В Москве, как Вова мог заметить, незнакомых людей в дом не приглашали. Даже для деловых переговоров. Встречались на какой-нибудь станции метро, как здесь принято было говорить – пересекались. А Горюнов, что удивительно, пригласил Вову к себе домой. Ну, Вова надел чистую рубашку, пошел. Инна достала было галстук, Вова посмотрел на него недоверчиво, отказался. Он знал, что галстук будет стеснять толстую шею, сбиваться, плохо сидеть на расстегнутом вороте. Не даст о себе забыть, и ясности мысли на переговорах, стало быть, не будет. Так что – рубашка, пиджак, куртка. Куртка новая, синяя с белым, "Адидас".
Был март. Погода слякотная, и Вова, как вошел в квартиру, сразу принялся кроссовки снимать – на удивление ловко при своем грузном теле. Горюнов выдал стоптанные тапочки, пригласил в кухню. Вова осмотрелся. Никаких признаков богатства он, к своему удивлению, не обнаружил. Хотя, казалось бы, издатель, не первый год производящий абсолютно ликвидную продукцию, мог бы себе позволить… Но – нет. Обыкновенная трехкомнатная квартира в панельной девятиэтажке с надписями на лестничных стенах, с выжженными кнопками в лифте. Еще из коридора Вова бросил взгляд в комнату – дверь была открыта. Стандартная мебель, салфеточки на телевизоре… Кухня тоже была проста, как азбука: холодильник, шкаф, прилавок, газовая плита обыкновенная, зажигается от спички. Стол под клеенкой, табуретки. На одну табуретку Горюнов усадил Вову, на другую сел сам. Ни кофе, там, ни пива. Переговоры. Теперь Вова внимательно рассмотрел Горюнова. Хозяин квартиры был в открытой спортивной майке, и одного взгляда на его шею, плечи и руки, было достаточно, чтобы понять, почему он не боится посторонних.
– Штангой занимались? – поинтересовался Вова.
– А я и сейчас занимаюсь. Штангой и боксом. Но для себя, не для соревнований. – Помолчав немного, представился: – Меня зовут Альберт Михайлович, можно просто – Альберт.
– А меня – Владимир Николаевич, – сказал Вова. Можно – Вова.
– И что вы хотите? – спросил Альберт Горюнов.
У Вовы чуть не сорвалось с языка:
– Хочу сделать деньги! – Но он обуздал себя и скромно спросил. – А что вы можете предложить?
Горюнов сходил в комнату и принес лист бумаги. Это был план выхода книг. Шесть учебников и дюжина решебников – ноу-хау Альберта Горюнова. Вова пришел в волнение. Он находился на пороге настоящего дела. Он помолчал. Он вспоминал наставления Герберта Н. Кэссона. Первое. "Сверхпреимущество. Каждый бизнес должен иметь своего конька. Не следует подражать конкурентам, стремиться быть "нормальным". Следует найти своего конька, добиться сверхпреимущества". И второе: "Продавайте, когда все покупают. Покупайте, когда все продают". Был март. Все пока еще стремились продавать. И он молчал, уставясь в список, и только оттопыренная нижняя губа выдавала напряженную работу мысли. Наконец Вова вспомнил еще один наказ: "Занимай столько, сколько можешь вложить в бизнес. Деньги и мозги делают большие деньги". И он сказал тихо и очень серьезно:
– Я хочу забрать все тиражи.
– То есть как это – все? – удивился Горюнов.
– Все.
– А каковы тиражи-то, вы знаете?
– Нет, – сказал Вова. – Но мы договоримся. Ну, например, так: по десять тысяч. Но все покупаю я. И чтобы больше ни у кого не было.
– А вы – это где? – поинтересовался Горюнов.
– Я – на клубе.
– Ах, на клубе! Да, через клуб десять тысяч прокачается… Но у меня есть на клубе несколько партнеров.
– Я предлагаю отдать мне все. В одни руки. Даю пятьдесят процентов предоплаты за каждый тираж.
– Я же говорю, у меня есть партнеры на клубе.
– Пусть берут у меня. Я не сильно буду накручивать. Но цены на клубе диктовать буду я. – Он достал из кармана платок, вытер потный лоб. – Иначе мне не подходит.
Горюнов смотрел на Вову с интересом. Предложение было заманчивым. Открывалась возможность закупить бумагу до подорожания.
– Прямо сейчас сможете проплатить два тиража? Цена будет низкая.
Вова кивнул.
– А три?
– По низкой цене и три смогу.
– Ну, так: на клубе вы будете у меня единственным дилером. Но у меня есть партнеры в регионах. Я не могу… Это многолетние партнеры. Рвать с ними мне невыгодно.
Вова нехотя согласился:
– Хорошо. Но только – в регионы. В Москву не отдавайте. Москвичи пусть приходят ко мне на клуб. Иначе они мне собьют цену.
Договорились. Посчитали. Сумма получилась уважительная. У Вовы, естественно, таких денег не было и близко. Он надеялся на Давида.
– Я принесу бабки, – сказал Вова. – На днях. Но нужно составить бумагу. Без бумаги – как? – Вова покачал головой.
– Нет проблем, – энергично сказал Горюнов. – Я – юрист. Я составлю договор по форме. Давайте ваши паспортные данные. – И Вова Блинов протянул Альберту Горюнову новенький паспорт гражданина Российской Федерации.
Вова Блинов шел по улице, слегка откинувшись назад и выдвинув вперед среднюю часть туловища. Нижняя губа также была слегка выдвинута вперед, что свидетельствовало о значительности момента. Он шел по талому снегу весеннего бульвара, рассекая воздух, словно рассекающий волны морской буксир. В руке он держал дипломат, набитый деньгами. Он шел уверенно и гордо: он нес деньги, законно полученные в банке, о чем свидетельствовали банковские документы. Деньги были получены под очень небольшие проценты. Само собой разумеется, что банковский заем организовал ему Давид, муж сестры Вовиной жены, то есть свояк. Вове было радостно осознавать, что именно размах операции подвигнул Давида взяться за это дело – размах и немалая сумма кредита. Если бы сделка была менее солидной, Давид не стал бы и дергаться. А крупное дело заслуживает уважения. Тем более что банк покажет эту акцию в отчетах как кредитование малого и среднего бизнеса, что – важно.
Да, Вова не боялся никакого милицейского или иного начальства, которому могло бы придти в голову проверить его дипломат. Не боялся он и гоп-стопников, хотя в московской неразберихе их в тот период водилось немало. Он просто знал, что никому не отдаст свою ношу, будь он хоть трижды гоп-стопником. На худой случай у него в кармане покоился готовый к бою газовый баллончик. На самый же худой случай в другом его кармане покоился складной нож. Чтобы изготовить его к бою, достаточно было нажать на кнопку.
Он шел по бульвару, уже не начинающий, уже закрутивший нехилое дело средней руки капиталист, про которого скоро можно будет сказать – "новый русский". Воробьи, приникшие к первым мартовским лужам, в панике разлетались от его тяжелой поступи. А солнце внезапно выглянуло из-за туч, и луч раскололся о светлую американскую бейсболку; сверкающие осколки окружили его голову, и, осененный таким нечаянным нимбом, толстый человек Вова Блинов входил в новую жизнь.
Видел ли образованный читатель замечательную советскую кинокомедию "Осенний марафон"? Если случайно не видел, то в двух словах обрисуем ситуацию.
Очаровательная машинистка в исполнении Марины Нееловой влюблена в поэта-переводчика в исполнении Олега Басилашвили. Она работает у себя в безразмерном машбюро и ждет не дождется звонка от любимого. Наконец ее зовут к телефону. И ее проход через уставленный столами зал, пролет, исполненный порывистости, внутренней страсти, грации и обаяния, говорит зрителям едва ли не больше, чем весь остальной фильм. Надеемся, что тот, кто смотрел, – вспомнил, а кто не смотрел – представил это проявление бьющей через край женственности.
Теперь представьте часть фойе Спортивного комплекса. Заставленная лотками торговая площадка напоминает это погруженное в работу машинное бюро. Чем-то напоминает… И, так же как там летела к телефону Неелова, здесь летит, грациозно лавируя между торговыми точками, Вали. Она, конечно же, – не Неелова и никакая не машинистка. Она просто-напросто продавщица канцтоваров, и летит она не к телефонному голосу Басилашвили, а всего лишь к своей торговой точке, неся в правой руке, на отлете, бумажный стаканчик с черным кофе. Но стоит, право же, стоит остановить взгляд на Вали, отвлечься на мгновение от купли-продажи и остановить на ней взгляд. Ведь одного мгновения хватит, чтобы оценить и озорной прищур, и гибкую по-девичьи фигуру, и обтягивающие прелестный круглый задик брючки-стрейч, и шелковую блузу со смелым декольте. Признаемся при этом: чтобы оценить то, что оно открывает, одного мгновения все же не хватит – тут уместно неоднократное поглядывание.
Но вот обворожительный полет завершен, и Вали уже за лотком, на своем рабочем месте, она непроизвольно оглядывается по сторонам, как бы спрашивая соседей-продавцов и уже ждущих покупателей:
– Ну, как вам я?
И, сделав крошечный глоток из бумажного стаканчика, принимается продавать свои тетрадки. А Вадик тут не выдерживает и произносит учтиво, но вполне искренне:
– Вали, ты неотразима! Глядя на тебя, самому хочется кофе!
– Вадик? – спросите вы, – При чем здесь Вадик?
А он тут рядом работает, на точке Леонида Петровича и Марины. Сейчас затишье, Марина стоит за прилавком, отпускает розницу, Леонид Петрович стоит перед прилавком, беседует с некоторыми покупателями, заодно поглядывает, чтобы ничего не стащили. А Вадик сидит на пачках, привалившись спиной к стене, и напропалую льстит Вали. Вали на самом-то деле – Валя, но ей нравиться называться на иностранный манер. Вадик иногда в порыве полушутливой лести срывается с иностранного и переходит на русский, но – ласкательный. Он говорит "Валечка", а иногда доходит до того, что называет ее так: "Валечечка". Ну, Вадик! Ну дает!
Справа в этом же ряду, через три стола – и Лешкина точка. Лешка мало бывает на месте: носится по всему клубу: там договорится, там закинет удочку, там разговорится с охранником, угостит сигаретой, сходят вместе на улицу, покурят. Дружба с охранником может пригодиться. Лешка чувствует это нутром. Еще не знает, как и зачем, но чувствует – может. Так что на Лешкиной точке все-то время царит Манька. Иногда до Вадика доносится ее низкий, словно простуженный, голос, но Вадик старается его не слышать. Он сидит низко, на двух пачках, и пока работы нет, разгадывает кроссворд.
– Леонид Петрович, – вдруг спрашивает он, поднимая голову, – Леонид Петрович, кто посоветовал Буратино пойти в школу?
– Не знаю, – рассеянно отзывается Леонид Петрович. – Папа Карло?
– Нет, – огорченно отвечает Вадик, – из семи букв.
– Джузеппе? – размышляет Леонид Петрович и принимается загибать пальцы. – Нет, восемь. – И тут его осеняет: – Да сверчок же! И букв семь, и так оно и было по тексту!
Опять сквозь торговый шум доносится Манькин голос:
– Мужчина, вы оставьте залог, а мы вам соберем заказ. Нет, без залога, мужчина, не соберем!
Деловая какая! С пачками ловко управляется, обсчитывает заказы быстро, недаром в школе у нее по математике была пятерка. А уж прикид на себя натягивает только супер-пуп ер! Брючки в обтяжку и с клешем, кофты не пойми какие, жилетки фасонные. А ногти? Ногти, конечно же, не розовые и не красные, а черные. Черные ногти! Приедет в частный сектор, пройдет по улице – все упадут! Упадут и не встанут. Это – не говоря о прическе. Потому что на небольшой ее головке, которая легко уместится в одной рабочей ладони, накручено несчетное количество тоненьких косичек палевого, а вернее – никакого – цвета. Ну точно, если все бабье клубное построить в бесконечную шеренгу, никто такой прической похвастаться не сможет – одна Манька, как Медуза Горгона из Истории Древнего мира для пятого класса. Ну и оптовики к ней, к расторопной, с приветствиями: "Манечка, Машенька, Машутка!" Что и говорить, форсу много. Форсу много, а тела нет. Тела нет, а сердце у Вадика – ек, ек! – екает, блин!
– Валичечка, – говорит Вадик, – ты сегодня замечательно выглядишь!
– Ах, Вадик, – говорит Вали, – если бы все мужчины были такими, как ты, было бы прекрасно. А то так много хамства вокруг, так много хамства!
У Вали есть хозяин. Его зовут Ваня, но все называют Вано. Так красивее: Вали работает у Вано. Вообще на клубе прозвища распространены, и происхождения их самые разные. Впрочем, прозвище абы к кому не прилипает. Его надо заслужить. Носителями прозвищ становятся только принадлежащие к высшим кастам сообщества: хозяева и охранники. Грузчики же и продавцы прозвищами не обрастают. Так, одного ветерана клуба зовут Купер. Только за то, что много лет назад он начинал свой бизнес с торговли томами Фенимора Купера. Один пожилой мужчина Василий Алексеевич, который в любое время года находится на рабочем месте в простой открытой майке, являя окружающим густые клочья седых волос на полной груди, зовется почему-то Пожарником, другой его ровесник – Полковником. Имеются Таракан, Олигарх, Бронежилет и Рюкзак. Таракан получил прозвище за черные усы и черные родинки на лице, Олигарх – за важный вид, Бронежилет – за неизменную жилетку из камуфляжной ткани. Рюкзак – никто не помнил, за что.
А Ваню вот, Валиного хозяина, называют Вано – и все. Он, между прочим, охранник на клубе. На клубе охранники все в свободное от охраны время занимаются коммерцией. Они, как правило, – хозяева, имеют, как Вано, продавцов. Но не каждому, далеко не каждому достался такой очаровательный продавец, как Вали. И далеко не каждый хозяин находится со своим продавцом в близких и тесных отношениях. В таких тесных, что однажды, к изумлению Вадика, продавец сел к своему хозяину на колени, прижался к нему и так сидел, иногда целуя. У охранника глаза стали мутными, и он перестал, видимо, воспринимать окружающую действительность, держался за Вали и молчал, не отвечая на вопросы покупателей. Вали же, напротив, несмотря на альковную позу, на вопросы покупателей отвечала оперативно, а один раз, когда нужно было продать человеку подставку для аудиодисков, сказала томно:
– Вадик, отпусти мужчине вторую слева.
И Вадик отпустил покупателю подставку. Но что же, с тех пор комплименты Вадика поутихли? Ничуть не бывало! Напротив, усилились, потому что в них стал присутствовать Вано, ласково называемый Ванечкой.
– Ну, Валечечка, у тебя и причесочка сегодня… Ванечка увидит – упадет!
Еще двоих охранников называют Классиками. Это – общее прозвище. В отдельности же каждого из них называют так: одного Гоголь, а другого Лермонтов. Гоголь действительно похож на Гоголя: худой и носатый, Лермонтов же маленький, с маленькими усиками на аккуратном круглом личике, румяный.
Классики ничего не охраняют. Они администраторы. Вернее, они своеобразно охраняют право на эксклюзив. Одним из сногсшибательных законов книжного клуба является закон об эксклюзивном праве на торговлю. Значит, так. Вы облюбовали себе книгу и закупили партию этой книги в издательстве. И вы, такой-сякой, желаете продавать ее дорого и чтобы у вас на клубе не было конкурентов, которые бы продавали ее дешево. Тогда вы обращаетесь в администрацию клуба к господину Закатову. Господин Закатов понимает ваше желание и сочувствует ему в такой степени, что готов получить с вас плату за эксклюзив. Это – умеренная цена, примерно двухнедельная зарплата вашего грузчика. Имеется в виду – цена за один месяц эксклюзива. Как только деньги ваши уплачены, динамики оповещают об этом событии весь торговый люд клуба. Вот тогда-то вступают в дело Классики. Они быстро проходят по торговым рядам, выискивая крамольную уже теперь книгу на прилавке. Они открывают склады и производят там обыск без ведома хозяев.
– Это незаконно! – скажет законопослушный читатель. И будет неправ, потому что на книжном клубе свои законы, и они не обсуждаются. И наконец – слава Классикам! – запрещенная со вчерашнего дня к продаже книжица найдена.
– Что ж вы, уважаемый, – говорят Классики незадачливому продавцу. Говорит обычно Гоголь, он-то и отыскал запретный плод, извлек три пачки своими длинными руками. Гоголь – исполнитель, а молчащий с непримиримым видом Лермонтов – как бы маленькое над ним сердитое начальство. Таково распределение ролей в этом хорошо отрежиссированном спектакле.
– Идите в комнату милиции, платите штраф две тысячи рублей.
– Да я, – мается продавец, – я не хотел, я не успел просто убрать.
– Штраф, – отрезает Гоголь, но не уходит с места событий, продолжает стоять и возмущенно пыхтеть. Лермонтов по-прежнему хранит молчание.
– Ребята, – приходит в себя продавец, – давайте я штуку отдам, и разойдемся.
– Не знаю, не знаю, – смягчается Гоголь. – И спрашивает Лермонтова: – Ну, как?
Тут Лермонтов снисходит до краткой речи. Он говорит:
– Но чтоб в последний раз!
Деньги оседают у Классиков в карманах. Администрация в лице господина Закатова знает это, но не препятствует. Ее заработок – плата за эксклюзив. Заработок Классиков – штрафы. Схема работает эффективно. Возле окошечка администрации на стене висит перечень книг, объявленных в эксклюзив. Даже – внимание! – перечень не только книг, но и серий, и целых издательств, находящихся в эксклюзиве. Издательство "Иволга", например, "Вагриус", "Титул", все атласы автомобильных дорог и не менее трех десятков учебников "Просвещения" с приложениями. Всего более восьмидесяти пунктов в этом списке.
Эксклюзив на целое издательство или на серию стоит гораздо дороже. Штрафов настричь можно тоже немало, так что движение денег в нужном направлении наличествует. Все путем.
– А как же антимонопольное законодательство? – спросит юридически грамотный читатель.
– А никак, – получит он повторное разъяснение. – На клубе свое законодательство. И не морочьте голову.
С конца декабря по десятое января в спортивном комплексе проходят новогодние елки. На эти дни книжники изгоняются из здания, склады запираются, фойе на всех этажах заливаются ярким светом и украшаются гирляндами воздушных шаров. И ничто здесь не напоминает о бурлившей еще вчера коммерческой жизни книжного клуба. Народ же клубный, пользуясь вынужденным перерывом, отдыхает в это время, выпивая и закусывая, Телевизор, который из скромного спутника жизни давно уже превратился в поводыря, начиная с 25 декабря подвигает на бражные свершения. В ночь на 25-е – католическое Рождество. И хоть среди клубников католиков не так уж много, а может быть, и вовсе нет, не отметить это событие никак нельзя. Телевизор доносит праздник из Штатов, Германии, Англии и храма Гроба Господня в Иерусалиме. Грандиозно же празднуют люди! Ну и мы здесь, в Выхине – с ними за компанию. Дальше идут проводы старого года, встреча нового, дальше – православное Рождество. Уж его-то праздновать православным людям не только сам Бог велел, но и призывают руководители правительства и лидеры политических партий. А там недалеко и до старого Нового года. Сколько салатов бывает за эти дни нарезано, сколько тостов произнесено, сколько выпито уже без тостов! Посчитать это непосильно. Население по переписи посчитать посильно, а это – нет. Многие на это время покидают Москву: ведь добрая половина клубников – приезжие, их тянет в родные города и села, чаще всего – к западу от Брянска.