Я завел механизм и поставил пластинку, но долго не выдержал и выключил патефон. Теперь я слышал только дождь за окном. На большом оловянном подносе лежали письма, которые Сибилла уже никогда не получит, почта за последние три дня. Здесь была и моя телеграмма из Рима. Я просмотрел все. Почтовые открытки из Англии и Австрии. Какие-то люди посылали Сибилле сердечные приветы: "Ты никогда не догадаешься, кто сидит рядом со мной за столиком - Питер Жоли! Мы как раз встретились на Пиккадилли!". Пара счетов. Серое платье готово ко второй примерке, сообщал портной Адольф Якобс, Берлин-Вильмерсдорф, Афинер-штрассе, 32а.
Я пил и думал, что мне сказать портному Адольфу Якобсу? И что ему делать с серым платьем? Должен ли я его оплатить?
- Боже мой! Боже мой! Боже мой!
Я произнес эти слова вслух и стукнул кулаком по столу. Я обращался к Богу. Нельзя обращаться к тому, в кого не веришь! Я произнес эти слова в приступе отчаяния и беспомощности. С таким же успехом я мог говорить проклятья, о проклятье! Что мне теперь делать? Я думал, что делали герои книг, когда с ними происходило нечто подобное? У меня совершенно нет опыта в этой области. У меня еще никого не отнимали таким вот образом. Автоматически я открыл следующий конверт.
"Моя дорогая Сибилла! Мы с Томми были так рады твоему милому письму и сердечно благодарим за твои добрые пожелания к Новому году. Как приятно было узнать, что ты так счастлива со своим Паулем. Мы оба желаем тебе и дальше такого же счастья. Мы непременно приедем на вашу свадьбу в Берлин. Я уже с нетерпением жду встречи с ним…"
Дальше я не стал читать. Я прошел в спальню. Вернулся в комнату. Я ходил туда-сюда и не мог остановиться от нервного возбуждения.
Потом я взял себя в руки, подошел к большому платяному шкафу и распахнул его. Я хотел обыскать всю квартиру, каждый уголок, каждый ящик. Я должен это сделать. Может быть, я найду какой-то след, какое-то доказательство. Так делали герои романов. И всегда они находили доказательства, следы.
Платья аккуратно висели на плечиках, белье лежало на полках. Пахло духами. Пахло Сибиллой. Я перевернул кучи кружевных рубашек и трусиков. Ничего. Карманы костюмов. Пусто. Вот они висят рядом, зеленый костюм и черный! Я слышу голос Сибиллы: "Что мне надеть? Зеленый или черный костюм?" И я вижу ее перед собой, стоящую в неярком холодном свете нашего прощального утра, обнаженную, в чулках: "Посмотри на меня еще раз внимательно, любимый, чтобы ты никогда не забыл, как я выгляжу".
"Я никогда тебя не забуду, сердце мое! Я могу закрыть глаза и в любой момент сразу вижу перед собой твое лицо, твое тело".
- О боже! О проклятье, проклятье, проклятье!
В шкафу я ничего не обнаружил.
Я открыл ящики комода. Здесь были коробки и папки, старые рисунки, картинки, альбом. Чужие люди стояли на фотографиях возле Сибиллы. Большей частью все смеялись. Сибилла в купальнике. Сибилла в театре, Сибилла в баварских горах. Это были старые фото. Потом я нашел свои письма. Они лежали в коробке из-под бальных туфель. Я прочитал два и снова положил все на место.
Пара старых золотых бальных туфелек. Нитка жемчуга. Семь засушенных незабудок. Потрепанная кукла. Маленький красный ежедневник за 1955 год. Я полистал его. Возле чисел тут и там стояли пометки почерком Сибиллы: "15 апреля - красные розы. 17 апреля - письмо и гвоздики. 22 апреля - письмо. 24 апреля - телеграмма".
Я пролистал немного дальше.
"11 мая - орхидеи и письмо. 13 мая - письмо. 19 мая - розы. 25 мая - розы. 27 мая - наконец-то! На неделю. Я счастлива".
Она помечала получение каждого моего письма. Каждый раз, когда я посылал ей розы, она записывала это. 27 мая я - наконец-то! - приехал на неделю в Берлин. И тогда она была очень счастлива.
Я пролистал календарь до конца года. Записи были все те же. Они касались только нас двоих. Возле 31 декабря стояло: "Благодарю Тебя, Господи!" Она написала это неполных три месяца назад. Я положил ежедневник на место и задвинул ящик. В этот момент зазвонил телефон.
Я вздрогнул так, что стакан вылетел у меня из рук.
Телефон звонил и звонил. Это было едва ли не самое ужасное, что мне когда-либо пришлось пережить - этот заливающийся телефон в мертвой тишине квартиры.
Аппарат стоял в холле.
Я подошел к нему, но медлил. Кто это мог быть? Полиция? Кто-то, кто разыскивал меня? Но кто мог искать меня в квартире Сибиллы? Липкой от пота ладонью я взял телефонную трубку и ответил.
- Алло! - раздался нежный женский голос. - Кто это?
- Восемьдесят семь - тринадцать - сорок восемь.
- Можно госпожу Лоредо?
Дождь барабанил в окно, я смотрел на розы, лежащие на снегу на террасе.
- Нет, к сожалению, - ответил я.
- Ее нет дома?
- Нет.
- А с кем я говорю? - Голос звучал очень бодро.
- Меня зовут Голланд.
- О, господин Голланд! Я рада, что мне посчастливилось хотя бы услышать ваш голос! Сибилла столько мне о вас рассказывала!
Ее было не остановить:
- Я Хельга Маас, давняя подруга Сибиллы. Может быть, вы слышали обо мне? Ах, если бы вы только знали, сколько лет мы Сибиллой знакомы друг с другом!
Она говорила невозможно быстро. Я уже и не пытался ее прервать.
- А где она? Наверное, еще в городе? Да? Я не хотела вам помешать! Знаете, господин Голланд, мы только что вернулись из Кицбюэля. С мужем. Мы ездили кататься на лыжах. Это было чудесно! Такие очаровательные люди! Я хотела только поздороваться с Сибиллой. Передайте ей, пожалуйста, привет, ладно? Я перезвоню ей завтра утром!
- Хорошо, - сказал я. - Я передам.
- Спокойной ночи, господин Голланд!
- Спокойной ночи, госпожа Маас.
- На этот раз вы просто должны прийти к нам на чашку чая, Сибилла и вы!
- С удовольствием.
Мне стало совершенно ясно, что второго такого звонка я не вынесу. Телефон мог зазвонить в любую минуту. Я надел пальто и вызвал такси. Я оставил гореть все лампы в квартире и тщательно запер дверь. Когда я выбрался на улицу, такси уже ждало.
12
Я поехал к Роберту.
На Курфюрстендамм снега уже не было, он весь стаял. Асфальт блестел под дождем. Центральная улица с ее магазинами была ярко освещена. Неоновые рекламы сверкали и мигали и создавали обманчивое впечатление лихорадочной жизни и американского процветания, но уже примыкающие улицы были погружены во тьму, и руины сорок пятого окутывались ночным туманом.
На улице в этот вечер было мало прохожих. Проститутки стояли в основном у подъездов домов. Они кутались в шубы и мерзли. Некоторые переступали с ноги на ногу, чтобы согреться. Для них это был не самый удачный вечер.
Когда я вошел в бар Роберта, пианист склонился над роялем и заиграл "Се си бон". Он играл эту песню, когда мы с Сибиллой пришли сюда в первый раз, и с тех пор эта мелодия стала чем-то вроде нашей визитной карточки. Он всегда начинал ее играть, как только мы появлялись. Старая песенка в конце концов всегда приводила нас в сентиментальное расположение духа. Пианист начал совершенно бездумно, потом вдруг вспомнил, его лицо вытянулось, он прервался и, когда я проходил мимо него к стойке, сказал:
- Мне очень жаль, господин Голланд, я не подумал…
- Ничего, - сказал я и подал ему руку. Его звали Энкинс. - Продолжайте играть дальше. Все нормально.
Он слегка помедлил, потом смущенно кивнул и снова заиграл "Се си бон". Бар Роберта был выдержан в красных тонах. Здесь были маленькие столики в нишах, танцевальная площадка и полукруглая стойка. Я сел с краю за обитую мягким стойку. Освещение было интимным, несколько человек тихо переговаривались, ансамбля не было - только пианист. Все это нам с Сибиллой и нравилось в баре Роберта. На стойке и на столиках горели свечи…
Барменша была пышной платиновой блондинкой. Когда она улыбалась, были видны ее прекрасные керамические коронки.
- Добрый вечер!
- Добрый вечер!
Мы не были знакомы. Видно, она работала здесь недавно.
- Двойное виски, пожалуйста.
Покачивая бедрами, она пошла туда, где стояли бутылки. Она была еще очень молода и относилась к своей работе серьезно.
- Господин Голланд! - Через бар ко мне шел Роберт.
Он был приземистый и наполовину лысый. Под чувственными глазами висели тяжелые мешки, и у него был большой кривой нос. Все это в сочетании с неизменно приветливой улыбкой на губах делало его лицо добрейшим на свете. Роберт был всегда великолепно одет и приятно пах туалетной водой и сигарами. Он пожал мне руку и негромко сказал:
- Я ждал вас. Каждый вечер.
- Здравствуйте, Роберт! - ответил я.
Мы обращались друг к другу на "вы", Сибилла и Роберт говорили друг другу "ты", они были знакомы гораздо дольше.
Роберт Фридман жил с 1933 по 1946 год в Лондоне, хоть и родился в Берлине. Он вынужден был эмигрировать по вполне понятным причинам. В Лондоне его дела шли хорошо, но при первой же возможности он вернулся в Берлин, Берлин сорок шестого, Берлин холода, голода и нищеты. Он говорил: Берлин - единственный город, в котором он может жить. Воскресным утром он садился в свой маленький автомобиль и ехал со своей собакой на Ризельфельдер. Там он гулял около часа, потом возвращался в Груневальд. Здесь была пивная, в которой он каждое воскресенье перед обедом встречался с друзьями: двумя супружескими парами, одной дамой и несколькими молодыми людьми. С одиннадцати до часу они сидели там за большим непокрытым столом и пили пиво и штейнхегер, а собака получала свою котлету. Роберт курил небольшую сигару и общался со своими друзьями. Они рассказывали ему последние анекдоты, и последние скандальные истории, и вообще все свежие новости. Для Роберта это были его лучшие часы. Поэтому-то, как сказал он мне однажды, он и вернулся в Берлин. В эмиграции Роберт все время тосковал по этим дружеским пирушкам. Для него не было ничего прекраснее их. "Здесь, в Берлине, знаешь, что ты на своем месте, - говорил он. - Здесь твои друзья, здесь ты не чужой". Роберт Фридман жил один. Его жена умерла. Она слишком долго оставалась в Берлине, потому что думала, что вообще не сможет расстаться с этим городом.
- Господин Голланд, - пробубнил Роберт, присаживаясь на табурет возле меня, - со смерти моей жены у меня никого не было ближе Сибиллы. Скажите, чем я могу помочь вам? Я все сделаю, господин Голланд! Все, что в моих силах, чтобы помочь вам.
Барменша поставила передо мной виски и деликатно удалилась. На другом конце стойки она начала протирать стаканы.
- Кто мог это сделать, Роберт? Кто, Роберт, кто?
- Я не знаю. Это ужасно. Мы все ломали голову. И никто не нашел ответа.
- У нее были враги, Роберт?
Он молча покачал головой.
Я залпом опустошил свой стакан и сделал знак барменше. Она кивнула и наполнила новый. Роберт сказал:
- Поставьте сюда бутылку, Коко, и дайте мне тоже стакан. Не обращайте на нас внимания. За эту выпивку платы не будет.
Когда Коко отошла, а Роберт наполнял свой стакан, я сказал:
- Вы знали Сибиллу дольше, чем я, Роберт.
Он мрачно кивнул.
- Я познакомился с ней в сорок шестом.
- Вот именно, Роберт. Вы знаете, я любил Сибиллу. Я спрашиваю не из ревности. Этого не могли сделать в одиночку люди с той стороны. Это невозможно! Кто-то из Западного Берлина помог им. Кто? Я должен найти того негодяя, кто сделал это! Скажите, что за мужчины были в ее жизни? До меня, имею я в виду.
Роберт молчал. Пианист играл "Апрель в Португалии". Это тоже была одна из наших любимых песен. Какая-то влюбленная пара танцевала, тесно прижавшись друг к другу. Мы тоже всегда так танцевали.
- Пожалуйста, Роберт!
- Конечно, мужчины были, - наконец сказал он. - Сибилла была одинока. Но она не была счастлива.
- Почему?
- Она многое пережила в войну. - Он достал сигару, его пальцы были желтыми от табака. - А в сорок шестом мы все в Берлине были немного одичавшими. Да, господин Голланд, была целая вереница мужчин, очень милых. С тех пор как Сибилла встретила вас, у нее больше никого не было. Только вы.
- Да, да, я это знаю. Говорю же, я не ревнив.
- Подождите-ка, господин Голланд.
- Что?
- Конечно, сейчас в Берлине только и разговоров, что о Сибилле. Ходят разные слухи. Вы еще много чего услышите. Что у Сибиллы была куча любовников, что она не умела себя вести и так далее.
- Это мне безразлично. Мне она была верна.
- Да, господин Голланд. Да! - Он важно посмотрел на меня. - Если бы я был моложе и перестал бы любить свою жену, я бы попросил Сибиллу выйти за меня замуж.
- Вы до сих пор любите вашу жену, Роберт?!
- Естественно.
- Но она давно умерла!
- Теперь это не имеет никакого значения, - ответил он. - В Лондоне - да, там я уже начал ее слегка забывать, но с тех пор как я снова в Берлине, Сара всегда рядом со мной. Я думаю, что и я навсегда останусь с ней. Я уже слишком стар. Поздно начинать что-то новое.
Он взглянул на меня:
- Господин Голланд, вы меня поймете. Мне кажется, Сибилла не была типичной женщиной. Я имею в виду ее внутренний мир. В ней было многое от мужчины, не правда ли?
- Да, - сказал я.
- Она чувствовала как мужчина. А когда она - еще до вас - с кем-то расставалась, то делала это тоже по-мужски. Думаю, она все делала так: любила, пила, курила, думала.
- Прежде всего думала, - подтвердил я. - Поэтому мы так привязались друг к другу. Не только из-за постели, Роберт. А из-за того, что у нас всегда совпадали взгляды. Иногда нам даже не надо было говорить, мы просто смотрели друг на друга - и один уже знал, что думает другой.
- Так было и у нас с Сарой, - сказал он.
- Вы верите, что Сибилла была как-то связана с секретными службами?
- В Берлине каждый третий с ними как-то связан. Но я в это не верю.
- Мы хотели пожениться, Роберт.
- Да, - ответил он, - я знаю. Я встретил Сибиллу на улице, и она рассказала мне об этом. Я был бы у вас свидетелем на свадьбе.
Мы выпили. Теперь бар был полон. Я почувствовал, что у меня в желудке все пылает и бурлит. Я знал, что это значит. Вазантрон не помог. Проявлялась моя диарея. Я надеялся, что это, по крайней мере, будет не сильный приступ. Немного помогало виски. Так что я пил.
- Полиция была у вас, Роберт?
- Да. Очень милый человек по фамилии Хельвиг. Он показал мне список людей, которые знали Сибиллу. Я добавил еще пару имен.
- И ни у кого из этого списка не было мотива? - спросил я.
- Ни у кого, господин Голланд. Сибиллу все любили.
- А те, кто теперь поносит ее?
- Это те, кто не знает Сибиллу. Посторонние. Сплетники.
Уже несколько часов я ходил со своими вопросами по замкнутому кругу.
- А кто последним видел ее, Роберт? Может, вы знаете?
- Госпожа Лангбайн, - тотчас же ответил он.
- Вы знаете эту даму?
- Да, хорошо. Вера Лангбайн - подруга Сибиллы, - сказал он помедлив.
- Мне надо с ней поговорить. Вы можете мне помочь? У вас есть ее адрес?
Он кивнул и записал мне ее адрес вместе с телефоном:
- Позвоните ей завтра утром, но не раньше одиннадцати. Вера долго спит.
Колики скрутили мне желудок. Я застонал.
- Что случилось?
- Перемена климата. Меня при этом всегда беспокоит желудок. Ничего страшного, надо просто приложить грелку.
- Не хотите переночевать у меня? В моей квартире? Я присмотрю за вами.
- Нет, спасибо. - Я допил свой стакан. - Мне лучше побыть одному.
- Я сделаю для вас все, господин Голланд, все! - Он был похож на старого бернардинца.
- Спасибо, Роберт. Но, думаю, скоро пройдет. - Мои внутренности жгло как огнем. Не знаю, как еще доберусь до дома.
- Послушайте, господин Голланд, если вы завтра пойдете к Вере, то мне лучше сейчас объяснить вам ситуацию в ее доме, чтобы вы не допустили бестактность. У Веры все не так просто.
Я сказал:
- У многих людей в Берлине сейчас все не так просто.
Он вздохнул:
- Кому вы это говорите?! А все эта проклятая изолированность, эта островная жизнь. Мы все здесь с окопными сексуальными комплексами.
- Не только с сексуальными, - сказал я.
- Значит, слушайте. Итак, есть супружеская пара Лангбайн. Муж - очень богатый ювелир. Далее, есть супружеская пара Ханзен. Супруги Лангбайн любят друг друга. Супруги Ханзен - не любят. Но, несмотря на то что господин Лангбайн любит госпожу Лангбайн, он уже долгие годы не считает возможным спать с ней. Поэтому супруги Лангбайн разошлись и больше не живут вместе. Супруги Ханзен тоже разошлись. Госпожа Ханзен живет одна, а господин Ханзен живет у госпожи Лангбайн.
- А господин Лангбайн?
- Снял себе отдельную квартиру.
- Итак, мужчина, которого я, возможно, встречу у госпожи Лангбайн будет господин Ханзен?
- Точно.
- Ну, это не так уж сложно, - сказал я. - А зачем вы мне все это объясняете, Роберт?
- В Берлине тотчас же пойдут разговоры, что вы посетили Веру, господин Голланд. В Берлине все разлетается мгновенно. И госпожа Ханзен, конечно, сразу же узнает и будет звонить вам и расспрашивать. Она всегда так делает. Она звонит всем, кто входит в контакт с Верой. Я хочу, чтобы вы понимали ситуацию.
- Я понимаю так, что госпожа Ханзен ненавидит госпожу Лангбайн.
Он покачал головой:
- Нет, они близкие подруги. Госпожа Ханзен ненавидит господина Лангбайна.
- Но тот же сам обманут! Он ни в чем не виноват!
- Так говорите вы. А госпожа Ханзен говорит, что он один во всем виноват. И здесь все участники едины во мнении.
"Ах, Сибилла, - подумал я. - Как счастливы были мы оба!"
Я сказал:
- Берлин - своеобразный город.
- И тем не менее единственный, в котором еще можно жить, господин Голланд. Единственный город на земле! - Он улыбнулся своей печальной еврейской улыбкой, и мешки под его глазами стали еще больше и темнее.