– Да такой спайкой, что покрепче, чем в межне! – сказал он и ласково погрозил ребятам и девчатам пальцем.
После чего состарившиеся девчонки, поправляя чулки, разбрелись с ребятами, – сменившись спортивные ГДР-овские костюмы на "Найки", – по кустам. Все так же бесстыже жалась ляжкой к куратору Юлька… А Сашка, потея и отдуваясь, садилась на пенек и глядела в начинающее чернеть небо. Вспыхивали там звезды, падали метеориты, неслась за несчастной Ио безумная собака Стрельца, и алел над Венериным поясом страшный, непонятный и неприятный, – как поэзия Лоринкова, – таинственный Альдебаран. Иногда казалось, что одна из звезд по небу словно несется. Но то были, – знала подкованная бывший лектор антирелигиозного кружка Сашка, – не звезды, а космические корабли и спутники. Неслись они прямо. После чего застывали, и навсегда занимали свое место на карте звездного неба.
Каждый – на своей орбите.
Залечь на дно в Тихуане
Официантка, шаркая, убрала пустые тарелки на том самом подносе, на котором принесла две большие чашки кофе. Старая, толстая негритянка. Чулки у нее сползали на пятки, а накрахмаленный фартук был потрепанным. Когда она подошла к столу, то молча посмотрела на них, и покачала головой. Старая добрая мамми. Они проводили официантку взглядами, потом уставились друг на друга, и фыркнули, оба. Стали пить кофе. Он ласково потрогал под столом ее ножку своей ножищей. Она млела. Ах.
– Знаешь эту старую историю про девчонку, к которой приходил отец? – сказал он.
– Что-то такое припоминаю… он заглядывает под кровать, а оттуда в лицо ему нож? – сказала она.
– Нет, совсем другое, – сказал он.
– Она растет и он приходит к ней в 12 лет и просить раздеться, – сказал он.
– Чтобы посмотреть, как она растет, – сказал он.
– В каком-то фильме что-то такое… – сказала она.
– Да в каждом втором, – сказал он.
– Сначала он просит ее об этом, потом залезает на нее, а мать делает вид, что не верит дочери, – сказал он.
– Нет, меня Бог миловал, папа любил маму, – сказала она.
– В один день, – терпеливо сказал он.
– Она узнает, что беременна и хочет сделать аборт, – сказал он.
– Но папаша приходит в бешенство, он хочет, чтобы она родила, он хочет дочку, – сказал он.
–… – с негодованием ничего не сказала она.
– У нее уже огромный живот и соседям приходится наплести про парня, танцы, и секс в машине, – сказал он.
– Но в одно прекрасное утро соседи стригут газон и не видят никого в доме, – сказал он.
– Они стучат.. потом видят что дверь открыта… проходят, – сказал он.
– И тут их глазам предстает невероятная, потрясающая, ужасающая картина, – сказал он.
– Доскажу чуть позже, кассу открыли, – сказал он.
Они встали, он вытащил из-под пиджака пистолет и закричал:
– Всем на месте стоять, на ха! – крикнул он.
– Рот ваш и ноги, кто дернется, стреляю, – крикнул он.
Посетители неловко – как ваза, которая покачалась перед тем, как упасть, – хлопались на пол. Кто-то лез под стол. Попробовала заверещать официантка, но Мини звезданула ей ногой в толстую жопу, и помахала перед лицом своим пистолетом. Официантка заткнулась. Прыщ за кассой – лет двадцати пяти, не больше – трясся, молча, когда Мини выгребала банкноты, а потом и мелочь. Пару монет она сунула в передник официантки.
– На, момми, – сказала она.
– Мы не злые люди и видим, как ты горбатишься тут, – сказала она.
– О да возблагодарит Вас Бог, мэм, – сказала негритянка.
– А ну всем уткнуться рожами в пол, – крикнул Микки.
Подошел к Мини и негриянке. Сказал тихонечко:
– Хочешь, пристрели этого урода за кассой, – сказал он.
– Свалишь потом на нас, все равно никто не смотрит, – сказал он.
– Что Вы, мистер, он хороший мальчик и дал мне работу, – сказала негритянка.
– Я знаю его маму, еще моя мама убиралась у них в доме, – сказала она.
– Генри хороший, воспитанный мальчик, – сказала она.
– Правда, платит мало, и я еще и мыть полы после закрытия должна, – сказала она.
– Пару раз назвал черной жопой, – сказала она.
– А однажды черной дырой, – сказала она.
– Дайте-ка Ваш пистолет, мистер, – сказала она.
…у заправки, что была напротив кафе, Мини завела машину, пока Мики набивал карманы чипсами и жевательными резинками. Валялся в углу пристреленный владелец заправки, с дробовиком в неумелых старческих руках. Выбежала, роняя тапки, негритянка из кафе. Крикнула.
– Мистер, – крикнула она.
– А еще патрончиков у вас не найдется? – крикнула она.
Мини отсыпала, негритянка вернулась в кафе. Потом снова вышла, вернула пистолет, как обещала. Сказала:
– Мистер и мисис, да наградит Вас Господь, – сказала она.
– Я сразу признала, что вы те самые мистер и мисис Мики и Мини, – сказала она.
– Про Вас пишут в газетах, – сказала она.
– Мисс Мини, дай Бог Вам счастья да младенчика, – сказала она.
– Большого толстенького черного младенчика, да благослови его Бог, – сказала она.
– Ты что болтаешь, коза старая, – сказал Мики.
– Простите, мистер! – сказала негритянка.
– Скажите еще, не надоело Вам колесить по стране с этими масками на головах? – сказала она.
– Жарко, поди, небось, – сказала она.
– А ты потрогай, старушка, – сказала Мини.
Негритянка протянула руку, пощупала шерсть, складки кожи, морду.
– Черный Иисус, – сказала она.
– Да это же настоящие мыши… – сказала она.
Упала в обморок, слетели тапки. Мики и Мини переглянулись, рассмеялись. Поехали по пустынным улицам городка, стреляя в столбы и редких прохожих. Потирали мрдочки руками, грызли сырные сэндвичи…
…следующим был банк. Мики встал в очередь, прикрывая морду шляпой, а Мини вдруг встала посреди зала, и забилась в падучей. Когда к ней бросились, Мики одним прыжком преодолел конторку, и дал рукояткой пистолета кассиру по зубам. Выстрелил вверх.
– Ограбление! – крикнул он.
Люди оборачивались. "да это же… Мини и Мики… сами… невероя… " – шептали люди, поднимая руки.
– Мини, привет! – кричали из толпы.
– Мики, здорово, – кричали они.
Мики и Мини отшучивались, давали автографы. Мики собирал деньги в мешок. Отбирал взносы у вкладчиков. Одному – мужчине средних лет, в рабочем камбинезоне, сказал:
– Оставь свои деньги себе приятель, – сказал он.
– Мы грабим пауков и кровососов, а не простых людей, – сказал он.
– О, Мики, – сказал простой человек.
– Можно я тебе за это отсосу? – сказал он.
– Конечно, приятель, – сказал Мики.
Расстегнулся, вынул. Мужчина встал на колени, прикрылся шляпой – стесняется, подумал Мики, – и стал сосать. Мини в это время залезла на конторку и сказала:
– Хотите я почитаю вам свои стихи? – сказала она.
Толпа зааплодировала. Мини стала декламировать:
…Слушай страна, я хочу дать поэзии, на:
Мики и Мини не воры и не злодеи, не тати
У Мини и Мики простые мечты, кстати
Домик на берегу реки, детишек куча-мала
Все бы, все бы я отдала
За возможность пройти босиком
По берегу той реки, присесть на веранде того дома
Где я никогда не была но словно тыщу лет знакомы
Я бы глядела на то, как сгущается над речкой туман
А самый младшенький наш мышонок, забияка и хулиган
Тормозил прохожих, заставляя подпрыгнуть, звенящая мелочь
Их выдавала бы, а остальные жгли бы костры
Освещая наш домик, о, Мики, где ты,
Варил самогон, косил бы нам сено
Толстые прутья его обломив о колено
…У Мики и Мини простые мечты
Но блядь пидарасы и твари паскуды менты
Осесть не дают и словно диких зверей
В облаве из ста милионов двухсот егерей
Нас гонят куда-то, кусают за пятки, стреляют
Нам жить не дают, вафлеры, и все догоняют
Но мы не сдаемся, мы мля супер-мышИ
Любитесь вы в рот, козлы-легаши!!!
Грянули аплодисменты. Застегивался Мики. Сглатывал простой человек в шляпе. Мини сказала:
– А ты, почему не хлопаешь? – сказала она, ткнув пистолетом.
– Ты, ты, – уточнила она, прострелив человеку, который не хлопал, колено.
– Мэм, я литературный обозреватель "Нью-Йорк Таймс" – всхлипнул он.
– Ваши стихи это такое г… – всхлипнул он, потому что Мини прострелила ему второе колено.
– Такое гениальное творчество, – взвизгнул он.
– Такое опупительнейшее пизатейнейшее Творчество! – крикнул он.
– Вы гений, Гений, – крикнул он.
…уходя, Мики и Мини добили из жалости критика, и уехали.
В машине Мини легла на заднее сидение передохнуть, и посчитать деньги. Мики рулил, курил и хмурился. Вот уже пятый год они, двое простых американцев, лишенных всех своих сбережений правительством Гувера, колесили по стране, отнимая деньги у богатых, и даря их бедным. Ну, себе – ведь Мики и Мини были небогаты. Мини все спускала на платья, и полосы центральных газет, которые выкупала под свои стихотворения. Мики любил дорогие сигары и сырные сендвичи. А еще оба они мечтали о том, чтобы избавиться от своих мышиных голов.
…шериф и его двести помощников залегли в засаде тихо, и ни одна птица не взлетела над полем. Вдали показался черный автомобиль. Шериф сжал в руках автомат Томпсона…
…Мики нажал на газ, потому что следовало торопиться. В голове его созрел гениальный план. Вся Америка знала, что он разрабатывает гениальные планы, и пусть пока дело дальше заправок, закусочных и провинциальных филиалов банков не шло, но вся Америка знала. Благодаря статьям, заказанным Мини в центральной прессе, конечно. Они обычно и шли разворотом: поэма Мини на левой полосе, и материал про гениального грабителя Мики на правой. Мики нажал на газ еще сильнее, вгляделся, впереди что-то темнело…
…шериф и ребята выскочили из-за поваленных деревьев и стали методично расстреливать машину с ебанутыми мышами, которые ограбили уже всю Америку. Стреляли, пока не кончились в магазинах патроны. Каркая, взлетели над полем вороны. Люди окружили машину, чьи дверцы с замками, сорванными пулями, ходили взад-вперед. Заглянули внутрь.
…Мики проводил взглядом какую-то машину, почему-то изрешеченную пулями, пожал плечами, и повернул, следуя указателю. "ГОЛЛИВУД", было написано там…
…из автомобиля выпал стройный, но теперь скрюченный пулями "Томпсонов" мужчина в, почему-то, пижаме. На сидении рядом с ним плавала в крови женщина в экстравагантной "ночнушке" красного шелка. "Френсис и Зельда Фитцджеральд", прочитал шериф на визитке. Смущенно хмыкнул. Из багажника помощники уже вынимали ящики с шампанским и корзины с устрицами…
…ворваться в дом Мэрилин оказалась проще простого. Эпоха всеобщей информатизации и подозрительности еще предстояла – как сказал напоследок единственный сторож, которому Мини пустила пулю в лоб, – и никаких камер не было. И никого не было, кроме Мэрилин и мужика с квадратной челюстью и взглядом побитой собаки, которому Мерилин сосала и который снимал это на примитивную камеру.
– Мистер президент! – сказал Мики.
– Мики и Мини! – сказал мистер президент.
– М-м-м-моооэээууууаааа, – сказала Мерилин.
– Малыш, дай ей закончить свое дело, и мы побеседуем, – сказал мистер президент.
– Автограф, счастливая улыбка, и, конечно, мокрые трусики, – сказал он.
– Конечно, конечно, – сказал Мики.
Они с Мини уселись у стенки, положили руки на колени, стали смотрить. Мисис Мэрилин отсасывала лихо – как ковбои, которые, форся, въезжают в мексиканский городок. Лошадка и так пойдет и этак, а может и на колени встать под балконом красотки познойнее. Мики с Мини только диву давались. А уж когда Мэрилин "С днем рождения мистер президент" сбацала, – изо рта не вынимая, – Мини даже позавидовала. Ну, куда такой простой девчонке против такой холеной леди, подумала она с грустью и завистью. Мики нежно пожал ей руку. Все-таки он меня любит, подумала Мини.
– Да, вот так, – сказал мистер президент.
– Могилы молодых американцев, откликнувшихся на призыв к службе, раскинулись по всему земному шару, – сказал он.
– Ныне труба вновь зовет нас, – сказал он.
– Я не уклоняюсь от такой ответственности – я ее приветствую, – сказал он, и засадил поглубже.
– Дорогие сограждане мира, не спрашивайте, что Америка сделает для вас, – сказал он.
– Спросите, что все мы вместе можем сделать для свободы человека, – сказал он.
– ДА я кончаю, – сказал он.
Изогнулся стрелой – так позже Мини написала в анонимных автобиографических записках "Я видела смерть Кеннеди" для сайта заговоров и НЛО – и мисс Мэрилин стала глотать.
Тут-то Мики и выстрелил им каждому в сердце.
…после того, как Мики и Мини отгрызли мистеру президенту и мисис Мэрилин головы, они быстренько нашли продажного хирурга, который отрезал им мышиные головы, и пришил человеческие. Поначалу головы вели себя странно. Так, например, новая голова Мики все время требовала взойти на возвышение и все норовила обратиться к согражданам с какой-нибудь речью потрогательнее. А новая голова Мини все норови… Впрочем нет, это, – с наслаждением прислушивался Мики к возне где-то внизу, – вовсе никакой не недостаток. Ему нравилось, что в самый ответственный момент снизу раздавалась та самая песенка про день рождения, а то и игривое…
– Пу-пи-пи-ду-ту-ду! – трубила Мини.
После чего сглатывала.
…Американская пресса их самих числила убитыми – ведь были найдены тела и две мышиные головы. А если решила пресса, то полиция и ФБР бессильны, признал мистер Гувер после того, как Мини отсосала и ему по старой – еще Мерлиновской – памяти.
…Мини и Мики выправили себе новые документы, уехали в Тихиуану, и купили маленький домик на побережье в часе езды от города. Иногда на кактусы в долине за домом прилетали орлы, и тогда ребята вспоминали, что они в Мексике.
Океан, тихо шумя, то отступал, то наступал, играл котенком, но это все был обман – Океан, как и время, только притворялся, что движется.
…Мики курил травку, купался вечерами голый, и сочинял пространные речи. Мини писала стихи, но уже никуда их не слала – ведь они были мертвы для всех, – и, всласть начитавшись, просто выбрасывала бумаги в воду. Они сначала рвались к берегу с волнами, а потом, – словно отчаявшиеся моряки после крушения в открытом море – переставали сопротивляться, и, намокнув, исчезали с серой поверхности Океана.
Ложились на дно Тихуаны.
Сарынь на кичку
Взлетело над Русью воронье.
Мерным, неумолимым шагом, надвигалась на русской войско темная масса кнехтов. Ржали за ними рыцарские кони, отсвечивал доспехами главный тевтонец проклятый. Мрачным предзнаменованием сложила над ним крыла свои сова свинцовая, которой оружейники литовские шелом поганый украсили. Звенели тетивы арбалетные, туча стрел в небо поднялась.
Приподнялись над валом, что рать русскую защищает, две головы с очами ясными – как у Финиста Ясна Сокола, – с бородами да усами русыми. Глядят на вражеское войско пристально. Та голова, что постарше, сказала:
– Ну что, княже? – сказал воевода Бобок.
– Пора на лютую сечу дружину выставлять, – сказал он.
– Али не время еще ясным соколам русским взлетать, – сказал он.
– Над полями да равнинами русскими, – сказал он.
– Нет, – сказал князь Александр.
– Не время еще соколам над равниною русской подняться, – сказал он.
– Окороти ратей своих дабы не али, – сказал он.
– Да и не споди на абы знатну сечу подо ли, – сказал он.
Скрылись головы за валом, от стрел звенящих укрываясь. Присели на корточки князь Александр да верный воевода его. Оглядели рать свою, к бою готовую.
– Курить есть? – князь Александр спросил.
– А как же, – воевода Бобок сказал.
– Извольте, товарищ Петрус, "Казбек", – сказал, сигарету протягивая.
– Между прочим, бают, что Сам их курит, – сказал, спичку зажигая.
– Это все чушь, товарищ Соломонов, я вам ответственно заверяю, – сказал княже Александр.
– Насколько я знаю из достоверных источников, – сказал он.
– Товарищ Сталин курит "Герцоговину-Флор", – сказал он.
– Вам виднее, товарищ Петрус, – сказал воевода Бобок.
Крикнул:
– А ну не курить там в массовке, гребаный ваш рот! – крикнул.
– Пленки потом пересмотрим, кто будет с сигаретой, – крикнул он.
– Хрен у меня получит на клык, а не тройной оклад за работу в выходные, – крикнул он.
– Все ясно? – крикнул он.
… – яростно закивала массовка, туша прикуренные было сигареты.
В павильоне режиссер Эзейштейн, довольный, кивнул. Кино немое было, озвучка потом предстояла, а сейчас получалось так, будто воевода Бобок рать русскую наперед битвы с немчурой поганой подбадривает. Жилы напряглись, суровое лицо, рукой машет. Так, так работает товарищ Соломонов. Будет, значит, доволен сам товарищ Сталин, закуривая папиросу "Герцоговина Флор", думает товарищ Эйзенштейн.
– Как со стенгазетой у вас в отделе, – князь Александр воеводу Бобка спрашиват.
– Трудно сказать, – говорит тот, дым в рукав кольчуги пуская.
– Запоздаете со сроками, лишим права на участие в выборном собрании, – говорит князь.
–… делегации киностудии на съезд народных, – говорит он.
– Товарищ князь, да это все ярл Биргер, – говорит воевода Бобок.
– В смысле, товарищ исполнитель роли биргера, Куприянов, – уточняет князь.
– Он самый, третью неделю пьет, на съемки мертвый является, – говорит воевода Бобок.
– Да сами взгляните, вон он, сука, на коне, привязанный, тащится, – говорит воевода.
Снова выглянули из-за бруствера княже да Бобок.
– Да, постоим мы за землю русскую! – кричит князь.
Старается. Микрофоны аккурат перед бруствером поставлены. Покачал головой сурово. Будет, будет зритель понимать – недоволен княже ордой тевтонской, что на наши земли пошла, радуется режиссер Энзейштейн. А супротив монгольских орд он ничего иметь пока не будет, так как с Японией мы еще не воюем. И вообще, угнетенные товарищи монголы, они намного передовее отсталой Германии были в 13 веке.
– Да, пьяный в усмерть, тварь, – говорит князь воеводе Бобку.
– Как же он, гной, мне вечерний доклад делать будет, – говорит князь.
– Не сокрушайтесь Вы так, Александр Ярославович, – Бобок отвечает.
– Говорят, вообще за ним скоро того… Придут, – говорит он.
– Хм, – уклончиво князь отвечает.
– Так что подыскивайте уже человека своего… в партком, – воевода интимно шепчет.
– Только вы этих, по пятой графе, не очень-то… – говорит он, шелом снимая.
– Что еще за антисемитизм? – говорит князь, меч из ножен вынимая.
– В дни, когда мы боремся с гитлеровской Герма… – говорит он, пока техники "братцы луки свои изготовьте" на звуковую дорожку накладывают.
– Да нет, княже, – воевода Бобок досадливо рукой машет.
– Я про русских, – говорит он.
– Русских вы не очень-то… – говорит.