Ровно в девять часов утра, когда все уже были в сборе, зашли показаться Косых с Малолетковой, и чертежник Лыков принялся по обыкновению оттачивать карандаши, в потолке вдруг что-то подозрительно зашелестело, забулькало, заурчало, и примерно через минуту на бумаги инспектора Спиридонова плюхнулась первая увесистая капля, которая произвела поцелуйный звук. Вслед за сигнальной каплей дробно заморосило, а в четверть десятого пошел натуральный дождь. Впрочем, лило не со всей площади потолка; в ширину потоп обрушился ровнехонько на проход между столами, а в длину захватил промежуток прохода от тумбочки, где хранилась справочная литература, до двери, обитой коричневым дерматином; по периметру же свод только подернулся изморосью, как вспотел.
Когда еще только дробно заморосило и ни с того ни с сего повалил духовитый пар, все в крайнем беспокойстве повскакали со своих мест, так как работники сектора были люди нездоровые, преимущественно гипертоники, а Косых с Малолетковой даже проворно вскарабкались на клюшкинский стол, свалив с него несколько папок, пластиковый стаканчик для карандашей, коробку из-под скрепок и дырокол.
- А-атлична! - воскликнул Лыков. - Вот это, я понимаю, охрана умственного труда!
- Ну при чем здесь охрана умственного труда?! - сказал завсектором Журавлев. - Любишь ты, Лыков, огульно критиковать! Вот, положим, вскочит у тебя прыщ на носу: кто в этом виноват, - обмен веществ или советское здравоохранение?
- Советское здравоохранение, - сердито пробурчал Лыков.
Журавлев вытащил из кармана пиджака свое полотенце, высморкался, протер другим концом лысину и сказал:
- Так и тут: дело отнюдь не в слабой охране труда, а в изношенности водопроводных коммуникаций. Этому водопроводу, наверное, двести лет, и если бы он не тек, то было бы даже странно.
- В Риме есть водопровод, которому две тысячи лет, - сказал Спиридонов, - и ничего, работает, как часы.
- А у меня дома водопроводу без году педеля, потому что мы только что заселились, - вступила Зинаида Косых. - И что же вы думаете: течет!
- Они, наверное, трубы делают из картона, - на язвительной ноте заметил Зюзин.
- Присматриваюсь я к жизни и замечаю, - сказал инженер Страхов, поправляя свои очки: - Все как-то хиреет - от водопроводных труб до интеллигенции.
- Что правда, то правда, - поддержала его Малолеткова и настороженно скосилась на потолок. - Вот возьмем мою кошку: положенный срок ходила она, я извиняюсь, беременная, потом исчезла рожать, а денька через три как ни в чем не бывало возвращается без котят… Бросила, гадюка такая, своих котят!
- Про котят это, конечно, очень интересно, - сказал нормировщик Клюшкин, - но, с другой стороны, нужно как-то выходить из создавшегося; положения, а то потонем здесь к чертовой матери, вот и все!
Действительно, с потолка продолжало лить, стоял душный пар, почему-то припахивавший валенками, на полу уже образовалась сплошная лужа, и в конце концов все вынуждены были по примеру Косых с Малолетковой устроиться на столах. Картина вышла забавная и немного сказочная, неземная: огромный Журавлев, даже устроившись на столе, умудрился придать своей позе нечто руководящее, деловое; Вечерний Студент, то есть инспектор Спиридонов, скособочившись, принялся за бумаги; технолог Зюзин забрался на стол с ногами, притулился к стене и вперился в потолок; чертежник Лыков сидел, что называется, по-турецки; на столе, стоявшем в левом дальнем углу, собрался целый экипаж, так как на нем разместились нормировщик Клюшкин, Малолеткова и Косых; инженер Страхов по-ребячьи болтал ногами. Сквозь теплую, пахучую дымку эта картина виделась одновременно и ожившим анекдотом и каким-то бесовским фризом на современную тему, а тут еще Малолеткова зачем-то включила свет, и в картине немедленно появилось нечто от неприятного сновидения.
- А чего тут особенно думать, - не отрываясь от бумаг, сказал Спиридонов, - нужно просто послать кого-нибудь за сантехником, и он перекроет воду.
- Так ведь пока до двери доберешься, нитки сухой не останется! - сказал Зюзин, вытараща глаза.
- Тем более что ноль градусов на дворе, - заметила Малолеткова. - Пока туда-сюда, в сосульку превратишься, не то что схватишь, я извиняюсь, воспаление придатков или другую какую-нибудь болезнь.
- У нас вода не по Бойлю-Мариотту застывает, а при минус четырех, - объявил инженер Страхов и тронул свои очки.
- А-атлична! - воскликнул Лыков. - И тут у нас непорядок!
После этих слов наступило довольно продолжительное молчание, озвученное мерным шумом воды, которая настойчиво сеяла с потолка. Наконец Журавлев сказал:
- В конце концов производственная дисциплина есть производственная дисциплина. Вот я сейчас просто-напросто распоряжусь, кому идти за сантехником, и пусть кто-нибудь попробует заикнуться! Ваш выход, товарищ Зюзин!
- Интересно, а почему я?
- Попрошу без дискуссий. Ваш выход, товарищ Зюзин!
- Ну, Александр Иванович, это уже называется - волюнтаризм. Все-таки мы не в казарме, верно?
- Послушайте, товарищи, у меня имеется предложение, - сказала Зинаида Косых. - Давайте как-нибудь разыграем, кому идти.
- Например, можно кинуть на пальцах и посчитаться, - предложил нормировщик Клюшкин.
- От этого тезиса попахивает подворотней, - отозвался Журавлев и высморкался в свое полотенце.
- Хорошо, - сказал Спиридонов, откладывая бумаги, - давайте придумаем какое-то интеллектуальное соревнование. Предположим, кто меньше всех назовет городов на А, тот и отправится за сантехником.
- Больно ты умен! - сказал Лыков. - Мы тут не помним, как в школе дверь открывается, а ты нам предлагаешь это… интеллектуальное соревнование. Конечно, ты нас забьешь!
- Ну, это не обязательно, - сказал Зюзин. - Другой закончит один техникум и два института, а все равно дурак дураком.
- Гм! - произнес Спиридонов и отвернулся к окну, за которым то и дело мелькали ноги прохожих.
- Вот был у меня в жизни один интересный случай, - продолжал Зюзин, поудобнее притуливаясь у стены. - Этот случай как раз и говорит нам о том, что лучше одна башка на плечах, чем четыре образования за плечами.
Но сначала нужно отметить, что я долго искал свое место в жизни. Был я плотником, официантом, матросом, проводником на маршруте Москва - Владивосток, дворником, шофером, а в семьдесят девятом году даже работал в научной экспедиции на Памире. Эта экспедиция искала снежного человека.
И вот как-то в Гарме, в чайхане, я познакомился с мужиком, который мне раз и навсегда доказал, что лучше одна башка на плечах, чем четыре образования за плечами.
Этот мужик был шофер, на этом мы и сошлись. Он все возил - от овец до боеприпасов и, между прочим, два раза в месяц, или, может быть, чаще, возил дизельное топливо на высокогорную сейсмостаицию, которая была где-то у черта на куличках, - где именно, я не знаю.
Так вот, сидим мы с ним в чайной и беседуем на отвлеченные темы: он мне про землетрясения, я ему - про снежного человека. Но потом ему чего-то надоело талдычить про землетрясения, он так довольно зло на меня посмотрел и вдруг говорит:
"Дармоеды вы. То есть и ты, и все твои ученые - дармоеды".
"Это почему же?" - спрашиваю его.
"Потому что все равно вы не найдете снежного человека, жила у вас не та".
"А ты, - говорю, - почем знаешь?"
Он говорит:
"Знаю!"
Этот мужик с такой, я бы сказал, железной уверенностью произнес свое "знаю", что у меня под ложечкой засосало. Думаю: точно ему что-то известно про снежного человека! Кумекаю: как бы мне его расколоть?! Ведь какой это был бы весомый вклад в биологическую науку, если бы мы через этого шофера вышли на снежного человека! Естественно, я поставил вопрос ребром:
"Хоть ты что, - говорю, - а секрет открой!"
К моему удивлению, он только с полчаса покобенился для приличия и после этого говорит:
"Ну, так и быть, - говорит, - для милого дружка и сережка из ушка. Только ты мне взамен организуешь в своей экспедиции противотуманные фары и новый карданный вал".
Денька через три я ему свободно организовал противотуманные фары и новый карданный вал. Засели мы с ним в чайхане, взяли ящик пива, маленькую тележку соленых сушек, и я, как говорится, беру быка за рога. Спрашиваю его:
"Что ты конкретно можешь сказать про снежного человека?"
Он в ответ:
"Конкретно могу сказать, что я с ним время от времени выпиваю…"
Нет, вы погодите ржать, это сейчас вам смешно, а мне тогда было категорически не до смеха. Шутка сказать: передо мной сидел человек, который время от времени выпивает с загадкой века!
Ну, слово за слово - вытянул я из него такую историю… В один прекрасный день, когда этот шофер вез дизельное топливо на высокогорную сейсмостанцию, он остановился на перевале, чтобы закрыть капот. (Они там в гору постоянно ездят с открытым капотом, а то двигатель перегревается.) Так вот, остановился он на перевале, закрыл капот, присел на обочину покурить и вдруг замечает в стороне от дороги огромные человеческие следы. Если бы это были следы ботинок, то ясно, что тут прошел какой-нибудь спец по землетрясениям, который носит шестидесятый размер, но в том-то все и дело, что это были следы от босой ноги. Походил шофер вокруг, походил, но в этот раз снежного человека не обнаружил.
В другой раз неподалеку от того самого места он опять встретил знакомый след и сделал вывод, что снежный человек появлялся здесь более-менее регулярно. Тогда этот шофер решил его приманить и тут проявил такую замечательную смекалку, которую не дает никакое образование: он решил приманить его на спиртное, рассудив, что хоть он и снежный, а все-таки человек. Водку и "чернила" он сразу отверг, потому что их запах мог навсегда отпугнуть снежного человека, а сделал ставку на "Донское игристое", которого тогда было в Гарме хоть залейся. Метрах в пятистах от горной дороги, за косогорчиком, он оставил на видном месте две бутылки "Донского игристого" и уехал.
На другой день приезжает - угощение не тронуто. На третий день приезжает - угощение не тронуто. На пятый день приезжает - угощение не тронуто. На десятый день приезжает - в бутылках пусто. В общем, он много раз повторял эту операцию и в конце концов добился того, что загадка века стала поджидать его у дороги: сидит себе на камушке, в руках тара.
С тех пор этот шофер с ним время от времени выпивал. Пили они исключительно "Донское игристое", хотя шофер один раз попробовал спровоцировать его на "Московскую" и "чернила", - снежный человек понюхал это дело и скорчился лицом, дескать, как это только вы, ребята, пьете такую гадость…
- А рассказывал этот шофер, какой он был из себя? - поинтересовалась Зинаида Косых.
- Обязательно, - сказал Зюзин. - Такой же, говорит, человек, только покрытый шерстью и по-нашему ни бум-бум. Пить он еще здоров: этот шофер уже в полном раскладе, а ему хоть бы что.
В тот же день, когда я выведал у шофера про снежного человека, являюсь я к начальнику нашей экспедиции и говорю:
"Так и так, - говорю, - я вышел на мужика, который лично знает снежного человека".
Уж очень мне захотелось вставить перо нашим профессорам.
Начальник, хоть и не то, чтобы мне поверил,, но все же попросил его с этим шофером познакомить. Я их, конечно, свел. Наш начальник собственными ушами выслушал шоферскую историю и сказал:
"Раз такое дело, то вы, товарищ, во имя науки обязаны нам помочь".
"Это как?" - спрашивает его шофер.
"А так: подсыпьте снежному человеку в "Донское игристое" снотворного порошка - мы его и возьмем".
Шофер ухмыльнулся и говорит:
"За кого держишь, гражданин начальник?!"
- Так! - сказал завсектором Журавлев. - Вместо того, чтобы опрометью бежать за сантехником, Зюзин нам рассказывает анекдоты!
- Действительно, товарищи, - отозвалась Малолеткова, - надо что-нибудь предпринять. Ведь еще полчаса, и можно будет купаться.
Инспектор Спиридонов, который всегда болезненно откликался на шутки, касающиеся высшего образования, видимо, решил показать, что, несмотря на занятия в "керосинке", он тоже не лыком шит, и вдруг начал молча расшнуровывать свои туфли. После того, как туфли и носки были сняты, Спиридонов до колен закатал штаны, накинул на голову пиджак и под водопроводным дождем зашлепал по воде к двери.
- Наконец-то нашелся один настоящий мужчина! - сказал Зинаида Косых, на что Спиридонов ответил всем своим видом: "Это еще сравнительно чепуха".
Дойдя до двери, Спиридонов пнул ее раз, другой, по она что-то не поддавалась. Дверь то ли забухла, то ли на нее приосела подмокнувшая стена, то ли сломался замок, а может быть, она по каким-то таинственным причинам бросила открываться, как это иногда бывает с московскими окнами и дверьми. Спиридонов толкнул дверь еще раза два и печальным шагом вернулся на свое место.
- Шутки шутками, товарищи, - сказал Страхов, - а положение становится угрожающим.
- А-атлична! - воскликнул Лыков. - В восьмидесятых годах двадцатого столетия посреди Москвы тонет целый сектор инженерно-технических работников, и будто бы так и надо!
- Что бы ни случилось, друзья, - сказала Малолеткова, - будем сохранять мужество. Тем более я не верю, что мы можем вот так запросто потонуть.
Спиридонов, сидевший на своем столе в закатанных штанах, босой и без пиджака, подумал, что это Малолеткова ставит его в пример, и напустил на лицо равнодушное выражение.
Журавлев высморкался.
- Я не перестаю удивляться на наш народ, - заявил Страхов, поправляя свои очки. - Воды почти уже по колено, а он отказывается тонуть… Потонем, товарищи! Еще как потонем!
- Главное, спокойствие, - сказал нормировщик Клюшкин. - Спокойствие, презрение к опасности, и победа будет за нами. Например, к тебе подступают с ножом к горлу, а ты: "Пошел вон, дурак!" Вот был со мной, дай бог памяти, в 1961 году один интересный случай. Точно, это было в 1961 году, потому что, как сейчас помню, только-только пошли новые деньги. Я как раз в ту пору начинал свою трудовую биографию. Работал я одновременно и подручником каменщика, и каменщиком, и землекопом, и маляром - тогда еще не было такой резкой специализации.
Дело было в мою первую трудовую получку. Получил я, значит, получку и сразу пошел в сберкассу. Мы с бригадиром даже по этому поводу ни грамма не выпили, потому что бригадир мой был гипертоник, а я это дело сызмальства игнорирую. Значит, получили мы получку и в разные стороны: кто на танцплощадку, кто в поликлинику, а я прямым ходом в сберкассу, класть получку на книжку, потому что по обоюдной договоренности с родителями я решил копить деньги на мотороллер.
А пришел я в сберкассу, надо сказать, к закрытию. В очереди передо мной стояло только человека четыре, и больше не было ни души. И вот, когда до конца рабочего дня оставалось минут пятнадцать, вдруг заходят в сберкассу несколько подозрительных мужиков. Не то чтобы у меня на уголовников глаз наметанный, не то чтобы я тогда был особенно трусоват, по тут во мне что-то ёкнуло. Почему-то я сразу смекнул, что они сейчас будут сберкассу грабить. И точно: мялись эти мужики, мялись, а потом один из них, уже пожилой, прислоняется спиной к входной двери, вынимает ТТ и спокойным голосом говорит, как будто остановку объявляет:
- Спокойно, граждане, это налет. Если кто вякнет - изрешечу.
Хотя в его голосе было еще какое-то идольское выражение, точно он или шутит, или ему действительно наймется кого-то изрешетить. Значит, объявил этот мужик про налет, и у всех присутствующих душа, понятное дело, в пятки: обмерли все, боимся дышать. Тем временем двое других уголовников подходят к кассиру, наставляют на него револьверы, а который из них молоденький - говорит:
- Руки за голову!
Вы, наверное, не поверите, но кассир на него ноль внимания, фунт презрения. Мужичок это был, как сейчас помню, довольно немолодой, прямо будем говорить - старичок. И вот поди ж ты: такое самообладание под дулами револьверов! Но это еще что; он потом запер все ящички, а ключ положил в карман. И глядит, понимаете ли, на уголовников невинными глазами, как будто ничего особенного не случилось.
Молодой уголовник ему опять:
- Я же тебе сказал, гад, руки за голову!
А кассир в ответ:
- Может быть, еще и ноги за голову?
Тут эти два уголовника даже несколько растерялись. Который молодой от растерянности оглянулся на того, что стоял у двери, на пожилого, - видно, он был у них заводила. Пожилой подсказывает:
- Он, наверное, смерти не боится.
- Ты что, старый, смерти не боишься? - говорит за ним молодой.
Кассир отвечает:
- Смерти только сумасшедшие не боятся. Смерти я боюсь, это я вас, сукиных детей, не боюсь. Я же насквозь вижу, что вы за компания - измайловская шпана.
Тут молодой обиделся.
- Ты чего, - говорит, - старый хрен, выступаешь?! - И к пожилому - Хряк, чего он выступает?! Гад такой! Можно, я его замочу?
Заводила отрицательно помотал головой и сказал кассиру:
- Ты, старый, кончай тут вола тянуть. Тем более что на все про все нам остаются считанные минуты. По нашим подсчетам вот-вот менты будут тут.
- На этот предмет можете не беспокоиться, - говорит кассир. - У нас пятый день сигнализация не работает. Тем не менее имейте в виду, что народных денег вы не получите ни под каким видом. Я народные деньги буду отстаивать до последнего издыхания. Какие, понимаете, прохиндеи!..
Мы, то есть которые вкладчики, от этих слов, прямо будем говорить, немного оцепенели; мы такой отчаянной храбростью были прямо поражены. Ведь у кассира только и оставалась надежда на сигнализацию, а он откровенно признался, что она не работает пятый день!
Потом молоденький говорит:
- Я тебя, кассир, в последний, раз спрашиваю: отдашь деньги или нет?
Кассир:
- Даже не заикайтесь!
- А я говорю, отдашь!
- Ни за какие благополучия! Я врагам народа сроду не потакал.
Тут в разговор вступил пожилой.
- Ты, - говорит, - старик, отвечай за свои слова. Какие мы враги народа, мать твою так?! Мы, что ли, твои деньги берем? Мы деньги государственные берем. А у государства с этим делом довольно просто: сколько захочет, столько и напечатает. Так что про врагов народа ты немного загнул.
- Никак нет! - говорит кассир. - Именно что вы матерые враги народа, и я прямо удивляюсь, как вы дожили до сорокачетырехлетия Октября. Что же касается государственных денег, то это вредная демагогия, поскольку государство - это мы.
- Слушай, Хряк, - вступил молодой, - я предлагаю сворачивать эту бесплодную дискуссию. Я сейчас данного кассира все-таки пристрелю. Тем более что он обзывает нас последними словами!.. Его слушать, это надо иметь ангельское терпение!
Заводила сказал: