– Евтушенко говно против тебя, – сказал он.
– Лох он, ряженный, да и ненадежный, – сказал он.
– А ты надежная, мы тебя мильённым тиражом издадим, – сказал он.
– Ты ведь надежная? – сказал он.
– Конечно.. да я… да мне… да вы… – сказала, волнуясь Сашка.
– Ну, а раз ты надежная, вот тебе разнарядка, – сказал майор.
Поляна неожиданно стихла. Оказалось, что все смотрят на Сашку. Коллеги-инструкторши, с задранными юбками, товарищи чекисты в спортивных костюмах производства дружественной нам ГДР… А ведь это товарищи, подумала Сашка, мои товарищи… Они верят в меня…
– Конечно, товарищ майор, – сказала она.
– Я всегда… – сказала она.
– Назрели, Сашка, в обществе перемены, – сказал он.
– Все расслабились от оттепели, как баба, когда ей пальцем вздрюнишь, – сказал он.
– Страх потеряли,, – сказал он.
– Но мы так и думали, мы их потому и расслабили, элемент вредный вычислить, – сказал он.
– Нужна нам, Сашка, понимаешь, организация, – сказал товарищ майор.
– Небольшая, чтоб нас не поепли, понимаешь, за упущение, – сказал он.
– Голов в десять-пятнадцать, – сказал он.
– Типа нарыв появился, но вовремя был замечен и…
– Значитца, пора твоих графоманов на расстрел вести, – сказал он.
– Чтобы советское общество, понимаешь, напряглось, и не обосралось в эту ответственную пору гонки вооружений и борьбы за мир во всем, на ха, мире, – сказал он.
– Кружок-то твой сраный популярен уже? – сказал он.
– Да еще как! – ответила волнуясь, Сашка.
– Долбоебы так и прут! – подтвердила Юля.
– Мы даже девиз придумали! – воскликнула Сашка.
– "Вывожу на орбиту"! – сказала она.
– А почему вы все смеетесь? – спросила она.
– Вот и славно, бить надо по штабам, – сказал, отсмеявшись, товарищ майор.
– Но никакой антисоветчины никто не пишет… – сказала Сашка.
– Дай мне товарища Ленина, карцер, дубинку и два тома товарища Ленина, – сказал товарищ майор.
– И я нашью целый гардероб антисоветчины самому товарищу Ленину, – сказал он.
– Такова неумолимая логика диалектической пытки задержанных, – сказал он.
– А их правда расстреляют? – спросила незлая, в общем-то, Сашка.
– Правда-правда! – взвизгнула злая, в общем-то, Юлька.
– Ха-ха, – посмеялся куратор.
– Ты что, дура, не знаешь, какой у нас год? – сказал он.
– Чай 65-й на дворе, – сказал он.
– Попугают и отпустят, а общество оздоровится, – сказал он.
– Ну если попугают, – сказала Сашка.
С– лужу Советскому Союзу! – сказала она.
…Вкусно пахло горячим, брызжущим соком мясом. Слезился тонко нарезанный сыр. Чекисты с инструкторшами, поправлявшими дефицитные чулки, разбрелись по кустам. Кто-то предпочел остаться на полянке. Появилась гитара. Забренькали струны.
– Ясная моя, солнышко лесное, – запел кто-то.
– Отставить гомосячьи песни, – сказал майор.
– Нашу давай, – сказал он.
– С чего, начинается родина…? – неуверенно протянул глухой голос.
– Ты, Володя, у нас недавно, поэтому прощаю, – сказал куратор.
– Да еще и костюмов из ГДР-ии своей привез, – сказал он.
– Я сказал Нашу, – сказал он.
Заиграла гитара. Над полянкой грянул чекистский хор:
– Пусть бегут неуклюже, пешеходы, по лужам, а вода по асфальту, реко-о-о-о-й…
* * *
– А теперь выступит Екатери…
Сашка отвлеклась от мыслей о товарище майоре – каждый раз у нее при этом сладко ныло под сердцем, под ложечкой, и еще кое-где, – и глянула на сцену. Там стояла тонкая девушка с красивым грустным лицом. Девушка читала:
– Я тоже ела без ножа и вилки бесплатный харч в одном осеннем парке, где вылинявшие, как после стирки, старушки на траве играли в карты, – читала она.
– С бумажною летающей тарелкой шел человек к столу просить добавки, тряся квадратной головой так мелко, что черт лица не видно было как бы, – читала девушка.
– Не видно было губ его дрожащих, взгляд не светился радостью воскресной. И ангел спрятал дело в черный ящик в тот полдень в канцелярии небесной, – читала она.
– Но отчеркнул, гад, поперек страницы: такому-то, за номером таким-то, сегодня отпустить половник риса, накапать в чай для опохмелки спирта, – читала девушка.
– А дальше в ручке кончились чернила, и я пошла, хрустя листвой опавшей. Мне было хорошо и плохо было, я что-то там насвистывала даже, – читала она.
(Катя читает стихи поэтессы К. Капович, некоторое время жившей в Кишиневе – прим. авт)
Собравшиеся захлопали. Сашка нахмурилась, поправила прическу а-ля Помпадур, какую модно было делать во всех горкомах, встала.
– Недурно, недурно, Катенька, – сказал она.
– Но в целом слабо, – сказала она.
Ч– ернила, парк, страницы… все это пошло и избито, – сказала она.
– Нет полета, нет свободы! – сказала она.
– И потом, к чему эта лексика недоучившегося хулигана? – сказала она.
– Гад, харч, опохмелка, спирт… – сказала она.
– И это сейчас, когда наши ровесники едут на БАМ, покоряют целину, сопки Камчатки, – сказала Сашка, прожившая все 97 лет своей жизни в Кишиневе.
– Когда рвутся на Кубу и в Анголу, – сказала она.
– Надо работать, еще много надо работать, Катенька, – сказала она.
Девушка с тонким нервным лицом пожала плечами и стала спускаться со сцену.
– Кстати, нет ли у тебя чего-то остросоциального? – сказала Сашка, вспомнив наказ куратора.
– Про перегибы и репрессии, про несвободу и нехватку кислорода? – сказала она, и заметила, что подружка Юлька взялась за карандаш.
– Нет, – сказала Катя, – и вообще мы завтра уезжаем, всей семьей.
– А, – разочарованно сказала Сашка.
– Ну что же, в добрый путь, – сказала она.
– Думаю, в любом другом месте, где не так много выдающихся поэтов, как у нас тут, в МССР, тебе легко будет состояться, – сказала она.
– Говорю это тебе по-товарищески, – сказала она.
– А у кого-то есть? – спросила она.
– Ну, про перегибы и все такое? – сказала она.
– Мы же все свои! – сказала она.
– И шторы сейчас опустим и дверь закроем, – сказала она.
Дети, оживившись, стали наперебой вызываться. Юля знай успевала записывать. Ничего, будет им наука, подумала Сашка, да и все равно, поэтов здесь, кроме нее, нет.
– А теперь у нас кто выступает? – сказала она.
На сцену вышел невысокий, крепкий молдаванчик, – как ласково называла про себя Сашка туземцев, – и начал, отчаянно краснея, читать. Кто там, глянула Сашка с картотеку. Лоринков, Володя Лоринков. Ну-ка… Паренек, не выговаривая твердую "л", и спеша, читал:
…итак, как говорят нынче индейцы
селения Бельцы
очень давно Создатель, Великий Вождь Наверху
сотворил Месоамерику-Молдавию, осыпав ее землю
семенами матери – кукурузы
затем он создал животных и птиц и дал им имена…
Под смешки зала юнец перечислил имена выдающихся культурных деятелей МССР, отчего Сашка и Юлька переглянулись и сразу же напряглись. Юнец читал дальше:
…окончив труд, Создатель призвал к себе животных
и сказал им:
я собираюсь уйти и оставить вас одних, но
я еще вернусь, и займусь сотворением людей, а они
будут отвечать за вас передо мной
и никому и в голову не пришло, куда это отлучился
Создатель
единственный, кто знает, это я
так вот, создатель работал, так сказать, на две конторы
сражался на два фронта
разыгрывая перед индейцами фокусы с Бобрами и Койотами
он еще дурил головы грязным иудеям
обрезавшим с крайней плотью семилетнюю грязь
и когда сказал индейцам, что отлучился
то просто-напросто попер на Голгофу
умирать…
Умеет цеплять за животрепещущие темы, гаденыш, подумала Сашка. Ведь на дворе был 65-й год, и, – как писала диссидент Юнат в 2010 году – народ советских рабов только-только открыл для себя библейские страницы "Мастера и Маргариты", жаждал узнать больше о священном Писании… Литературный кружок "Орбита" ликовал. Молдаванчик сраный продолжал.
…животные были недовольны именами:
Голубая Сойка, Жаворонок и Койот не одобряли свои имена
каждый хотел стать кем-нибудь другим.
учения о свободе выбора Создатель им не оставил
правил не составил
в общем,
чудак
а когда вернулся, мнение этих животных о создателе как о чудаке
вовсе не изменилось
потому что он сказал, будто
имена им дадены навсегда, никаких перемен,
его слово закон
в общем, повел себя как второй человек ЦК МССР…
Сашка и Юлька переглянулись. Юлька под столом поменяла кассету. Мальчишка, вдохновившись успехом у публики, читал:
…ясное дело, как и всякий садист, Создатель решил устроить порку без причин:
раз вы попытались нарушить, изменить мой закон, -
вещает молдавским животным он, -
я не буду сейчас создавать людей
вы не повиновались, как должно, и таким образом
испортили то, что я принес с собой и из чего собирался сотворить людей
поняли вы провокаторы
животные загрустили
а Создатель помуштровал их еще немного и распустил по домам,
после чего обратился к Койоту
а вас Койот, я попрошу остаться
хотя простите, то был Шакал
итак, Шакал, вас попрошу остаться
тебе, Шакал, предстоит стать во главе всех
живых тварей, ты обретаешь большую силу, подобную моей, и я
помогу тебе выполнить твое предназначение, ведь вскоре
все существа, которых я создал, начнут вести себя неподобающим образом, они
станут охотиться друг за другом и пожирать своих собратьев
тебе же надлежит всеми силами поддерживать мир между ними.
почему я, почему я, Господи, почему я
завопил Шакал, и стал кататься по земле, срыгивая
я недостоин, у меня нет сил, я жалок и не могу, а
Создатель, глядя на Шакала с презрением, думал, что все они
одинаковы
человек ли, животное ли:
только дашь ему шанс попасть в сборную, так он сразу
начинает жевать сопли – "господи, достоин ли я…"
Создатель вздохнул, улыбнулся и потрепал Шакала по плечу,
тем самым без слов намекая на прекращение гнусной комедии, и продолжил -
когда ты выполнишь свой долг, мы снова встретимся в месте на восток отсюда, и если ты сумеешь сделать все правильно,
повиноваться мне и говорить правду,
тебе будет дано
право поймать в реке
Бобра и создать из него людей
если же ты нарушишь условия,
созданием людей займется кто-нибудь другой…
и Шакал удалился
а дальше предание индейцев
города Бельцы
говорит нам совсем уже увлекательные вещи…
Сашка откашлялась, но на это никто не обратил внимания. Зал желал слушать дальше. Уроды, подумала с обидой Сашка. Почему-то цикл моих стихов "Элегии на аллюзии о пребывании Пушкина в Бессарабии" они слушать не захотели! Озорной молдаванчик читал дальше.
…после того, как Шакал ушел, Создатель позвал Сойку
в койку…
Многие девочки покраснели и потупились. Кажется, сегодня я расстанусь с девственностью, подумал ученик 8 класса Володя Лоринков, и набрался смелости взглянуть в глаза поэтессе десятикласснице Леночке Шмулерман, которая, – хоть и покраснела, – набралась в себе смелости встретить Володин взгляд и выдержать его. Кажется, сегодня ты и впрямь расстанешься с девственностью, говорил взгляд Леночки Шмулерман талантливому Володе Лоринкову. А ведь поэзия, оказывается, здорово, подумал он и продолжил:
…и после, утирая пот со лба, сказал:
тебе, Сойка, предстоит стать во главе всех
живых тварей, ты обретаешь большую силу, подобную моей, и я
помогу тебе выполнить твое предназначение, ведь вскоре
все существа, которых я создал, начнут вести себя…
ну, дальше вы знаете с той лишь разницей, что Сойка не ломала недостойную комедию
после чего улетела по своим делам в чащу, позвав
только медведя по просьбе Бога
и надо ли говорить,
повторять, что именно Бог сказал косолапому
ну, ладно, да-да, он сказал:
тебе, Медведь, предстоит стать во главе всех
живых тварей, ты обретаешь большую силу, подобную моей, и я
помогу тебе выполнить твое предназначение, ведь вскоре
все существа, которых я создал, начнут вести себя…
ну, дальше вы знаете с той лишь разницей, что Косолапый ни соглашался, ни отказывал
ему было все равно, он старый служака
как скажут, так и
задерет…
Заслушавшуюся Сашку толкнула плечом подруга. Показала листочек. Там карандашом была сделана пометка "Намек на МВД МССР". Сашка кивнула. Стала слушать дальше.
…затем Создатель подобным же образом сделал
эти непристойные предложения
Койоту, Белке, Бизону, Зубру
Ястребу Средней Полосы, Мыши-полевке,
и многим другим представителям
фауны
и, о дьявол флоры Молдавии в результате чего
каждый из них возомнил себя
наместником Бога
в результате за те несколько миллионов лет, что предшествовали
возникновению цивилизации
на наших землях, братцы животные так все рассорились
что Бог понял, место под ним не шатается
кресло устоит
птицы поют и пора заняться
собственно делом
сотворением мира в поэме,
что он и сделал, перепоручив это дело
мне…
Это был грандиозный успех. Даже вечно пьяный внештатный журналист газеты "Голос завода Мезон", который – завод, – владел на паях Домом Пионеров, где проводились собрания, проснулся и что-то стал записывать. Сука, Лоринков еще какой-то нарисовался, подумала с грустью и вечной своей кривой улыбкой Юля. Почему талант не раздают, как колбасу в распределителе, подумала она. Так было бы справедливо и по совести, ведь раздают ее тем, кто действительно много сделал для страны и народа… Ну ничего, подумала она. Когда-нибудь падет Совок, и талант будут выдавать в обществе "Джойнт", которое я обязательно возглавлю, подумала она. Глубоко вздохнула. Встала. Сказала:
– Жаль, что упомянув ряд современников в своей нетленке, Лоринков автоматически лишил их права голоса, – сказала она.
– Скажешь о поэме века хорошо – как бы кукушка хвалит петуха – увековечил он кукушку, – сказала она.
– Скажешь плохо – прогрессивная общественность уличит в мстительности и зависти, – сказала она.
–… Все же попробую, – сказала она.
– Не вышло из Лоринкова Данте, увековечившего своих современников. Как и Гоголя…, – сказала она.
– Несомненно, он умеет складывать словесные комбинации и со стилистикой у него все в порядке… вот, пожалуй, и все, – сказала она.
– Потому что за пазухой пустота, – сказала она и почесала за пазухой.
– Самооценка Лоринкова, увы, гораздо выше его не скажу таланта, но реализации этого таланта, – сказала она.
– Но если ему хочется увековечивать нас, ну что же, – сказала она.
Пусть только денег за рекламу не просит, – сказала она.
Вот такая муйня, пионеры, – сказала она.
Села. С неудовольствием услышала перешептывания.… "завидует, завидует", шептались где-то. Козлы, подумала с грустью и злобой Юля. Ужо вам, подумала она. Стала собирать опусы членов кружка для, – как они с Сашкой объясняли, – рассмотрения
текстов комитетом по безопас… то есть, тьфу, советом по творчеству.
К вечеру дело кружка "Орбита" сшили.
* * *
…После того, как процесс литературного кружка "Орбита" отшумел на всю МССР, и даже на Союз – приезжали корреспонденты из центральной "Комсомолки", и напивались, как водится, в усрачку, – настало время подводить итоги. Потом считать мы стали раны, как подумала про себя куратор кружка Сашка, и потянулась было записать строку в блокнотик. Вспомнила, что нечто подобное писал этот пидарас проклятый, Лермонтов. Сплюнула. Закурила "Беломорину" и сощурилась. Вести ей себя надо было как диссидентке.
– Ты ведь и есть диссидентка, – сказал товарищ майор.
– Претерпела от режима, – сказал он.
– Так веди себя как диссидентка и не выеживайся, – сказал он.…
Сашка и Юлька правда претерпели. Ведь литературный кружок "Орбита" разгромили основательно. Страна подтягивала гайки и процесс сделали показательным. За пьесу "Мелкие недочеты на БАМЕ, благодаря которым строители социализма лишь крепнут" студент Никита Хорват получил 20 лет колонии и выбросился из окна, когда его вели на допрос. Поэтесса Ирина Золотайко за стишок "Слуги народа лучше хозяев живут", отправилась на 15 лет в колонию. За басню "Назойливый шмель", в которой в иносказательной форме говорилось о нехватке хозяйственного мыла на прилавках, лучший выпускник лучшей математической школы Изя Сольцман попал в дурку, откуда вышел придурком, а его научную работу быстро переоформили на дурака от природы, сына сотрудника отдела идеологии при ЦК, Сашку Копански.
Хуже всех пришлось самому младшему.
Восьмиклассник Володя Лоринков за свой сумасшедший, бредовый, омерзительный и антисоветский пасквиль получил 25 лет строгого режима. Избежал расстрела лишь благодаря несовершеннолетию. Его возлюбленная, Леночка Шмулерман, – исключенная за месяц до выпускного из школы, и пошедшая на завод уборщицей, – в зале суда плакала и обещала ждать. Хотя, конечно, не дождалась, восемь лет терпела, а на девятый год уехала в Израиль, маланка гребанная, думала потом, – в 2006-м году, – глава Общества молдавско-еврейской дружбы Юля Иудович.
Сам Лоринков на суде вел себя достойно, – да, губы кривил, но не заплакал, – а когда вели к машине, все норовил задрать голову, и поглядеть в небо. Позже он стал выдающимся автором блатных стихов. Особенно прославилось то, которое положили на музыку, и стала петь вся страна. "Молдавский мля централ, ветер северный". Умер птенец гнезда кружка "Орбита" Володя Лоринков рано, сердце, – из-за чифиря и спиртного, – не выдержало к сорока пяти годам.
Леночка пережила его на год, тоже пила, но это из-за проблем со вторым мужем. А Катенька с тонким и нервным лицом уехала то ли в Штаты, то ли в Москву, и изредка Юля и Сашка искали о ней упоминания в прессе. Это чтобы, – если вдруг Катенька станет знаменитой, – можно было сразу же написать большую статью о том, как две выдающиеся кишиневские поэтессы расправили крылья деформированному таланту уродливого подростка…
Как писали в прессе независимой уже Молдовы журналистки Сашка Юнат и Юлька Иудович, – диссидентки Сашка Юнат и Юля Иудович тоже страшно пострадали от режима. К примеру, Сашка получила строгий выговор без занесения в личное дело, а Юлю Иудович за неимением улик оправдали, но зато сколько нервов потрепали! Девчонки, хоть и испытывали друг к другу неприязнь всю оставшуюся – долгую и счастливую, вопреки сраной Библии с ее сраным нытьем про возмездие, – жизнь, но держались вместе. Ничего личного, симбиоз.
– Ведь чем хорош комсомол и диссидентское движение, которые есть две стороны одной медали? – спросил товарищ майор, ставший господином генералом.
– Они хороши крепкой спайкой, и дружбой на всю жизнь! – сказал он.