Вадик тоже засобирался домой. У него уже были отложены денежки на какие-никакие подарки для отца-матери и на приличные сигареты, которые не стыдно будет достать из кармана в родных местах. "Сходить, что ли, к Аделаиде", – прикидывал забуревший в мужском одиночестве Вадик, но тут же отменил это намерение: он ведь собирался ехать домой вместе с Лешкой и Манькой – на Лешкиной "шестерке". Ну приедут, гостевать же будут вместе, гуртом, как Манька посмотрит, если он к ее мамке подобьется? А может, пусть ее смотрит, как хочет, пусть отрежется от него этот ломоть, эта Манька никудышная, не станет больше застревать в его башке…
Настал последний перед перерывом клубный день. Торговля шла бойко. Оптовики стремились "закупиться" перед каникулами. Их точки на рынках, в школах, в вестибюлях больниц и учреждений, а также прилавки в гастрономах и супермаркетах в каникулярное время как раз и приносили хороший доход. Вадику пришлось немало поноситься по лестницам с пачками и россыпью, причем россыпь он упаковывал в коробки из-под канцелярки и заворачивал в бумагу, скрепляя скотчем, и вручал покупателям, получая удовольствие от собственной добросовестности. И был в приподнятом настроении. Раз в час, правда, отлучался перекурить, Стараясь совместить свои перекуры с Лешкиными. Это не всегда, к сожалению, удавалось, потому что у каждой точки был свой ритм, свои покупатели, свои заморочки. Иногда же все-таки совпадало, и они стояли под снежком и степенно покуривали – два брата, два солидных человека, и Лешка порой еще прихватывал в буфете черный кофе в бумажном стаканчике и покуривал, отхлебывая кофеек. Выглядело нехило!
Однажды Лешки не было на работе, и Вадик курил один. Но тоже – с кофе. Прихлебывал, степенно пуская дым, – важничал. Леонид Петрович, случайно застав его за этим занятием, едва сдержал улыбку.
И вдруг в последний предканикулярный день Вадик вернулся с перекура – туча тучей. Вали в это время рассматривала какой-то яркий глянцевый журнал. Моды пополам с умеренной эротикой.
– Вадик, как тебе? – спросила она игриво. Роскошная шоколадная красавица занимала целый разворот. Недонадетое ажурное белье выигрывало на коричневом фоне. Упавшая на почти открытую грудь капля шампанского была так соблазнительна, что хотелось ее слизнуть.
– Нравится? – продолжала Вали. – Скажи как мужчина.
– Нравится, но ты, Валичечка, лучше, – мертвым голосом отозвался Вадик, и уселся на свои пачки, и уткнулся в газету, не читая.
– Что случилось? – спросил внимательный Леонид Петрович. Но спросил не слишком серьезно и не слишком участливо: дескать, может быть, ты ушибся. Или насморк, там, подхватил – вот и спрашиваю.
– Леонид Петрович, – сказал побледневший и помертвевший Вадик, – если что надо принести, вы скажите, я принесу моментально, вы же знаете. И все сделаю в лучшем виде.
Так гордо у него получилось: я, мол, свое дело знаю, а остальное не имеет значения! Но в глазах плескалась паника. А Леонид Петрович догадывался, в чем дело.
К концу дня, когда активность упала почти до нуля, Леонид Петрович сказал Марине:
– Ты побудь тут без нас, мы пойдем, покурим.
Марина кивнула.
– Оденься, – сказал он Вадику, – погуляем немного.
Вадик потянулся за курткой.
Они вышли на улицу и побрели вокруг "шайбы" – мимо салонов мебели и спортивной одежды, мимо ночного клуба и торговой фирмы "Ковры" – спортивный комплекс в коммерческой жизни был многолик.
Некурящий Леонид Петрович засмолил за компанию сигарету и спросил, пустив первый дым:
– Ну и что ты, Вадик, психуешь?
– Ничего, – чужим голосом ответил Вадик. – Я не психую. Ничего. Все в порядке.
– Иди ты! – не поверил Леонид Петрович.
Народу с противоположной клубу стороны было немного, можно сказать, совсем никого и не было, никто не мешал им беседовать, разве что усиливающийся снег. Снег, впрочем, тоже не мешал: не холодил и даже успокаивал монотонностью падения.
– Как же, не психуешь, – сказал Леонид Петрович, – психуешь, психуешь, что я, не вижу? И я скажу тебе, почему: Лешка не берет тебя в машину ехать домой. Так?
Вадик долго молчал, сосредоточившись на сигарете. Но что в ней разглядишь интересного? Горит, горит да и сгорает вся до фильтра. Вот и сгорела, Вадик откинул ее от себя, потому что искать урну не был приучен. Откинул сигарету и заговорил с большим волнением:
– Вот в детстве – как было: утром все собираются: Лешка – в школу, я – в садик, мамка с папкой – на работу. Ну, все собрались, мамка опаздывает, меня на санки усаживает, говорит Лешке: "Вези его в садик!" А Лешка тоже не успевает тогда к первому уроку, если меня повезет. Ну мамка говорит: "Если ты опоздаешь, поругают и все.
А если я опоздаю, меня с работы выгонят. На что я тогда буду вам все покупать?" Ну Лешке что остается делать? Везет. Ворчит про себя что-то, а везет. Потом от обиды санки подтянет к себе и меня валенком по бокам: "Вот тебе, вот тебе, все из-за тебя!" А потом все равно довезет, разденет, мое верхнее спрячет в шкафчик и тогда уже бежит в школу.
Вадик опять полез за сигаретами, предложил и Леониду Петровичу, но тот отказался: только что курили. А Вадик закурил, закашлялся отчего-то, а откашлявшись, продолжал:
– Вы поймите, Леонид Петрович, я же в жизни всегда был при Лешке, мы же братья! Он для меня… Ну, как сам я. Он другой раз лучше меня знает, что мне нужно. А здесь, в Москве, как-то все перемешалось… Я ведь часто хожу к ним по вечерам: телевизор посмотреть, то да се… Нет, Лешка принимает меня, ничего не скажу, как брата, но ночевать не предлагает! Да я и сам не останусь: комната одна, они с Манькой там… Неудобно. Но ты предложи брату! Ты предложи, а брат откажется, но будет знать: ему предложили, а он отказался! Так нет. Один раз даже говорит: "Смотри, Вадик, на метро опоздаешь".
Он горестно замолк, опять принялся изучать сигарету.
– И ведь ничего толком не объяснил, сказал, Вову толстого в Брянск сперва повезет, там знакомый джип продает. Вове нужен джип, а для брата места не хватило. Он с женой вроде поедет, Вова… А с Брянска – на джипе.
Леонид Петрович понимал Вадика, да и любой бы понял. И он решил помочь своему грузчику разобраться, как говорят военные, в сложившейся обстановке.
– Так, говоришь, возил тебя в садик на саночках? – строго спросил Леонид Петрович.
– Возил, – охотно подтвердил Вадик.
– Ну и что же ты думаешь, он до конца дней так и будет тащить твои саночки? Так не бывает.
– Почему до конца дней? – безучастно спросил Вадик.
– Тебе сколько сейчас?
– Двадцать семь, – ответил Вадик, – будет первого мая. Я первого мая родился.
– Видишь, какой ты счастливый, – улыбнулся Леонид Петрович, – родился первого мая! Все – кто когда, а ты первого мая угодил… Но ведь двадцать семь лет – это немало. Это уже не отрок, не юноша – мужчина. Стало быть, должен планировать свою жизнь самостоятельно, не цепляться за старшего брата, как за мамкину титьку! Вот запомни навсегда: ты должен быть в своих мыслях от Лешки независим.
– Мыслям не прикажешь, – возразил Вадик, который очень внимательно слушал своего шефа.
– Прикажешь! – отчеканил Леонид Петрович. – Это я тебе как бывший офицер говорю. Захочешь – прикажешь.
Вадик вздохнул и в сомнении покачал головой. А Леонид Петрович продолжал:
– Я все-таки и с Лешкой твоим какое-то время поработал, и с тобой вот… И кое-что про вас обоих понял, и давай разложим все по полочкам. Вы хоть и родные братья, но – совершенно разной… как бы точнее выразиться… закваски. Лешка – человек, природой одаренный. У него золотые руки, ты сам знаешь лучше меня. У него быстрый и пытливый ум. Если бы у него с детства была другая установка, он бы мог стать, например, ученым в какой-нибудь области. И в какой бы области ни работал – многого бы добился. Я прав?
Вадик кивнул. Лешка? Лешка бы добился!
– Кроме того, – продолжал Леонид Петрович, – у Лешки быстрые реакции и авантюрный характер. Он ставит на кон все. Легко и быстро взлетает и так же легко падает.
– Теперь не упадет, – возразил Вадик. – Теперь Манька на нем!
– Может быть, ты и прав, – задумался Леонид Петрович. – Может быть, может быть… Да. Так вот, ты, Вадик, совсем другой человек. У тебя такой кипучей инициативы, как у Лешки, нет. Может быть, потому, что всегда следовал за братом, как ведомый за ведущим. А может быть, просто природа не наделила тебя Лешкиными качествами. Отдала все старшему. Младшему не досталось. Но зато у тебя есть другие качества: трудолюбие, основательность, рассудительность. И ты с этими качествами вполне можешь жить достойно и независимо. И не цепляйся к Лешке. Он свой братский долг выполнил, в Москву вытащил, квартиру нашел, на работу устроил. Дал тебе первоначальное ускорение, а теперь – лети самостоятельно. Да, он едет с Вовой. У него с Вовой дела. И чем дальше, тем больше будет у него деловых, связей. А и пусть. А ты не болтайся под ногами. Живи сам. Собрался ехать домой – купи билет на поезд. Телевизор посмотреть – смотри дома. Я могу тебе отдать свой черно-белый. Он без дела стоит. И все, Вадик, и все! И обиды на брата никогда не будет, а изредка, по приглашению, будешь осчастливливать его своим визитом. Или он тебя, Вадик, или он тебя… Дай-ка сигарету.
Они закурили, и Вадик сказал взволнованно:
– Леонид Петрович, я благодарю Бога, что встретил вас на своем пути. Я понимал, что как-то неправильно все идет. Короче, вы так все разъяснили, я этого никогда не забуду.
– Ладно-ладно, – проворчал польщенный Леонид Петрович. – Пошли-ка на точку, Марина заждалась.
Леонид Петрович появился на клубе, когда Вова Блинов там уже основательно закрепился. Вова, естественно, уволился из милиции. Но продолжал жить в милицейском общежитии, не позволяя себе думать о покупке собственной квартиры. Все свои заработки он вкладывал в дело. Ибо Герберт Н. Кэссон в бессмертной своей брошюре "Искусство делать деньги" учит:
• вкладывай в товар, который можешь продать;
• будь проворнее в получении прибыли!
Вот он и старался. У Кэссона ничего не сказано в отношении погашения долгов. Но тут Вова и сам догадался. Он постарался возвратить в срок свой льготный кредит. Чистой же прибыли хватило на новые закупки "левака". Но предоплата была уже не пятьдесят, а тридцать процентов. И с этой предоплатой Вова справился сам. Долг был погашен, и Вова стал расширяться и расширяться.
Кроме Горюнова он нашел еще одного издателя – Мышкина, которому образованные книжники дали прозвище Князь. Ассортимент "левака" расширялся, количество росло.
Используя милицейские связи, Вова через участкового вышел на потрясающий подвал под старым кирпичным домом, потрясающий! Там было пять (пять!) больших помещений и одно маленькое – для конторы. С помощью того же участкового Вова его и арендовал. И – недорого, совсем недорого, по государственным расценкам. А участковый и "на лапу" не хотел брать, ничего не хотел, кроме магарыча. Пропивали подвал у Вовы в общежитии. Участковый пришел в штатском, чтобы не стеснять себя при переходе в нетрезвое состояние. Ну и правильно, потому что три бутылки на двоих они уговорили. Рассказывали друг другу случаи из милицейской жизни: участковый – из своей жизни, Вова – из своей. Инна только и успевала закуску подкладывать. Сначала селедку, холодец, потом уже в ход пошли вчерашние котлеты, сыр, колбаса. Беседа разгоралась. Холодильник пустел. Вова, как человек габаритный, ел больше, да и пил тоже больше своего собеседника. Если бы кто потрудился посчитать, то получилось бы, что из трех выпитых бутылок "Кристалла" Вова, пожалуй, поглотил две, а участковый – одну. Но для человека средних физических данных и одна, согласитесь, немало. Плюс пиво. Одним словом, друзья (да-да, теперь уже друзья до гроба!) дошли до такой кондиции, что Вова принялся вручать участковому деньги за услугу, а участковый стремился не принимать подарка.
– Хороший разговор ценнее взятки! – выдал он бесценный афоризм.
В конце концов Вова насильно сунул ему деньги в карман пиджака. А уж в самом-самом конце концов участковый, уходя, выложил их из кармана на холодильник, где Вова их потом и обнаружил.
Во дворе кирпичного дома, похожего на П-образную казарму, стояла видавшая виды "Газель" с поднятым капотом. К морде машины приклеился согнутый буквой "Г" человек. Широко расставленные ноги словно прилипли к передку автомобиля. Голова же, руки и туловище обретались в его распахнутом зеве, как в пасти дрессированного зверя. Дело двигалось с трудом: мастер выставлял контрольные точки после смены плоскозубчатого ремня. Двигатель, как и весь "Газелевич", был старый, из него местами капало моторное масло, накапало на плоскозубчатый ремень – вот он и полетел. Хорошо, водитель был не новичком, понял, в чем дело, и не стал добиваться с тупым упорством, чтобы машина завелась. Его выдержка спасла клапана – они не погнулись. Для тех, кто совсем не знает устройства автомобиля, поясним: сейчас мотор починить трудно, а если бы водитель оплошал, было бы еще трудней.
Но водитель, как уже было сказано, не оплошал. Он вылез из машины, остановил грузовичок и за умеренную плату добуксировался до собственного склада. Склад был расположен в подвале кирпичного дома, похожего на казарму. Это был тот самый склад, который арендовал Вова Блинов. Его-то машину и приволок во двор нанятый грузовик.
Года два назад Вова продал свою старенькую "шестерку" и купил, чуть добавив, старенькую же тентовую "Газель", или, как панибратски говорят клубники, "Газелевича". "Газелевич" возил книги нехотя, часто хворал и капризничал, и Вове пришлось-таки с ним помучиться. Хорошо еще, что в обозреваемом пространстве обретался Лешка, этот автомобильный хирург и терапевт, который непонятно зачем решил тоже заняться книжным бизнесом. Ну решил, так решил. Вова ему помогал, давая "левак" на реализацию со скидкой. То есть Лешка, ничего не вкладывая, имел свой товар и деньги отдавал только после его продажи. Да и как не поможешь, когда у тебя – раздолбанный "Газелевич", а у него – золотые руки?
– И все, Вова? Поэтому только? – так и подмывает его спросить. – Ответь-ка начистоту!
А уж если бы пошло дело начистоту, Вова оттопырил бы нижнюю губу и ответил бы кратко:
– Еще Манька.
Но мы не спрашиваем пока, не спрашиваем, чем же уязвила такую мощь и массу такая, с позволения сказать, соломина. Не спрашиваем, и все. Время не поспело.
Все так. Однако кто-то же стоял там, у "Газелевича", пока мы тут рассуждали и рассказывали, стоял, согнувшись в три погибели, уйдя телом под капот. Кто же? Точно, что не Вова: не та фигура, чтобы согнуться в три погибели и погрузиться в зев автомобиля. Впрочем, что там загадывать загадки! Не так много на этой сцене действующих лиц, чтобы не найти героя. Кому же было и стоять там буквой "Г" и копошиться в двигателе, как не Лешке?
Лешка и копошился, а в двух шагах пристроился задиком Лешкин "Жигуль", любезно подняв крышку багажника и предоставляя на выбор любые – пожалуйста– инструменты.
Но вот мотор подал признаки жизни: кашлянул, чихнул и принялся работать, правда с перебоями, кряхтя и чертыхаясь.
– Ну вот! – весело сказал Лешка. – Осталось зажигание установить, и все. Подай-ка отвертку.
Вова подал отвертку и спросил:
– Я больше не нужен?
– Нет, – сказал Лешка. – Теперь я сам.
Вова кивнул и отправился в подвал. Шестнадцать ступенек вниз – и он оказался в своих владениях. Во всех пяти подвальных помещениях высились штабели книжных пачек. Штабели были уложены технологично: по пять, семь, одиннадцать и четырнадцать пачек в основании. Таким образом, определить количество книг в каждом штабеле можно было простыми арифметическими действиями. Если бы все это перемножить и сложить, не забыв помножить и на отпускную цену, получилась бы сумма, за которую можно было бы купить не одну московскую квартиру. Но о квартире-то как раз Вова и не помышлял. Он помышлял о джипе. О мощном, сверкающем облицовкой джипе "Патруль" или "Чероки", не суть. Квартиры там, евроремонты, джакузи-макузи Вову пока что не волновали. Он был начинающим "новым русским", и начинать намеревался с джипа.
Почему же именно с джипа?
Да потому, что слаб человек, погрязший в амбициях. Взять хотя бы эпизод из недавнего прошлого. Он, Вова, сержант еще в то время милиции, обливаясь потом, налегает, как на бурлацкую лямку, на буксировочный трос и тащит свою развалюху, на которую с трудом наскреб с жидких милицейских доходов. Сзади упираются Лешка с братом, а мимо громыхает на телеге Лешкин отец, и конь его наглый задирает хвост и стреляет навозом чуть ли не в Вову. И хоть глупо, глупо и непонятно, с чего взялось, но Вове кажется в этот момент, что оба они, он и конь, как бы соревнуясь, тянут каждый свое, и конь опережает и радостно серет, а Вова только обливается потом.
– Да полно, Вова! – хочется сказать ему. – Не был ты унижен з родных краях, был как-никак милиционером, хоть в небольших чинах, но властью. И на государственной зарплате при лютой в округе безработице.
– А вот и был, – возразит на это Вова. – Был унижен. В сравнении с тем же Лешкой Борисенко. Тот же Лешка Борисенко успел уже к тому времени дважды сорвать большие деньги и просвистеть их, а я тогда денег еще и не нюхал. А вот я приеду в частный сектор города Братство на джипе, прокачусь на сверкающем внедорожнике по чутким улицам, забацав между делом нехилую музыку, и посмотрим тогда, что скажут дорогие земляки, тот же самый отец Борисенко и его чертова лошадь.
В подвальном владении были туалет и кран с раковиной, припасено было и полотенце, и мыло, и стиральный порошок для отмывания первой грязи. Вова всем этим тщательно воспользовался и, уже чистый, вошел в "канцелярию".
А в "канцелярии" на единственном старом деревянном кресле, обшитом продранным зеленым сукном, сидела Манька и лузгала семечки.
– Мань! – позвал Вова внезапно осевшим голосом.
– Ну! – ответила Манька и подозрительно посмотрела на него. Взгляд у Вовы помутнел, губа слегка оттопырилась.
– Мань, встань, я посижу.
Манька, пожав плечами, легко поднялась с кресла и не успела оглянуться, как Вова с неожиданной для его комплекции ловкостью схватил ее за тощие бока и усадил на широкие колени. О том, чтобы вскочить, нечего было и думать: Вова удерживал ее большими пухлыми ладонями, ощущая пальцами выпирающие ребра, и дурел от этого.
"Да что я им, медом намазана? – пронеслось в Манькиной голове. – Вадик ходит, головой крутит, и Вова вот…"
Вову Блинова Манька сильно уважала, как достигшего вершины.
Она вдруг перестала ерзать на Вовиных коленях: поняла, что этим еще пуще его распаляет. Повернулась лицом к лицу, положила руки на толстые плечи, и заглянула внимательно в глаза. И от ее больших зеленых зрачков в распахнутых ресницах толстый человек Вова Блинов стал терять остатки благоразумия. Еще минута… Но минуты этой ему не было дано. Хлопнула дверь, на лестнице послышались Лешкины шаги. Манька спрыгнула с Вовиных коленей и с новой силой принялась за семечки.
– Принимай работу! – весело крикнул Лешка.
– Фурычит? – спросил Вова.
– Еще как!
– Ну и хорошо, – махнул рукой Вова. Потом сказал, помолчав:
– Бери, ладно уж, восемьдесят пачек. И по рублю еще скину тебе. Уместишь восемьдесят?
– Умещу, умещу, – оживился Лешка. – Маньке под ноги еще и под локоть.