Она пела так, что все оперные дивы, а я за свою жизнь их немало повидал, вдруг, окажись они здесь, съежились бы до размера клавиши на том рояле, а после стремглав бежали от позора, что называется, куда глаза глядят. Глаза же тех, кто находился здесь, никого не замечали – только эта певица на крохотной эстраде, богиня и властительница, фея, обольстительница, девка с Пляс Пигаль, убитая горем женщина и заботливая мать, поющая колыбельную у кроватки сына… И тут же, тут же раздавались пронзительные крики, которые бывают только в ночь любви. Так может петь только она!
Блюз сменялся блюзом, дальше – знаменитый стандарт Take five. И "Караван" – вершина джазового искусства! Если бы не Марина, я так бы и прожил жизнь, даже не догадываясь, что может быть такое.
Потом уже, узнав, что начиналось это в Новом Орлеане, мне захотелось непременно туда, в Америку. Жаль только, что там не было Киры… Что интересно, Поль, видя мои широко раскрытые в изумлении глаза, застывшую улыбку на губах, подошел, положил руку на плечо. Словно бы проникся вдруг симпатией, почувствовал во мне родственную душу. А я даже пошевелиться не решался, чтоб не спугнуть это наваждение, этот дивный сон. Марина тоже, как и я, словно бы находилась в этом сне, там, вместе с музыкантами… И вместе с ними переживала эту бурю страстей, вела задушевный разговор с появившимся на сцене тенор-саксом и слушала, как объясняется в нежных чувствах к ней тромбон. Ах, эту ночь я не забуду никогда! Что тут добавить, если даже не вспомнил, что собирался поговорить о чем-то с Полем.
Уже под утро мы оказались на улице Лафит. Здесь жила Колетт, подруга Марины по театральной студии. Мы подвезли ее на такси, держа путь к моему дому – я полагал, что в это время бдительную консьержку удастся обмануть и мы с Мариной без лишних разговоров поднимемся в квартиру. Колетт уже помахала на прощание рукой, но тут я обратил внимание на видневшееся в конце улицы мрачного вида сооружение, похожее на церковь. Видимо, сохранилось подспудное желание еще как-то по-особенному отметить эту ночь. Если не помолиться перед алтарем, то хотя бы вспомнить о былом, глядя на знакомые образы святых апостолов на почерневших от времени иконах… Мы отпустили такси, благо до улицы Пуге было совсем недалеко, и не спеша направились к храму.
Увы, это сооружение не имело отношения к православию. Вместо привычных куполов я рассмотрел трех ангелов на крыше. Скорее всего, это Вера, Надежда и Любовь. Чуть ниже на фронтоне надпись по-латыни – Пресвятой Деве Марии Лоретантской. А в глубине портала, еле различимые за колоннадой, проглядывали еще какие-то полустертые слова. Я подошел поближе, но так и не смог понять – мои познания во французском языке были слишком скудны, чтобы прочитать буквы, разрушенные временем. Помогла Марина:
– Liberte, Egalite, Fraternite, – и повторила на русском: – Свобода, равенство, братство.
– Откуда здесь взялись эти слова?
– Что тебя смущает? – откликнулась Марина. – Это же напоминает заповеди Христа.
– Разве? Что-то не припомню. Такое я прежде слышал только на собраниях масонов.
– Так ты масон? – Марина с удивлением взглянула на меня.
– Да нет. Был пару раз… из любопытства. – Потом подумал и сказал: – Правду говоря, еще надеялся, что помогут опубликовать роман.
– Вот все вы так, – хмыкнула Марина. – Святое дело стараетесь приспособить под себя.
– Что там святого? Одни слова…
– Так для тебя свобода – это только слово?
Я вспомнил танк у Белого дома, вспомнил бородатого защитника моих прав. Припомнил все, что обсуждали за бутылкой коньяка в "Лидо", – в России революция, власть захватил народ, ну и все остальное, что полагалось говорить в подобных случаях. Вот только предсказать, что будет дальше, – этого никто не смог.
– Марина, давай это прекратим. А то, не дай бог, поссоримся…
– Нет, ты все-таки скажи!
Я понял, что не удастся ее остановить. Так что же – врать, только б не ушла? А там и Поль, глядя на Марину… Но самое главное – роман! Был бы на ее месте тот, бородатый, я знал бы, что сказать. Уж он бы у меня утерся! Но милая женщина, чем она-то виновата? Марина – она ведь как малое дитя. Любит красивые платья, безделушки… любит красивые слова. Ну как ей объяснить, что власть и свободу невозможно совместить, что людям дана только иллюзия свободы?
Похоже, Марина уже что-то поняла. А я смотрю ей вслед и не могу пошевелиться. Сейчас вот повернет за угол, сядет в такси и… Но нет, остановилась. Теперь уже она смотрит на меня. Смотрит растерянно, как будто что-то не то сказала именно она, вовсе не я. Но как же так? Ведь еще мгновение, и мы навсегда могли бы потерять друг друга…
Та ночь в моей квартирке была на диво хороша, и утомительна, и удивительно длинна. Долгая, нескончаемая ночь без сна…
И вот на следующий день случилось неожиданное – звонит Поль и предлагает написать сценарий фильма, взяв за основу мой роман. Я будто этого и ждал. Тут же, без раздумий согласился, но с одним условием. Главную роль сыграет юная Марина. Поль удивился, но в принципе не возражал, хотя по возрасту Марина не очень подходила – ей предстояло сыграть женщину старше на целых десять лет. Меня как автора это не смущало, скорее наоборот. Тут дело не в полном соответствии образу и даже не в актерском мастерстве – Марине предстояло не играть, а жить на экране своей жизнью, всего-то навсего, больше ничего не требовалось. Жаль, конечно, что Поль настоял на том, чтобы отложить издание романа до того, как выйдет фильм. Но в этом есть кое-какая логика – успех нашего фильма может стать хорошей рекламой для романа. Что ж, Поль теперь ищет режиссера и продюсера. А я не смог удержаться и рассказал обо всем Марине. Сначала был легкий шок, несколько капризных слов, сомнения… а потом объятия. Признаться, я именно это и предполагал. Подобные сцены не редкость в биографии художника, писателя…
24
Раздался стук в дверь. Ах, как не вовремя! Вот только сел за стол, только наметился новый сюжетный ход, так нет, непременно отвлекут, словно бы чувствуют, когда меня посещает вдохновение. Что ж, приходится идти и открывать.
Передо мной стояла на вид еще довольно молодая привлекательная женщина, одетая, что называется, по последней моде.
– Бонжур, месье. Вы позволите войти?
Не дожидаясь моего согласия, дама прошла в комнату, я за нею следом. И вдруг слышу:
– Да, примерно это я себе и представляла… И где же? Вот на этой тахте?
Я даже оторопел – вот так сразу? Помнится, я на сегодня никого не вызывал. Да после знакомства с Мариной у меня и в мыслях ничего такого не было. Смотрю на нее, жду объяснения. Вдруг щеки ее порозовели.
– Ах, мне кажется, что вы могли неправильно понять меня…
– Что вы, что вы, мадам. Да вовсе нет.
Она присела на стул, спиной к той самой тахте, закурила длинную, тонкую сигарету с золоченым мундштуком и стала рассматривать меня. Я было подумал, что вот так смотрела Маргарита Карловна там, в Обуховом, когда я провожал Киру. Но нет, пожалуй, что не так. Подобный взгляд я уже встречал, но гораздо раньше, еще когда знакомился с родителями Таси. Так выбирают товар где-нибудь в Пассаже – нет ли признаков, что мех потрачен молью, ровно ли шов прострочен на подкладке? А то ведь может оказаться, что шуба-то с чужого плеча – смотрите-ка, инициалы "М. Б." вышиты за отворотом!
Судя по этому взгляду, меня было решено не покупать. Больше того, даже мысли такой у мадам не возникало. Но если это так, тогда зачем пришла? Я перебрал в уме кое-какие варианты, но ни один не подходил. Вот разве что…
– Да, я забыла вам сказать. Меня зовут Алекс, а Марина моя дочь. – И все это, с понятным чувством глядя мне в глаза.
Тут все и стало на свои места. Хотя, честно говоря, я бы предпочел, чтобы меня в этой мизансцене вовсе не было.
– Очень приятно… То есть я хочу сказать, приятно, что у Марины столь очаровательная мама.
– Давайте обойдемся без излишних комплиментов.
– Я весь внимание, мадам.
– Я бы предпочла, чтобы вы называли меня Алекс.
– Я весь внимание, Алекс.
– Так-то лучше. – Она сделала глубокую затяжку, загасила сигарету и начала…
По мне, так могла бы и не начинать, если бы не одно существенное но. Хотя заранее было ясно, что скажет, но все-таки это мать Марины, а потому… В общем, все пришлось услышать – и обвинения в совращении малолеток, и что такого урода ей не приходилось встречать, и то, что я маньяк, сбежавший из лечебницы для психов, что, перепортив всех молоденьких в Москве, теперь вот взялся за Париж. Ну, если не за весь Париж, то за потомков русской аристократии, которой и без того досталось…
Наконец, исчерпав весь свой внушительный запас обидных слов, Алекс замолчала. Я тоже молчал. В отличие от нее, мне была важна причина, а не результат. Желание матери предельно ясно – уберечь юную дочь от влияния взрослого мужчины. Ну хотя бы потому, что близкие отношения при столь заметной разнице в возрасте, да еще и в материальном положении – это муветон, попросту абсурд! Такие соображения Алекс наверняка впитала с молоком матери, это меня не удивляет. Но вот зачем она пришла сюда, рискуя и в самом деле нарваться на маньяка? Могла бы как-то иначе выразить неудовольствие – скажем, нанять пару крепких мужиков… Да чтобы меня изрядно напугать, хватило бы одного биндюжника. Так почему, мадам? В чем причина вашего прихода?
Словно почувствовав, услышав мой незаданный вопрос, Алекс снова закурила.
– Как некстати все это! Если б вы знали, Михаил, как все это некстати…
– Чем я могу помочь, мадам?
– Мы же договорились. Алекс. Признаюсь, меня стало раздражать слово "мадам". Видимо, потому, что оно немного старит. Вы не находите?
– Могу лишь сказать, что, если бы тогда, у могилы княгини, я повстречал вас, а не Марину… – Я решил, что можно и слегка слукавить. – Почел бы за честь… То есть был бы рад нашему знакомству.
Тут я смешался, поскольку почувствовал, что говорю что-то не то. К счастью, Марина этого не слышит.
Алекс улыбнулась и посмотрела на меня, как принято писать в подобных случаях, долгим и задумчивым взглядом.
– Возможно, я была не совсем права. Вы мне простите все то, что я тут в сердцах наговорила.
– Ну что вы, Алекс! Мне весьма лестно сознавать, что столь привлекательная особа пришла сюда ради меня. – Я развел руками, не зная, что бы еще такое, приятное, сказать. Мой запас комплиментов явно не подходил для подобных случаев.
– Да вы шалун. – Алекс рассмеялась.
Вот так нередко нелицеприятный разговор перерастает в задушевную беседу. Надо только обнаружить ту струну, затронув которую можно услышать дивную мелодию, а не бабий вой на коммунальной кухне. И все же непонятен столь резкий переход. Видимо, дело не во мне или же не во мне одном. Что же такое с ней случилось? Я так и спросил.
– Ах, Михаил! Я так несчастна, – вздохнула Алекс. – А тут еще Марина и вы…
– Так что случилось-то?
– Вы знаете… Вы теперь почти что свой… В общем, муж мне изменяет.
Сказала и смотрит на меня, как будто я обязан спасти ее от позора и тоски… Как будто бы именно я и никто другой. Мне, конечно, лестно, когда называют своим, но что могу сказать в ответ? Выразить сочувствие? Дать поплакаться в жилетку? Или протянуть свежий носовой платок? Да и не нужно ей все это. Тогда зачем пришла?
– Алекс, если я чем-то вам смогу помочь…
– Ой, да что вы можете? – махнула безнадежно рукой.
И вдруг посмотрела на меня как-то по-особенному. Товар, конечно, залежалый, но ведь на крайний случай-то и он сойдет.
Увы, мне эта ее идея не понравилась. Честно скажу, никак не улыбалась. И дело даже не в том, что не хотел Марине изменять. Клятву верности я ей не давал, так что в иных обстоятельствах все было бы возможно, но… Но здесь все было не так. И неожиданный визит, и жалоба на мужа, и эти ее слова: "Да вы шалун!" Все это укладывалось совсем в другую схему. Во мне росло убеждение… Я просто чувствовал подвох. Ах, эта Алекс! Сразу припомнились повадки князя. Донос, угрозы… Теперь вот и до провокации дошло. Да, эта, видимо, вся в деда.
Я посмотрел на ее сумку – в ней уместился бы и диктофон. А после дать прослушать Марине наш разговор и уж непременно то, что произойдет в постели. Не надо быть провидцем, чтобы описать реакцию… Да, чуть не влип. Вот ведь какой невиданный расклад! Единственный способ избежать скандала в том, чтобы сейчас же выпроводить ее отсюда! Но как?
Я вдруг схватился за живот и стал оседать на пол.
– Боже мой! Что с вами? – Алекс поднялась со стула и с ужасом смотрит на меня.
– Да вот опять… Вы уж меня простите, мадам… Но эта французская еда… лягушки в пряном соусе…
– Ах, извините, мне пора! – Держа надушенный платок у своего рта, Алекс устремилась к выходу.
Ее и след простыл. А я вдруг почувствовал, что и в самом деле прихватило. Такое может случиться с каждым – даже с тем солдатом, который выиграл свой бой…
* * *
Как же я был удивлен, когда примерно через час в комнату вбежала Марина и уже с порога, чуть не плача, прокричала:
– Ты знаешь, мой отец бабник и отъявленный лгун!
Нетрудно было догадаться, откуда ветер дует. Наверняка уже успела прослушать диктофон…
– Успокойся, – говорю. – Все это выдумки!
– Да нет же, я точно знаю. Колетт, моя подруга… Вот сучка-то!
Таких слов я от нее не ожидал.
– Марина, как так можно?
– А что бы ты сказал, если бы я наставила тебе рога?
Не знаю, что и думать. То ли она меня за кого-то другого принимает, то ли просто не в себе и потому несет черт знает что. Но все равно же так нельзя! Тем более что мне рога никто не наставлял. Пусть только попробуют! Да я им… Чувствую, что вот еще чуть-чуть, и стану психовать.
– Ну что вам нужно от меня?!
Марина смотрит на меня изумленными глазами. Кажется, я опять не то сказал. Только они ведь даже времени не дают, чтобы подготовиться, ситуацию обдумать. Идут одна за другой. Эй, кто там следующий за дверью?
Но нет, в комнате тишина, только по карнизу стучит капель, да за стеной Шарль Азнавур оплакивает чью-то несчастливую судьбу. Ну вот и я, вместо того чтобы успокоить, поддержать Марину, сам расхныкался.
– Этого я от тебя не ожидала…
– Да я и сам… Ты меня прости, – нежно целую ее руку. – Но как-то все одно к одному.
Марина улыбнулась. Вот удивительный характер! Обиды моментально забывает. Во всяком случае, даже виду не подает, что затаила злобу. Конечно, если речь идет о любящих ее, близких и любимых ею людях.
– Ах, бедненький! Совсем тебя бабы доконали. – И стала гладить меня по голове. Совсем как Тася тогда, в сельской больнице под Смоленском…
И вот уже опять. Мы устали от объятий. Да можно ли от любви устать?
– Ты никогда не говоришь про то, как любишь…
– Я просто без ума от тебя!
– Ведь врешь, – опять смеется.
– Как можно? – притворно возмущаюсь. – Впрочем, я, конечно, не всегда безумен. Только когда мы вместе.
– Это уже ближе к истине. И я тоже… я больна тобой!
Больше не надо слов. Потому что есть нечто более выразительное, чем слова…
Но вот откинулся на подушку, закуриваю сигарету.
– А как же с Алекс и твоим отцом?
– Не знаю, – смотрит задумчиво в окно. – Они же взрослые люди. Как-нибудь разберутся сами. Только очень все противно. Ах, если бы не ты…
– Что – я?
– Знаешь, тогда на кладбище, у могилы… Я туда пришла, потому что стало очень грустно. Потому что чувствовала, что совсем одна. А там – княгиня Кира и я. Надеялась, что она поймет, что-нибудь подскажет.
– И подсказала?
– Конечно! Разве ты не понял? Теперь есть ты и я.
В те чудные дни я и подумать не мог о том, что нам придется когда-нибудь расстаться.
25
И вот я снова лечу. Рейс из Парижа в Нью-Йорк знаменитого "конкорда". Еще полгода назад не мог об этом и мечтать. Да что тут говорить – о том, что будем делать фильм, ни единой мысли не было. Мне бы радоваться, но мешает некая неясность, невнятно сформулированное опасение. А дело в том, что тесть Поля согласился финансировать наш фильм с одним условием. Он, видите ли, имел обыкновение лично переговорить, разобраться, что там автор написал в сценарии. Да по большому счету я не против. Даже несмотря на то, что ради этой встречи вынужден тащиться за тридевять земель. Но что будет за условие, Поль мне не сказал, будто бы и сам еще не знает.
Довольно скучное это занятие – лететь над океаном. Внизу только вода или облака. Сам по себе полет меня уже не удивляет, разве что возникли новые ощущения, которых не было, когда из Москвы летел в Париж. Особенно поразила тишина после того, как преодолели звуковой барьер – возникло подозрение, что падаем. Успокаивала мысль, что не для того меня так мучила судьба, чтобы развеять прах над океаном. Впрочем, если бы удалось сделать все задуманное, то на излете жизни не возражал бы против подобного финала. Естественно, если обойдется без попутчиков.
Когда подлетали к городу, вспомнились слова Максима Горького про "челюсть с неровными черными зубами". Я бы так не сказал. Не потому, что не испытываю тяги к физиологическим сравнениям, но просто впечатление было несколько иное. Вот будто бы вижу игрушечные домики, построенные из песка детишками на побережье океана. Заботливо построенные, с окнами, с дверями. Тут много улиц, парки, площади и автострады. Дети этим своим творением вполне довольны. Им кажется, что создали нечто совершенное, незыблемое на века. Но так ли это? Подует ветер или птица мимо пролетит, задев сооружение крылом, и вся эта диковина вдруг рухнет, как и не было.
Однако стоит въехать в город, и воображение подсказывает совсем другое. Оказывается, я крохотный муравей, случайно заплутавший в этом лабиринте. Нью-Йорк давил на меня. Он подавлял кричащей рекламой, пестрыми толпами людей, громадами высотных зданий, нависших над моею головой. Видимо, Поль специально повез меня через центральные районы города. Но вот с какой целью? Удивить? Вызвать восхищение? Или показать, что я лишь маленькое, ничтожнейшее существо в сравнении с этим окаменелым монстром? Да, собственно, какое ему было дело до моих личных впечатлений?
Номер мне забронировали в отеле "Алгонкин". Название довольно странное, что-то связанное с индейскими аборигенами. Поблизости Таймс-сквер и театральный Бродвей. К тому же, как не преминул мне сообщить Поль, в этом отеле останавливались Хемингуэй и Фолкнер. Что тут сказать – приятная компания!
Переговоры решили не откладывать в долгий ящик. Время – деньги. Так вроде бы говорят американцы. Да мне и самому не терпелось внести ясность в наш проект, и прежде всего разобраться, что там за условие.
Тесть Поля жил на Пятой авеню. Насколько я понял, там располагалось все его семейство. Втайне я надеялся, что обойдется без застолий, ненужных встреч с близкими и дальними родственниками Поля, которых было видимо-невидимо. Во всяком случае, так можно было предполагать, если припомнить рассказы о генералах, обер-прокурорах и прочих представителях богатой родословной.
Внутри дом не отличался какой-то уж излишней роскошью. Все было устроено по-деловому. Правда, в личные покои меня никто не собирался приглашать.
Тесть, седовласый господин с чуть полноватым, тщательно ухоженным лицом, энергичный и подвижный не по возрасту, представился как Джон, и можно было начинать. Поль выступал еще и в роли переводчика.