И снова прекрасный девичий рот с давящей пиявкой в глотке тщетно попытался сформировать слова, и только кивок подтвердил: да, Мария часто бывала у госпожи Лоредо. Сибилла читала ей вслух, показывала картинки, ставила пластинки. Мария очень привязалась к Сибилле.
Альберс продолжал. Каждая его фраза подтверждалась кивком Марии. Из его сообщения следовало, что девятого февраля в сумерках Мария играла на льду замерзшего озера, когда вдруг услышала три выстрела.
- Так, Мария?
- Ррр… хрр!..
- Да, так.
За выстрелами последовал крик о помощи. Кричала женщина. Мария сразу узнала этот голос. Это была дорогая госпожа Лоредо. Так быстро, как только было возможно, Мария понеслась по льду через озеро к дому. Дверь квартиры была распахнута. Мария побежала в спальню. Там было пусто. Госпожа Лоредо исчезла.
- Так, Мария?
Девушка издала полный муки крик и схватилась за меня. Она истошно кричала и судорожно кивала головой. Столько муки, столько боли, которые не могли найти выход в словах! Столько муки, столько боли! Я автоматически погладил ее по голове.
Вагнер продолжил тихим голосом:
- Ну да, и тогда она позвала меня, господин Голланд. Мне сразу стало ясно, как только я вошел в комнату, госпожу Лоредо похитили.
- Каким образом вам все сразу стало ясно?
- Ну, весь этот разгром, господин Голланд, выстрелы, кровь. Раньше я жил на Потсдамской площади. Из нашего дома тоже однажды похитили одного человека, по имени Леберехт. Так там было то же самое. Крики, стрельба и кровь на лестнице. - Он погрузился в воспоминания. - Леберехта-то застрелили.
- Да, - покачал он головой, - вот так-то, Господи, да…
- И что, никто не видел?
- Никто.
- И что вы сделали?
- Запер квартиру и побежал в полицию.
- А почему не позвонили? - спросил я.
- Господин Вагнер не мог позвонить, - ответил Альберс. - Похитители вырвали розетку.
- Но час назад, - начал я, но Альберс прервал меня:
- Вчера телефон починили.
У них на все был ответ. Сибилла исчезла - что бы я ни предпринимал, о чем бы ни спрашивал. Сибилла похищена - они приводили все новые тому доказательства. Кажется, они уже все решили между собой - Сибилла похищена.
- Я побежал в полицейский участок на Бисмаркплац, - между тем вещал с поклоном портье. - Это в двух шагах отсюда, вы знаете, господин Голланд. Сначала до Йоханнаплац, потом за угол и дальше на Каспар-Тейс-штрассе, а затем…
- Господи, я знаю, где находится полицейский участок! Дальше!
- Я вернулся с двумя полицейскими, господин Голланд.
Меня отвлек какой-то шорох. Причиной его была Мария. Мария плакала. Ее плач был еще ужаснее крика. Я не знаю, видели ли вы когда-нибудь, как плачут немые. Это ужасно.
- Пожалуйста, - сказал я, - пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, прекрати плакать, Мария!
Мне вспомнилась одна история, которую я когда-то читал, история одного немого, которого тиран так жестоко мучил, что тот кричал. Это была история человека, который был лишен языка и все-таки нашел звуки, чтобы выразить непереносимую муку, которую он испытывал. Что это был за человек, и что за деспот? Не помню. Столько было тиранов и столько мучеников, которых пытали! Может быть, эта история мне просто приснилась или я видел ее на сцене.
Я сказал:
- Это невозможно. Этого не может быть. Кому надо было похищать госпожу Лоредо?
- Об этом мы вас и спрашиваем, - сказал Альберс.
- Я не знаю! - закричал я. - Что вы на меня так смотрите?! Думаете, я в этом замешан?
Следователь ответил:
- Мы в Берлине, господин Голланд. В Берлине происходит множество подобных преступлений. Конечно, это пока нераскрытое преступление. Но мы его непременно раскроем.
Он сказал это в никуда, важно и с патетикой.
- На лестничной клетке тоже кровь, - с чувством сказал портье.
Казалось, он был рад вставить словечко.
- На стене, - подтвердил Альберс.
- И вы не напали ни на какой след?
- Мы ждали вас, господин Голланд. Возможно вы сможете нам помочь в дальнейшем расследовании.
Снаружи послышался шум и мужской голос прокричал:
- Можно узнать, долго ли мне еще ждать?!
Это был шофер. Я напрочь забыл о нем.
- Принесите наверх мой багаж, - ответил я.
- Если вы не против, мы можем на вашем такси сейчас же поехать в участок.
- Зачем?
- Комиссар хотел с вами встретиться. Я должен доставить вас сразу, как только вы появитесь.
Мы так и сделали, когда таксист принес в квартиру Сибиллы мой чемодан и пишущую машинку. Я шел под дождем на улицу по дорожке из гравия, как это часто бывало, когда рядом со мной была Сибилла. Ключ от ее квартиры звякал в кармане моего пальто. Постепенно темнело, плыли низкие облака. Где-то высоко над ними летел следующий самолет. Я слышал шум его моторов.
11
В кабинете комиссара Хельвига в Груневальдском отделении полиции горела яркая настольная лампа. Кабинет находился на втором этаже красного кирпичного здания и был убого обставлен. Окна выходили на запущенный сад. Следователь по уголовным делам Альберс на допросе не присутствовал, здесь был только полицейский, который стенографировал мои показания. Как только моя личность была установлена, Хельвиг сразу перешел к делу:
- Господин Голланд, как давно вы знаете госпожу Лоредо?
- Около года. Нет, немного больше. Я познакомился с ней в ноябре позапрошлого года.
- Простите, где?
Хельвиг был мужчина лет шестидесяти, с сединой, в интеллигентных роговых очках, спокойный, корректный, Он непрерывно курил трубку. У меня возникло чувство, что трубка помогает ему сохранять самообладание. Хельвиг был чрезвычайно похож на одного редактора ночных новостей, с которым мне когда-то довелось вместе работать.
Этот редактор мог любого вывести из себя, потому как на протяжении своей многотрудной жизни пришел к убеждению, что все люди, за одним исключением, достойны лишь презрения. Этим единственным исключением была его старая толстая жена. Ради нее он готов был пойти на любую подлость, на любое предательство. Только ради нее одной.
Он ненавидел церковь, не доверял политикам и верил только в свою жену. Он всегда вызывал у меня уважение, этот редактор ночных новостей. Я попытался внушить ему то же самое, но потерпел поражение.
Я ответил комиссару:
- Мы познакомились с госпожой Лоредо в Maison de France французской колонии. На приеме для прессы.
Хельвиг посасывал свою трубку. Наверняка он тоже счастливо женат, думал я. На нем прекрасный галстук. Определенно, его выбрала для него женщина. У них должна быть маленькая уютная квартирка где-нибудь в Груневальде, и его седовласая жена давно ждет его дома. Оба они уже не молоды, страсть улеглась, но любовь осталась. Они, конечно, едят деликатесы и пьют за ужином выдержанные красные вина, и он с ней очень нежен.
Неожиданно я обнаружил, что плачу. Стенографист склонился над своим блокнотом. Он был тощим и бледным. Возникла долгая пауза. Дождь стучал по стеклам, в саду под ним таял снег.
Тогда, перед отлетом, я знал, что скоро начнется дождь. У меня ныла культя. Сейчас она снова ноет.
Стемнело. Я боялся этой ночи.
- Но вы ведь не весь год были с госпожой Лоредо?
- Не весь, господин комиссар. Я репортер. Мое агентство посылает меня в дальние командировки. Мне все время приходилось покидать Берлин. Но как только предоставлялась возможность, я снова был здесь. Думаю, я провел в Берлине половину этого времени.
- И вы хотели пожениться?
- Я любил госпожу Лоредо, господин комиссар, - ответил я на это, и мой собственный голос показался мне чужим.
Как можно о чем-то таком говорить? Как сказать, чтобы меня поняли? Может быть, комиссар Хельвиг вовсе не был счастливо женат, может быть, мне это только показалось из-за его сходства с моим знакомым редактором ночных новостей.
- Вам тяжело, - сказал он, и толстые стекла его очков блеснули. - Большая редкость встретить настоящего человека, не так ли?
Внезапно в том, что он говорил, прозвучала какая-то фальшь, какой-то подвох. Не хотел ли он посмотреть, как я среагирую? Похоже на то, потому что он продолжил:
- А не допускаете ли вы, что госпожа Лоредо могла работать на иностранную разведку?
- Вы сошли с ума?
- Только один вопрос, господин Голланд. Могла она принадлежать к внутринемецкой шпионской организации?
Меня осенило:
- Вы спрашиваете об этом, так как выяснили, что к ней в дом приходили люди со сведениями из Восточной зоны, да?
Он смотрел на меня без всякого выражения, однако мигнул утвердительно.
- Можете успокоиться, - невесело усмехнулся я своей сообразительности. - Эти люди приходили ко мне.
- В самом деле, господин Голланд?
- Конечно. Каждое большое агентство имеет контакты с Восточной зоной. Мои не выходили за рамки дозволенного. Вы хотите раздуть из этого дело?
- Боже сохрани!
- Госпожа Лоредо не имеет к этому никакого отношения!
- Это было только предположение, - вздохнул он, будто сожалея. - Тогда я поставлю вопрос иначе. Что вы знаете о госпоже Лоредо, на которой хотели жениться, господин Голланд?
- Не понимаю вашего вопроса.
- Господин Голланд, совершено преступление. Мы ищем мотив. Мы еще не нашли ни одного. Но какой-то мотив ведь должен быть, не так ли?
- Естественно!
- Итак, отвечайте, пожалуйста, на мой вопрос.
Тем временем я уже обдумал вопрос и пришел к неутешительному заключению: я не знал ничего, практически ничего о женщине, которая должна была занять в моей жизни то место, где у других находится предмет их веры. Я хотел во что-то верить, потому что понял, что надо во что-то верить, чтобы выжить. И вот…
Но кого это касается? Что, надо знать всю семейную подноготную женщины, чтобы ее любить? Надо слушать, о чем она говорит во сне, чтобы быть уверенным, что она тебе верна? Надо быть ее господином, чтобы верить в нее? А кто господин Господу Богу? Кто оказывает влияние на те силы, которые из лучших побуждений в процессе прогрессивного разрушения делают политическую идею чудовищной и смертоносной? Так кому какое дело до того, кого я люблю и во что я верю!
Я сказал:
- Я знаю главное. Госпожа Лоредо была не замужем, родилась в Мюнхене, долго проживала за границей, бездетна.
- На что она жила?
- Она зарабатывала уроками.
- Только уроками?
- Ну, при случае я давал ей деньги.
- И большие суммы, господин Голланд?
- Да. Нет. Да.
- Вы знали учеников госпожи Лоредо?
- Она часто рассказывала мне о них…
- Вы знаете их имена и адреса?
- Естественно, нет.
Он откинулся, поковырялся в своей трубке и грустно спросил:
- Ни одного имени?
- Пару имен я, конечно, знаю, господин комиссар. Это были в основном женщины. Думаю, у Сибиллы было много друзей, которые хотели выучить итальянский или французский, богатых людей…
- Вы думаете, у нее были друзья?
Я подался вперед. Моя рубашка насквозь промокла от пота, я ощущал холод во всем теле.
- Господин комиссар, - сказал я. - Прошу вас не разговаривать со мной в подобном тоне. Я не похищал госпожу Лоредо. Я ее любил. Это для меня очень… тяжелый день. Вы говорите так, как будто преступление совершила госпожа Лоредо. А мне кажется, что преступление совершено против нее.
Он выждал, пока самолет, который я слышал в продолжение всей моей речи, не пролетит над домом, а потом сказал примирительно:
- Мы ищем истину, господин Голланд. Это наша профессия, так же как и ваша.
- Я не ищу истины.
- Разве вам все равно, правдивы или выдуманы истории, которые вы пишете?
- Само собой разумеется, мне это совершенно безразлично - лишь бы это были хорошие истории.
- Вы шутите!
- Может, не будем рассуждать о профессиональной этике? - сказал я с отвращением.
Он что, действительно верит в истину, этот комиссар полиции?
Я верил в Сибиллу. И Сибиллу у меня отняли.
Истина! Истина!
- Вы католик, господин Голланд?
- Да. Но давайте покончим с этим. Меня уже тошнит!
Он молча посмотрел на меня, потом протянул мне через стол листок бумаги:
- Это адреса и имена всех учеников госпожи Лоредо. Скажите, сколько из них вам знакомо.
Я глянул на список. В нем было две дюжины имен.
- Около десятка, - сказал я.
Это было ложью. Мне были знакомы имена только пятерых из них, я никогда не видел их в лицо. Думаю, он заметил, что я вру.
- А это, - сказал Хельвиг, протягивая мне второй лист, - имена всех друзей и знакомых госпожи Лоредо, которые мы смогли выяснить.
Второй список был еще длиннее. Он содержал около пятидесяти имен. Среди них были актеры, художники и писатели, а также парочка журналистов.
- Как вам удалось составить эти списки?
- Большую часть нам сообщили. Остальное мы выявили сами. Есть ли, на ваш взгляд, у кого-то из этих людей мотив участвовать в похищении госпожи Лоредо?
- Понятия не имею.
- Известно ли вам о… извините, о ее прежних связях?
- Я знаю обо всех ее прежних связях.
- Их было много?
- Достаточно, - сказал я.
Тут я рассвирепел. Он говорил о женщине, которую я любил, в которую верил. Я сказал:
- Со всеми этими мужчинами она рассталась в наилучших отношениях.
- Да, - ответил он, - мы это тоже установили. И знаете, что это означает, господин Голланд?
Я знал. Это значило наихудшее из всего, что могло быть. Нет мотива.
- Вот так, господин Голланд, - сказал он.
Самолет, который сейчас подлетал к Берлину, я хорошо знал. Это был прямой рейс "Пан-Америкен эйрлайнз" из Франкфурта. Самолет садился в девятнадцать ноль-ноль. Я часто прилетал этим рейсом, когда Сибилла была еще жива. И каждый раз она была в аэропорту и встречала меня. Потом мы ехали к Роберту и отмечали встречу. Потом ужинали. И потом ехали домой к Сибилле, в ее маленькую квартирку. И каждый раз мы радовались друг другу, как в первый раз. Когда под утро я засыпал, обнимая ее, у меня было такое чувство, будто я побывал на исповеди и получил отпущение всех грехов. С Сибиллой я был под защитой, в полной безопасности.
- Зайдите завтра утром подписать свои показания, - сказал господин Хельвиг. - Полагаю, вы задержитесь на несколько дней в Берлине?
Я кивнул. Мне было не по себе.
- И еще кое-что, господин Голланд.
- Да?
Он посмотрел на меня долгим взглядом, потом подошел ко мне вплотную, и я почувствовал его прокуренное дыхание.
- В квартире мы не обнаружили никаких документов. Ни паспорта, ни удостоверения, ни других бумаг госпожи Лоредо.
- А больше ничего не пропало?
- Ничего, господин Голланд.
- И что теперь?
Он пожал плечами.
- Следовательно, ничего.
- Боюсь, что сейчас мало что можно предпринять, господин Голланд. Если госпожу Лоредо действительно похитили, то она пока что исчезла из поля нашего зрения.
- И ничего нельзя сделать? Совсем ничего?
Он снова пожал плечами:
- Можно попытаться найти преступников… если они еще в Западном Берлине. Это мы, конечно, делаем. А больше…
Мы оба долго молчали. Напоследок я спросил:
- Вы женаты, господин Хельвиг?
- Я знал, что вы об этом спросите, - тихо промолвил он. - Моя жена умерла год назад. Мы были очень счастливы вместе.
- Как долго? - спросил я.
Он ответил:
- Сорок один год.
Не знаю, каково боксеру, которого послали в глубокий нокаут, но я знаю, как чувствуешь себя, когда в футболе получишь по яйцам что есть силы. Я играл в футбол. Однажды я получил такой удар. Когда меня выносили с поля, у меня было такое чувство, что из меня вывалились все внутренности. Потом три дня я не мог ходить. Я вспоминал этот неприятный эпизод моей жизни, когда выходил из полицейского участка Груневальда. Я пообещал не покидать город, не сообщив своего нового местопребывания. Я сказал, что буду ночевать в квартире Сибиллы, но, похоже, поспешил. Я шел по мокрой и скользкой Бисмаркалле, еще наполовину покрытой снегом, и у меня опять было чувство, будто мне снова дали по яйцам.
Я еще добрел до первой мокрой ледяной скамейки на Йоханнаплац, но там мне пришлось сесть.
- Гляди-ка, мама!
Девчушка в сапожках с мехом проходила мимо, за руку с матерью.
- Пойдем скорее, дорогая, это всего лишь пьяный.
Я поднялся и с трудом потащился дальше. С наступлением вечера спустился легкий туман. Уличные фонари светились в желтых ореолах. На дверь квартиры Сибиллы кто-то кнопкой прикрепил записку. Я прочел: "Извините, пожалуйста, забыл сказать, что завтра рано утром придут собирать плату за электроэнергию. С уважением Эмиль Вагнер".
Поднимаясь по лестнице, я размышлял, что мне делать с квартирой. С мебелью и книгами, с платьями Сибиллы. Кому это, собственно, теперь принадлежит? Насколько я знаю, родственников у Сибиллы не было. И с горечью подумал: а насколько я знаю?
В тусклом свете лестничной клетки я обнаружил и темное пятно на стене, над перилами. Оно было размазано. Кто-то, может быть полицейский фотограф, обвел его карандашом. Значит, это была кровь. Три дня назад она еще текла в жилах прекрасной женщины, в теле, мягком и теплом, живом и возбуждающем. А теперь она была пятном на грязной холодной стене. Сибилла исчезла. Может быть, умерла. Только три дня! Наверное, время не играет никакой роли, когда жизнь разрушает прекрасные вещи. И расстояние тоже. Три дня назад я еще был на другом краю земли, лежал на солнечном пляже Копакабаны. Меня опять зазнобило.
Из-за долго закрытых окон в квартире стояла духота. Я больше не мог выносить запаха роз, открыл балкон и выбросил цветы на террасу. Там они лежали, ярко-красные на белом снегу, и дождь падал на них. Я поискал виски.
Бутылка стояла в холодильнике. Холодильник был включен. Он был поставлен на "средний холод". Это Сибилла. "Она всегда долго регулирует режим в своем холодильнике, для нее это своего рода спорт, - подумал я и тут же поправил грамматику: - Сибилла, бывало, подолгу регулировала режим в своем холодильнике, для нее это было своего рода спортом".
В холодильнике были продукты: овощи, кусочек мяса, содовая и пиво. Я налил себе неразбавленного виски и со стаканом в руке прошел в комнату.
Патефон стоял открытым. На нем лежала пластинка. Я прочитал: Рахманинов, концерт для фортепиано с оркестром номер два. Это было как в плохом фильме.