– Дом номер шесть на рю Пуге, это в Клиши. Сообщите о своем прибытии консьержке. Кстати, и с ней желательно говорить по-русски. Вашей тарабарщины она явно не поймет.
И вот я уже вхожу в подъезд. Типичный для Парижа доходный дом – почти такие же строили в начале века и в Москве. Консьержка – немолодая дама, по виду не аристократка, нет, скорее учительница из гимназии. Строгая, как ей и подобает.
– Добрый вечер, мадам! Я к вам по направлению от…
– Да, знаю, мне только что звонили. Добрый вечер, месье! Позвольте ваш паспорт. – Внимательно разглядывает каждую страницу на просвет. – Вы не анархист? Не большевик?
– Что вы, мадам! Меня политика не интересует.
– Как странно! А я слыхала, что теперь в России это основное развлечение.
– Что вы имеете в виду?
– Ну как же! Говорят, каждый уважающий себя интеллектуал состоит в какой-нибудь карликовой партии. Это что-то вроде прежних кухонь, где обсуждали политические новости. А вместо колумбийских сериалов смотрят заседания парламента. Разве не так?
– Вообще-то я из Киева…
– Ах, ну да. Надеюсь, среди ваших родственников не было сподвижников Петлюры?
– Боже упаси, мадам!
– И то ладно. Что ж, можете располагаться, вот вам ключ. Меня следует называть мадам Ирэн… Кстати, чуть было не запамятовала… Что это вам не сиделось дома?
– Я, видите ли, любимую ищу…
– Ах, как интересно! – В глазах мадам появился интерес. – Так она что же, от вас или от большевиков сбежала? С кем? Надеюсь, с гвардейским офицером, а не с шантрапой какой-нибудь?
Не мог же я ей рассказать… Да и когда все это было!
– Он был француз. Гастон дю Пти-Туара, так его звали, – как-то сама собой всплыла из памяти эта фамилия.
– Увы, мой дорогой. – Мадам вздохнула, так примерно скорбят на похоронах. – В нынешние времена ни "дю", ни "ди"… даже привычное когда-то "де" встречается очень редко. Так что могу вам только посочувствовать. Вряд ли вы свою любимую найдете.
– Мне посоветовали обратиться в этот… как его… в Союз русских дворян…
– Фи, молодой человек. Кто вам такое насоветовал? Это не более чем чиновничья контора, собрание совершенно бесполезных людей. Там вы уж точно о своей любимой не узнаете. Подруга ваша могла выйти замуж, причем не один раз, здесь такое принято. Наверняка у нее уже совсем не та фамилия, и муж может быть не русский и даже не француз…
– Так что же делать? – Я в отчаянии.
– Я бы посоветовала вам поискать на кладбище.
– ?..
– На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа попечительницей служит моя хорошая знакомая. Весь русский Париж она знает наперечет, как свои пять пальцев. Причем, несмотря на преклонные года, память у нее как у новейшего компьютера. Если намерены ее повидать, я дам рекомендательное письмо.
– Буду весьма признателен, мадам.
Так я ответил консьержке, но честно вам скажу – в то, что Киры уже нет, я до сих пор не в состоянии поверить. Хотя бы потому, что сам я жив. И еще потому, что стоит мне закрыть глаза, и перед глазами возникает подъезд ее дома, ужин при свечах и шепот милых губ… Я снова там, в Москве, в Обуховом переулке, весной семнадцатого года. И снова в моих объятиях она, единственная, неповторимая… Я снова в прошлом, хотя на самом деле валяюсь на тахте в крохотной квартирке, в Клиши, в столице Франции, в Париже…
Тут вдруг раздался тихий стук в дверь. Кого это принесла нелегкая? Вслед за тем дверь комнаты отворилась и показался некто в очках, без шапки, но с шарфом, скрывающим нижнюю часть лица.
– Что это? Господи! Откуда? – в ужасе забормотал я, еще не успев очнуться от воспоминаний. – Эй, сударь! Месье! Вы как здесь оказались?
Незнакомец внимательно глянул мне в глаза и, придвинувшись, негромко произнес по-русски:
– Успокойся! Помолчи немного. Ты здесь один?
– Ну да, один… – переведя дух, промолвил я, – а вы-то здесь при чем?
Незнакомец тревожно огляделся по сторонам и, убедившись, что в комнате нет больше никого, снял шарф, сбросил пальто прямо на тахту. Передо мной стоял пожилой господин, сгорбившийся, видимо, под тяжестью прожитых лет. Лицо его было испещрено глубокими морщинами, а в глазах – тоска и одиночество.
– Что, не узнал? Плохо, очень плохо. Если уж ты не узнаешь…
Эти слова заставили меня похолодеть, я было привстал, но колени надломились.
– Господи Иисусе! Ваше сиятельство, Юрий Михайлович. Да что же это? Как же так? Да почему такое?
В голове у меня все помутилось, и мысли запрыгали совершенно бестолково. Если этот – князь, то с кем же я на Патриарших… и потом во сне?
– Ах, как ты подряхлел, Миша! Боже мой, ну до чего ты старенький! – заговорил князь, волнуясь. – Но я все же счастлив, что застал тебя в живых. Я, признаться, и не думал, что увижу. Думал, что большевики тебя там уморили…
От княжеской ласки я расстроился и зарыдал тихонько, утирая глаза…
– Ну, полно, полно, перестань…
– Как… как же вы, откуда, князь? – шмыгая носом, спрашивал я. – Как же это я не узнал вас? Глаза у меня, что ли, слепнут? Очки-то на вас, очки, вот главное, и борода… Княгинюшка-то, господи, княгинюшка-то с вами?
Лицо у князя еще больше постарело.
– Умерла княгиня, двадцать лет уж минуло с того дня, – ответил он и задергал ртом, – в Нью-Йорке умерла от воспаления легких. Так и не сумела повидать родное гнездо, но все время вспоминала. Очень, очень часто вспоминала. И строго наказывала, чтобы я тебя поцеловал, если увижу. Она почему-то верила, что мы увидимся. Все Богу молилась. Видишь, Бог и привел.
Князь наклонился, обнял меня и поцеловал.
– Царствие небесное, царствие небесное, – дрожащим голосом пробормотал я. – Панихиду вот закажу, а тогда уж можно и на покой… Так на каком кладбище княгиню хоронили?
– На Сен-Женевьев-де-Буа. Впрочем, там же и я…
Тут фигура князя странным образом заволновалась, так колышутся шторы от сквозняка, а вслед за тем и очки, и пальто, и сам князь рассеялись в воздухе, как мираж. Только в мозгу моем звучали сказанные им слова…
Так я и не понял, то ли это призрак бывшего обитателя комнаты на рю Пуге со мной говорил, то ли, утомившись с дороги, я задремал и потому все это мне приснилось. Ну, в самом деле, в смерть княгини я никак не мог поверить. И вот бесконечно повторяю про себя: если я жив, тогда должна жить и она!
Но, как ни печально, поиски начать придется с кладбища.
20
На следующий день, наскоро позавтракав, я отправился на площадь Денфер-Рошеро, оттуда автобусом до Сен-Женевьев-де-Буа, а там до русского кладбища рукой подать. И вот стою перед почтенного возраста матроной. Седые букли, на носу очки – что про нее сказать? Преклонный возраст всех уравнивает, все на одно лицо.
Она сидит в кресле за столом, а я молчу и даже не знаю, как представиться. Впрочем, в рекомендательном письме мадам Ирэн должна была что-то написать. Но вот закончила читать, сняла очки и смотрит на меня. Смотрит, как околоточный на бездомного бродягу.
– Так вы недавно из России?
– Да, мадам.
– Что это вам дома не сиделось?
О господи! И эта все о том. Мадам, вам больше делать нечего?.. Однако не отвечать же вопросом на вопрос. Вот и молчу, раздумываю, как и что…
– Так что же, старые грехи заставили покинуть родину?
Надо же, видит словно бы насквозь. А что мне говорить? Ведь скажешь правду – не поверит. Соврешь – тоже не слишком хорошо…
– Уи… То есть ну да. В общем, что-то вроде этого.
– Вы православный?
– Не крещен.
– Оно и видно.
И что они все взъелись на меня? Та все выспрашивала про Петлюру, а этой не дает покоя мое отношение к попам. Если б признался, что крестили, нашла бы повод еще в чем-то упрекнуть.
– Ирэн тут пишет про какого-то Гастона. Так кто вам нужен, он или его жена?
– Видите ли, мадам… – чувствую, ей бесполезно врать. – Честно говоря, Гастон тут ни с какого боку.
– То есть как?
– Да просто вывернулась из памяти фамилия. По правде говоря, ищу я княгиню Киру Алексеевну Козловскую, дочь камергера и действительного статского советника.
– Зачем же вам она?
Мадам удивлена. Да все понятно. Одно дело – поиски жены какого-то Гастона, а тут, пожалуйте, не купеческая дочка, не курсистка, а самая что ни на есть натуральная княгиня, аристократия, голубая кровь.
– Мадам, если позволите, то о причинах я предпочел бы умолчать. Здесь, как бы это сказать… сугубо личные мотивы.
– Так, может, вы намерены ее убить?
– Да как вы можете! – Я и взаправду возмущен. Откуда только у нее такие мысли? Что, каждый приезжий из России – террорист, беглый олигарх или безнадежный наркоман?
– Ладно, не сердитесь. Вы должны меня понять. Я тут по мере сил забочусь об умерших, однако надо же иногда подумать о судьбе живых.
– Я понимаю.
Только куда уж мне понять? Ну неужели нельзя устроить так, чтоб обошлось без допросов и дознаний?..
Мадам попечительница между тем просматривает списки, время от времени кидая на меня оценивающий взгляд. То ли прикидывает, сколько с меня взять, то ли сомневается, можно ли доверить информацию безродному бродяге. Ну как ей доказать, что только мне и нужно верить?
Вот, кажется, нашла. Но смотрит на меня зло, совсем как прокурор.
– И кто вас научил так нагло врать?
– Вы это о чем, мадам?
– Да все о том же…
– Разъясните…
– Да что уж тут разъяснять! Ваша княгиня двадцать лет как померла, причем в весьма и весьма преклонном возрасте. – Мадам едва сдерживает возмущение. – Так как прикажете вас понимать? Вы что же, с младенчества были влюблены в старуху?
Вот незадача! Этого я как-то не учел. Просто-напросто об этом не подумал. Однако расскажи я правду, уж это точно, было бы гораздо хуже. Выходит, прав был князь…
– Мадам, даже не знаю, как сказать… Но вы же все равно ни слову не поверите.
– Так, новая история. Сначала был Гастон, потом эта княгиня… Месье, а вам не кажется, что вы совсем заврались? Надо бы и меру знать!
– Самое странное, мадам, что на сей раз я готов рассказать вам чистую правду. Ну вот ей-богу! Говорю как на духу.
– Вы же не верующий…
– Но выслушайте хотя бы! Все было так…
Пришлось ей вкратце рассказать и про знакомство с Кирой, и про расставание, и про мою болезнь… Когда описывал страдания морфиниста, только тут почувствовал в ее взгляде некое подобие сочувствия. Казалось бы, еще чуть-чуть, и старая дама повиснет на моих плечах и будет лить слезы, оплакивая несчастную любовь военврача… Но дальше предстояло признаться в том, что до сих пор сам не могу осмыслить. Ну просто не укладывается в голове… То есть как, сев в Киеве на поезд в четверг, вечером осьмнадцатого числа, оказываешься на перроне Брянского вокзала… в понедельник, и что совсем невероятно – как выясняется, через семь десятков лет!
– Бред!
– Мадам! Я же вас предупреждал…
– Могли бы придумать что-нибудь правдоподобнее. О-ля-ля! – Мадам с возмущением смотрит на меня. – Нет, это просто невозможно! Вы за кого меня принимаете, месье? За выжившую из ума старуху?
Ну что сказать? Вляпался по самое оно… Но главное, ведь я и сам бы не поверил. Сижу и жду. Сейчас зачитает приговор. Потом полиция, суд, лагерь для перемещенных лиц и высылка в кандалах на родину…
– Я не хочу! – вдруг заорал.
– Месье! Месье… вы не здоровы?
Вот не хватало еще милую старушку напугать. С ней тут случится удар, а с кого ж за это спросят? Конечно же с меня!
– Простите, мадам! В общем, если не верите, забудьте. – И так печально, задумчиво, даже трагически поглядел в ее глаза.
Несколько минут молчали. Само собой, мне это показалось вечностью…
– Ну так и быть. – Дама наконец-то сжалилась. – Вот вам номер участка, где похоронена княгиня, но больше не просите ни о чем. Я даже видеть вас не хочу. Adieu, monsieur!
– Спасибо и на том…
Аллеи кладбища безлюдны. Черная, намокшая от дождя земля и белые надгробия на могилах. И лепестки засохших цветов. И безмолвие, располагающее к воспоминаниям о былом… Где-то читал, что здесь похоронено величие России. Ну почему же только здесь – такие кладбища раскиданы по всей Европе. Немало "бывших" перебралось за океан…
– Как ныне сбирается вещий Олег… – грянуло за моей спиной.
Увлекшись своими размышлениями, я не заметил, как на аллее появился офицерский отряд. Экипированные по моде начала двадцатых годов, поручики, ротмистры и капитаны… Почему-то вспомнилось:
На затылках кивера,
Доломаны до колена,
Сабли, ташки у бедра…
Нет, здесь было все не то, эти уж явно не гусары. Я бы даже не сказал, что держали строй. Скорее уж напоминали необученных штатских, вырядившихся по торжественному случаю. Впереди вышагивал тучный подполковник. Позади него – штабс-капитан со знаменем в руках и по бокам двое подпоручиков с саблями. Вот уж не думал я, что кладбище – это самое подходящее место для парадов.
– Ну как вам мои гвардейцы?
Явление второе: те же и генерал! Рядом со мной стоял одетый по-цивильному господин и с упоением глядел вслед марширующему войску.
– Позвольте представиться, граф Трубчевский, в некотором роде попечитель этого отряда. С кем имею честь?
Я сказал, что приехал из России, что писатель.
– Ах, вот это напрасно, – огорчился граф. – В наше время развелось слишком уж много разного рода писак. А ежели что, то защищать отечество будет некому.
По поводу писак я пропустил мимо ушей. Куда интереснее тема про отечество.
– Ваше сиятельство, вы какое отечество имеете в виду?
– А то самое, которое всегда с тобой, – отрезал граф, но, видя мое недоумение, счел нужным пояснить: – Видите ли, любезный, смуты нынешнего века разбросали русских людей по всей земле, я бы даже сказал, что по Вселенной. Так можно ли в этих обстоятельствах говорить о каком-нибудь клочке земли? Нет и еще раз нет! Наше отечество не имеет никаких границ, оно там, где есть русский человек, и мы намерены защищать его из последних сил, а если надо будет – до последней капли крови.
– Прошу прощения, граф. Но я так и не понял, кого вы представляете?
– Мы дети и внуки русских эмигрантов первой волны, офицеров Конно-артиллерийского полка лейб-гвардии его величества, – отчеканил граф. – Наш полк покрыл себя неувядаемой славой еще в Великой войне, под Череповцом, под Каменец-Подольским. И вот в память о былых сражениях мы ежегодно встречаемся здесь, у дорогих нашим сердцам могил, и служим панихиду по усопшим офицерам.
Однако странное пренебрежение у золотопогонников к нижним чинам! И все же удивило меня совсем другое. Ведь это надо же! И мне пришлось служить примерно в тех местах. Наверняка кому-то из гвардейцев я зашивал раны и ампутировал конечности. Но вслух об этом не сказал. Да вряд ли стоило говорить – мы не в больнице, а на кладбище… И тут я вспомнил! А ведь муж Киры тоже служил в конной артиллерии.
– Ваше сиятельство! У вас, вероятно, есть список офицеров этого полка?
– Не сомневайтесь. Скажу вам больше, фамилии каждого я помню наизусть. – Граф, видимо, гордился своей памятью.
– Тогда вам не составит труда… Не воевал ли в составе вашего полка вольноопределяющийся, позже подпоручик князь Козловский? Кстати, в шестнадцатом году он как раз был под Каменец-Подольским.
– Князь, вы говорите? – задумался граф. – В двадцатом он вроде бы сражался у Деникина…
– Нет, я о другом. Мой князь в восемнадцатом эмигрировал во Францию.
– Ах так. – Граф даже в лице переменился. – И вы смеете мне об этом говорить?
– Ваше сиятельство, чем я провинился перед вами? – Я опешил.
– Да как же! Этот ваш Козловский в годину тяжких испытаний для отчизны посмел позорно, прямо вам скажу, вульгарно смыться с поля боя.
– Нет, это не так! Он был комиссован по ранению. – В память о княгине стоило соврать.
– Тогда другое дело, – смилостивился граф. – И тем не менее, увы, помочь вам не смогу. Списочный состав полка учитывает только офицеров, что воевали под знаменами Деникина или барона Врангеля. Мне, право, очень жаль.
Издалека послышалось:
– Так громче, музыка, играй победу! Мы победили, и враг бежит, бежит, бежит…
– Ох, мне уже пора! Если возникнут еще какие-нибудь вопросы, смело обращайтесь, а мне надобно бежать. – Граф протянул визитную карточку и заковылял вслед за своим отрядом.
Надо сказать, что эта неожиданная встреча едва не выбила меня из колеи. Мыслимое ли дело возвращаться к трагическому прошлому под гром военных барабанов! У этих ряженых, похоже, свой резон, ну а меня влекла в аллеи кладбища совсем другая музыка – не похоронный марш даже, а некая грустная мелодия, родившаяся еще тогда, в ненастном декабре тысяча девятьсот семнадцатого года.
Но вот миновал и мемориал галлиполийцев, и надгробие на могиле несравненной Матильды свет Кшесинской. Где-то здесь должно быть то, что я ищу…
И вдруг замечаю фигурку женщины, склонившуюся над могилой. Призрачный, словно бы воздушный силуэт. Шаль на плечах, как крылья черной птицы. Казалось, вот произнеси хотя бы слово, и она исчезнет, растворится в небесах. Крохотная черная фигурка женщины у могильного креста…
– Кира! – едва слышно, почти не раскрывая губ, позвал я. И к своему удивлению, услышал:
– Да, это она. – Женщина обернулась, и я увидел, что это вовсе никакая не Кира. Просто девушка с букетов белых цветов. Девушка, стоящая у могилы Киры. – Вы были знакомы? – спрашивает она.
А я и не знаю, что сказать, потому что ком застревает в горле, что-то сдавило грудь, а на глаза наворачиваются слезы. Я смотрю на этот белокаменный крест и вижу высеченное на надгробии дорогое имя, и словно бы слышу ее слова, сказанные еще тогда, весной, за несколько месяцев до разлуки: "Теперь для меня ясно все… Я дождалась. Теперь ты никуда, Миша, не уедешь! Мы уедем вместе!" И я отвечаю: "Уедем! Уедем, любимая…"
Но вот, поди ж ты, не случилось…
И только тут я понимаю, насколько странные слова эта девушка только что произнесла. Знаком ли я? Что ей ответить? Я вдруг почувствовал тяжесть, словно бы и впрямь дожил до ста лет. Седой старик, склонившийся у надгробия любимой. Старый грешник, явившийся из прошлого замаливать грехи. А что, может быть, суждено меня простить именно этой незнакомке? Может быть, ей я сумею объяснить то, в чем сам себе до сих пор признаться не решаюсь? Да, где-то слышал, чистосердечное признание смягчает приговор…
Вот я смотрю на нее и вижу изящный, так хорошо знакомый мне овал лица, огромные карие глаза, с небольшой горбинкой нос и волосы… шелковистые пряди волос, выбивающиеся из-под темной шали.
– Vous йtiez familiers? [2] – вновь говорит она, теперь уже по-французски.
– Ах, простите, – отвечаю я. – Задумался, потому и промолчал.
– Так что вас привело сюда? – Выговор у нее вполне хорош, разве что некоторые слова произносит с небольшим акцентом.
– Прошлое. Прошлое, мадемуазель… Не знаю, как вас называть. Кстати, позвольте представиться, Покровский Михаил. Писатель.
– А меня зовут Марина.
– Марина? – не могу скрыть удивления. – Так звали младшую дочь Киры Алексеевны. Мария, Марина, Мина…
– Вот как! – Вижу, что и она удивлена, заинтригована. – Да откуда же вы знаете?
Что ж, придется для начала чуточку соврать, в который уже раз за последние два дня. Ну а там уж видно будет.