы, голуби? Может, кое-какие цветочные эльфы повыберутся из зимних грядок?
– У меня есть музыка. Вальсы Штрауса, потом Чайковский. Включу и буду танцевать! – сказала Ирина, раздвигая на окнах льняные шторы. – Или вы что, предлагаете мне реветь в подушку?
Я посмотрел на открывшуюся в окнах пустыню снега – над ней "вертолётиком", ясеневым семечком летела сорока – и спросил, не хотят ли они с Мишей поехать со мной встречать Новый год к родителям? Веселья не обещаю, но всё же лучше, чем одной на холме.
Ирина качнула головой.
– Да нет, спасибо. Я надеюсь – вдруг Николай Андреич вернётся. Знаете, сюрпризом! Он это раньше любил.
В благодарность за услугу, а может, и по искреннему желанию, Ирина пошла меня проводить. Болтая, мы вышли из калитки и дружно замолкли, уставившись на другой конец улицы: у поворота, рядом с моим участком, припарковалась чужая машина.
Не успели мы с Ириной задуматься, кто бы это мог быть, из водительской дверцы вышел и зашагал нам навстречу парень. В руках он нёс нечто, напоминающее саквояж или небольшой сундук – за упаковкой было не разобрать.
– А не подскажете, где дом одиннадцать? – спросил он, поравнявшись с нами.
– Ой! А одиннадцатый – это к нам! – растерялась Ирина. – А это что, посылка? Пойдёмте на крыльцо!
Когда курьер, забрав бумагу с подписью, ушёл, Ирина распахнула передо мной дверь:
– Ну! Тащите в дом! Или думаете, там бомба?
Я взял предмет, оказавшийся не то чтобы тяжёлым, но увесистым, и отнёс в гостиную, на диван. Ирина, скинув тулупчик, взялась обдирать полиэтилен.
– Ножницы дайте! Там на кухне, в корзинке с нитками! – нетерпеливо проговорила она.
Через несколько секунд под лоскутами упаковки нашим взглядам открылся превосходно отполированный ореховый ларец.
– Вот видите! Я же говорила – сюрпризы его страсть! – с волнением выдохнула Ирина. – Правда, раз подарок прислал, наверно, сам не приедет? – И её лицо затуманилось, но только на миг. Ей предстояла великолепная задача: откинуть крышку и узнать наконец, что внутри.
Прикрыв на мгновение глаза, потрепетав ресницами, она выдохнула: "С Богом!" – и осторожно прикоснулась к ларцу. Щёлкнул замочек, беззвучно откинулась крышка – и наши взгляды уткнулись в белый лист. На нём чёрным фломастером было написано: "Ирина, рисуйте обязательно! Вспоминайте, творите, не унывайте!" Подпись отсутствовала, но резкий почерк я знал отлично.
– Костя, что это? – в смятении проговорила Ирина.
Под запиской в сундучке обнаружилось не менее десятка завёрнутых в мягкую ткань лакированных "болванок" разного размера и формы, кисти, тюбики с красками и клеем, лаки и порошки. Всё, чтобы Ирина могла немедленно заняться давно заброшенным делом.
Оробевшими пальцами Ирина взялась перебирать сокровища.
– Смотрите – перламутровые подкладки! А вот сусальное золото! – восклицала она. – Господи! Даже мех! Это для полировки. Кто же это всё мне собрал? – и она взглянула на меня с растерянностью и любопытством, желая и боясь нащупать догадку.
– Это вам поклон за гостеприимство. От одной хитрой сволочи. Знал, что вы мне покажете и я почерк узнаю, – сказал я.
– Да что вы, правда? Не может быть! – розовея, проговорила Ирина и вдруг счастливо рассмеялась. – Ух ты! Вот так чудо! Вот подумала бы разве!
Схватив сундучок в охапку, она понесла его на кухню, а я пошёл к себе.
Пока мы возились с ларцом, погода переменилась. Зимний ветер, налетевший на Старую Весну вместе с Петиным подарком, завывая, сгонял с крыш облака снега – они взмывали, как привидения с простёртыми лапами, и, пролетев на спине у ветра несколько метров, рассыпались в пыль. Этот хмурый разгул не имел ничего общего с сельской идиллией, какую изображают на новогодних открытках, и потому я не знал, злиться ли мне на Петю или, напротив, порадоваться, что в Иринино страшноватое одиночество привалил подарок.
Я не говорил с ним с той самой ночи. Просто узнал эсэмэской, добрался ли он до дому, и всё. Причина затишья в нашем общении была понятна: событие должно было отстояться, стыд – поулечься. И вот теперь, вернувшись к себе в бытовку, я решил позвонить ему.
– Петь, это что значит? – спросил я вместо приветствия.
– Абсолютно ничего! – сразу понял он. – Просто Дружеское ободрение. Ты, кстати, проследи там, чтобы она ничего себе не надумывала.
– Сам проследи, – огрызнулся я.
– Сам? – переспросил он с улыбкой в голосе. – Хорошо, прослежу сам. Ты-то на Новый год куда?
Я сказал, что еду к родителям.
– А у нас корпоратив под Дмитровым. Вот только прибыли. Вертолётные экскурсии, пальба, гульба, всё как полагается. Пажков нас гуляет. Представь, утром сегодня встаю, собираюсь – что делать, надо ехать! Михал Глебыч любит, чтобы все маршем. И понимаешь, тоска меня взяла! Думаю: ну какого же хрена я туда прусь! Вспомнил вас. Дай, думаю, приеду, покаюсь и буду во искупление шпарить всю ночь популярную классику. На раздолбанном-то рояле! Вальсы и мазурки. Напоим Ирину шампанским, пусть смеётся, у неё смех такой золотистый…
– Петь, ты чего пристал к ней? – спросил я вполне себе угрожающе. – У вас там чего, с девушками дефицит?
– Да какой дефицит! Не в дефиците дело. Понимаешь, сплошной обман! Поди разбери – правду они говорят или по книжкам шпарят, где учат, как мужей ловить? О чём вообще речь, если я даже внешне не могу понять, какая она от природы? Русая, чёрная, рыжая? Какие у неё брови были, глаза, ну формы какой? И какая, блин, она получится, если смыть с неё весь этот салон? А ты говоришь – Ирина…
Тут, конечно, Петя был прав. Ирина не посещала салонов, но вряд ли по своей воле.
– Так вот, о подарке, – продолжал он. – Я когда с утра о вас вспомнил, думаю – ладно, раз сам не поеду, дай хоть привет пошлю! Попёрся в магазин для художников и говорю: мол, дайте мне всё самое крутое, что только может понадобиться мастеру Федоскино. И упакуйте, чтоб не стыдно подарить. Ну вот – набили мне ларец, а ехать в вашу сибирь – ни за какие бабки! Ты чего, говорят, Новый год на носу, какой ещё загород! Еле парнишку одного уломал, – тут Петя сделал паузу и спросил с чуть заметным волнением: – Ну а что, понравилось ей хоть?
Я помолчал, соображая, как бы помягче выразить свою мысль.
– Петь, ты, по-моему, топаешь по следам Кирилла. Я тебя прошу, как человека. Или это в последний раз – или мне придётся с тобой разбираться.
– Тебе? – удивился он добродушно. – Со мной? Нет, брат, ты со мной уже не разберёшься. Я забурел. Проданная душа начинает приносить дивиденды! Конечно, пока не предел мечтаний. Но, знаешь, по сравнению с тем, на что я жил раньше, – это просто целая куча бабла!
– Я бы сказал тебе, что это за куча, – возразил я.
Мы ещё обменялись любезностями и, поздравив друг Друга с наступающим, простились.
В сумерки, прежде чем ехать к моим, я пошёл к Ирине пожелать ей счастливого Нового года. На мой скромный стук никто не открыл, зато из форточки порывом крещендо вырвалась музыка – вальс.
По снежной тропе я обошёл дом и остановился. В окнах террасы колыхалось свечное пламя. Свечей было много – подсвечников на хватало. Они стояли на подоконниках в кофейных чашках. Шторы были отдёрнуты, и мой взгляд беспрепятственно проник в совершенно пустую комнату, точнее – "залу". То, что я увидел там, привело меня в замешательство.
Ирина в светлом платье, распахнув руки, разбегалась и скользила по катку половой доски, подхватывала Мишу, и они вдвоём кружились в смешном неустойчивом вальсе. Через хлипкие окна просачивалась великолепная музыка, насколько я понимал, Чайковский.
Я смотрел долго, не в силах оторвать взгляд от бальной залы посередине голого простора русской зимы. Танцующие не могли видеть меня – я был растворён для них во тьме новогодья. Наконец Мишины силы иссякли. Он исчез со сцены, а Ирина ещё скользила, кружась, взмахивая руками-лебедями.
На миг мне подумалось, что нельзя уезжать от такого сверкающего на всю пустыню отчаяния. Но, в конце концов, я ведь обещал моим.
Если вы уже отгуляли первую молодость и хоть что-то в душе начало проясняться, плюньте на грандиозные планы, поезжайте на Новый год к родителям!
Тут особенно нечем прельститься. Счастливые случайности исключены. Зато можно на несколько часов скинуть с себя свою жизнь, как ботинки, завалиться на диван, щёлкать пультом и дать себя накормить.
Но на этот раз "скинуть жизнь" мне не удалось. Встретив меня, мама сразу сообщила, что ей звонила Лиза. Оказывается, они не в Москве. У Кирилла есть друг – коллега по работе. Он позвал их встречать Новый год – нет, слава богу, не в Переславль, но тоже в какую-то русскую глушь – в Калязин, что ли? Лизке там нравится, не особенно-то и грустит. И слава богу!
Я вздохнул и отложил вилку. Мама, кто просил тебя! Хоть бы подождала, пока я поем. Весь мой новогодний аппетит сгорел в налетевшей обиде. После трогательного свидания в Переславле я рассчитывал, что заеду к ним ночью. Попрошу показать, что там Майя нащёлкала своим булыжником. Мы посмотрим фотографии, выпьем чаю, и какое-то сиротское счастье шевельнётся во мне от того, что я всё-таки с теми, кого люблю. И вот пожалуйста – их нет в Москве!
Я рассеянно смотрел в телевизор – белые луга Переславля заслоняли картинку новогодней столицы. Заслонили они и клип президента, и часы на Спасской башне. Без удовольствия я выпил шампанское и загадал глупость: чтоб они поняли, что потеряли! Никогда ещё моё новогоднее желание не было столь идиотским.
В половине первого мне позвонила Лиза.
– Папочка, я желаю тебе счастья, чтобы у тебя сбывались желания! – сказала она и, смутившись, умолкла.
– Ну как там у вас? Весело? Когда к бабушке собираешься? – автоматически спросил я. Обрадовавшись найденной теме, Лиза стала мне отвечать, но я не слышал её слов, потому что настроился на иной долетавший из трубки звук: на неведомой земле, в соседней от Лизы комнате, пела Майя. Её золотой голос слегка опирался о звук пианино.
– Папочка, не расстраивайся! – изо всех силёнок просила Лиза. – Меня завтра отвезут к бабушке. Завтра увидимся! – и так отчаянно, крепко вздохнула в трубку, словно обняла.
Отлично – там танцуют, здесь поют!
Я вышел на балкон покурить. Вокруг рвались снаряды. И вдруг, через войну новогодней ночи, оглушаемый залпами, я тоже взял и запел. Я спел "Из-за острова на стрежень", и "Чёрного ворона", и под конец – "Выхожу один я на дорогу". Оказалось, откуда-то я знаю слова. На соседнем балконе курили мужики, и мне делалось легче от взглядов, потому что на миру ведь и смерть красна.
Вернувшись, я сразу лёг. Должно быть, родителей впечатлил мой концерт. Мама села ко мне и долго гладила меня по голове. "Как я рада, сынок, что ты приехал! – говорила она. – Я так рада!"
Любовь родителей, кроме шуток, страшная сила! С момента, когда мама коснулась моей головы, Новый год пошёл на поправку. Я заснул и утром проснулся с верой: всё уладится. Надо только не отступать от целей. Надо зверски трудиться и навёрстывать, что проспал.
26 Канун Рождества
Отбродив кое-как первые дни нового года, точнее, отбыв их в булочной, пятого января я сломался и потребовал Лизу на Рождество. Мягкий прогноз – минус три и безветрие – был хорошим поводом для того, чтобы показать ей деревню. Я даже купил отличные санки кататься с гор!
– Хочешь, чтобы после твоего выступления в Переславле я доверила тебе ребёнка? – удивилась Майя. – Максимум, на что я согласна, можешь видеться с ней у своих.
Я чувствовал, что в принципе готов взорвать планету, но вместо этого ответил спокойно:
– Боишься – приезжайте вдвоём!
– Нет! – сказала Майя твёрдо. – У нас совершенно Другие планы!
Я дал отбой и задумался: что мне, выкрасть мою дочь? В прежней жизни, в рациональных условиях города, я поступил бы просто и трезво – пошёл к адвокату и уточнил свои права.
Но, к сожалению или к счастью, жизнь в Старой Весне лишила меня прямолинейной воли к победе. Победить, конечно, хотелось, но не любой ценой. Единственное, что с натяжкой и упирательствами мне позволила совесть, – нажаловаться Лизе. Повздыхав с нею дружно в трубки, мы уговорились, что будем каждую неделю встречаться у бабушки с дедушкой.
А шестого утром позвонила мама и взволнованно, но, пожалуй, и с торжеством сообщила:
– Кирилл спрашивал у отца, как к тебе добраться. Просил, чтобы ты не уезжал. Я не знаю точно… – прибавила она заговорщицким тоном. – Но, как я поняла с Лизкиных слов, она уж очень клянчила, чтобы её к тебе отпустили, и Кирилл взял её сторону.
Я оглядел моё пристанище. Когда есть подвешенный на гвоздиках брезентовый шкаф, наводить порядок легко. Просто закинь туда всё, что видишь, пни под кровать сапоги и рюкзак, сотри со столика пятна от кофе – и можешь встречать английскую королеву. Убравшись, я подумал: не сгонять ли за шашлыком? Но нет, кормить шашлыком Кирилла – это уж слишком.
Легко бороться, когда ненавидишь и чуешь встречную ненависть. Попробуй, собери себя в бой, если твой враг по доброй воле везёт к тебе дочку. Я не думал, что действия Кирилла являлись некой коварной политикой, и это радовало меня. Потому что, если б я думал так, мне стоило бы скомкать в корзину эту историю.
Через час зелёная, цвета старых елей машина Кирилла вкатилась на холм и встала у сугроба. Я бросился открывать дверцу – мне хотелось самому дать ступить моей дочери на землю Старой Весны.
Пока я помогал Лизке выбраться, из машины вышел Кирилл в ушанке. Он был мало похож на доктора. На какого-нибудь геолога шестидесятых – это да. Его лицо, светлое и неяркое, выражало согласие получить от меня по заслугам.
– А мама обиделась, – обнимая меня, шепнула Лиза. – Она меня не пускала, а Кирилл сказал: нет, надо ехать! – и, сдвинув светлые бровки, страдальчески посмотрела мне в глаза.
– Смотри, Кир, доиграешься, – бросил я, беря Лизку за руку и направляясь к калитке. Он молча двинулся за нами, и я чувствовал, что в спине у меня нет ножа и никто не целится из нагана.
– А можно посмотреть, как ты живёшь? – спросил он, когда мы дошли до калитки.
– Для досье? Фотосъёмка за отдельную плату! – сказал я, останавливаясь и загораживая проход.
– Ну я поеду тогда, – сказал Кирилл и оглянулся на свою "Ниву", кособоко торчавшую у сугроба. – Лизу вечером привезёшь, ладно? Лиз, ты только не простудись. А то, сама понимаешь, все пойдём в штрафной батальон…
– Я не простужусь! Мы будем в домике греться! – сказала Лиза и внимательно посмотрела на меня. Может, она надеялась, что я проявлю нечеловеческую святость и позову Кирилла в гости?
– Не бойся, Кир! Она не простудится. Но тебе всё равно в штрафной.
Не ответив, но как-то понурившись, он пошёл к машине. А я взял Лизу за руку и по нечищеной тропе повёл к бытовке. На середине пути мою руку резко дернуло вниз – это Лиза споткнулась о запорошенный снегом островок глины. Я подхватил её и донёс до крыльца на руках.
Притопывая по мёрзлой ступеньке, Лиза оглядела заснеженную стройплощадку с жёлтыми островками брусин, которые я так и не удосужился собрать в поленницу. Я тревожно следил за её взглядом: любопытен ли он? Весел? Или тосклив? Подскажи, что мне делать! Чем займу тебя? Синоптики наврали. Минус десять, ветер пробирает до костей. Может, поедем в булочную? По крайней мере, накормлю тебя пирогами.
Пока я маялся, Лиза осмотрела окрестность и задала неожиданный вопрос:
– Папочка, а у тебя есть кошка?