– Режь, говорю тебе! Все равно жизнь – дерьмо! – кричит ограбленная. – Встаю в шесть утра, ложусь в час ночи! На работе пашу, как лошадь! Дома, как сталевар у мартена! Режь, режь, гадина!
Вор испуганно пятится:
– А вот и не буду!
Он отодвигается подальше от гражданки и покорно протягивает обе руки мужчинам:
– Нате! Вяжите! Все равно в тюрьме повешусь на хрен!
Повисает молчание. Только агрессивная бабулька тихо вздыхает:
– Может, у него детство тяжелое было…
– Ага! У меня тоже… детство… – бормочет первый мужчина, не сдавая позиций. – Вяжи его, братва! Водила, останови у ментовки!
– Какая ментовка, – отвечают ему со всех сторон. – Да мы в пробках на час застрянем!
И снова повисает тишина, слышен только голос подростка во всем черном, с высоким "ирокезом" на голове:
– А давайте его… того… прямо здесь…
Все охают, глядя на юного "гота" – ну и дети пошли! Лишь агрессивная бабулька не теряет дара речи, дает парню подзатыльник:
– Ты пионер? Комсомолец? Ай-яй-яй…
Все растроганно улыбаются, разрядила бабка атмосферу.
– Бабушка, да он не знает, кто такие пионеры! – смеется девушка-студентка.
Но агрессивная бабка не сдается, говорит хищно:
– А вот я ему ща и расскажу…
Склоняется к подростку, крепко хватает его за ухо, ведет к своему месту, подвигает элегантную женщину, примостившуюся рядом. Начинает что-то напористо бубнить ему прямо в ухо.
Гот не сопротивляется, слушает, ему все равно – лишь бы сидеть!
Дребезжит маршрутка, останавливается у каждого столба – пробка большая.
Мужчины все еще держат карманника. Никак не решат, что же делать.
– Надо бы его привязать. Чтобы не сбежал! – говорит первый мужчина.
– Точно! К перегородке, рядом с водилой!
– Веревка у кого-то есть, граждане? – обращается к салону женщина.
Оккупированный агрессивной бабушкой подросток-гот стыдливо вытаскивает из рюкзака капроновую удавку:
– Вот…
– Молодец! – хвалит первый мужчина.
– Вяжем! – командует второй и тащит воришку ближе к отцу Серафиму.
– Вы не возражаете? – кокетничает с ним гражданка, давая место заключенному.
– Да что я, сестра… тьфу, прости господи, гражданка, с ним делать буду? – сопротивляется Серафим.
– В участок первый попавшийся сдашь… – говорит первый мужчина.
– Ментов сюда вызовешь – они сами с ним разберутся, – подсказывает другой.
Мужчины привязывают вора к перилам рядом с отцом Серафимом.
Маршрутка едет дальше. Дребезжит, останавливается.
Тоскливо Серафиму, посматривает на привязанного рядом с ним вора:
– Как же ты, сын мой, дошел до такой жизни?
– Все равно – в тюрьме повешусь… – хлюпает носом вор. – Живым меня не возьмете, гады!
– Вот завел пластинку… Воровать не надо! – заводится гражданка и добавляет сочувственно: – А почему сразу "повешусь"? Отсидишь – может, человеком станешь…
– Ага, как же! Может, и стал бы, если бы меня в детстве не бросили на произвол судьбы… – отвечает вор.
– Я же говорила – трудное детство у парня… – подает голос издалека агрессивная бабка, которая уже пропела юному готу и "Взвейтесь кострами!", и "Интернационал", и о первом съезде ВээЛКаэСэМ начала рассказывать.
– Что, в самом деле – трудное? – недоверчиво спрашивает гражданка у вора.
– А то! – говорит тот и носом хлюпает, глаза к потолку подводит и начинает рассказывать про свою жизнь невеселую:
– Работала моя бедная мамочка у прокурора. М-м-м… секретаршей. Молодая была… Лимита длинноногая! Я ее не помню совсем. Иногда только, когда не спится, вроде как слышу шорох ее платья: когда клала она меня на пороге детского дома – ветер был… Платье шуршало. Такое… сиреневое. Отшуршала и – прощай, родная мать моя! Папаша, конечно, был женат. Ребенка не признал. Мать выгнал с работы. Пошла она к реке глубокой и утонула с горя. Оставила в пеленках вот это – и камнем на дно…
Достает он из кармана какую-то бумажку, читает вслух:
– "Нет правды на свете, сынок. Расти и будь здоров. А отец твой – прокурор. Помни это. И отомсти за поруганную честь твоей бедной мамочки…" А ниже – и адрес, и имя отца моего. Пошел я по тому адресу… А он уже – ого-го! – в депутатах! Не дотянешься. Поэтому решил я так: папаша – прокурор и депутат, так я ему хороший подарочек сделаю: стану вором. А потом это все обнародую. Вот как сейчас! И повешусь в тюрьме! Чтоб знал! Чтоб все знали!
– Ой-ой-ой, вот горе-то какое, бедная деточка! – всхлипывает ограбленная гражданка. – А когда тебя мать бросила?
– Да тридцатник лет назад… – говорит вор.
– Тридцатник… Это какой же год? – напрягается гражданка, что-то подсчитывает и вдруг вскрикивает истошно: – Ой!
Дергается маршрутка на льду, и толпа дергается в сторону гражданки, мол, что произошло.
А она глаза закатывает и заводит, как лирник в подземном переходе:
– Ой, люди добрые… Как в город я приехала – о-ё-ёй… Безграмотная, бесприютная…
Встретила его на улице – вылитый Хуан Карлос! О-ё-ёй… Ехал он в машине. Остановился рядом со мной, говорит: не танцуете ли вы, девушка, в ансамбле Вирского – очень у вас хвигура ладная… Нет, говорю, я на камвольно-прядильном. "А не хотите ли вы пообедать со мной, а там решим, что с вами делать". Повел в ресторан. И взял меня к себе в секретарши. Кохве ему варить. И такого кохве наварила, что домой стыдно было возвращаться. Говорит мне: "Ну, прощай, моя милая! Женат я и партейный. Иду на повышение…" Денег дал. Я эти деньги потом в пеленках оставила. И пошла к реке глубокой… о-ё-ёй…
Зарыдала.
А потом продолжает спокойным таким голосом:
– Спасли меня. Стала я модельером. Квартира у меня. А детей Бог больше не послал. А сыночка я потеряла.
Всхлипывает вор, спрашивает:
– А как вас зовут?
Всхлипывает гражданка, отвечает:
– Зовут просто – Мария…
Заглядывает вор в ту бумажку, что на квитанцию почтовую похожа, и говорит:
– Точно – Мария. Здесь подпись – "Мария". Мама… Мама, я нашел тебя!
Гражданка и вор бросаются друг к другу.
Вызволяет его гражданка от пут, сажает сыночка рядом с собой, сгоняя девушку-студентку. Да та и сама место уступает – надо же такому быть: мать нашла сына.
И – падает на парня в очках.
– Корова, – говорит парень.
– Козел, – говорит девушка.
Трогается маршрутка и через мгновение тормозит: до следующей остановки добрались.
Открывает Серафим двери – никто не выходит. А в салон лезет беременная.
Опять поднимается неистовый шум.
– Пропустите беременную!
– Есть свободное место?
– Беременная – а туда же!
– Всем ехать надо!
– Подвиньтесь!
Беременная с ошалевшим видом проталкивается между людьми.
Падает на сиденье, командует, поддерживая живот:
– Гони в больницу!
– Ни фига себе! Это не такси… – присвистывает мужчина.
– Посмотри, какая пробка на дороге. Здесь хоть такси – хоть не такси, результат один, – говорит гражданка и обращается к беременной: – А ты что – раньше не могла позаботиться?
– Ой! Ой! Ой! – визжит беременная.
И снова подают свои голоса пассажиры:
– Сейчас родит, ей-бо!
– Гони в больницу!
– Какая больница, мне на работу!
– Какая работа – пробка часа на два. Не меньше…
– Ну так какая же тут больница?
– Граждане, есть среди нас врачи?!
– Воды, воды ей дайте!
– У кого есть вода??
– У меня… пиво… Вот…
– Люди, вы что, с ума сошли, зачем ей пиво??
– Вызовем по мобилке "скорую"!
– Какая "скорая"? Сюда и велосипед не проберется…
Беременная перестает кричать, говорит спокойно:
– Попустило…
Все облегченно вздыхают.
Можно ехать дальше.
С сиденья как ошпаренный подхватывается мелкий клерк, вертит головой, дует на замерзшие окна:
– Где мы? Где? Институтскую проехали??
– Какая Институтская? Мы и двух остановок не проехали! – объясняют ему со всех сторон. – Пробка!
– Как – двух? – смотрит на часы клерк. – Только две? Не может быть!
Вскакивает с места, мечется, зажатый с обеих сторон, рвется к окну:
– Выпустите меня отсюда! Выпустите меня! Убили! Зарезали! Замуровали, демоны!
И снова раздается в салоне хор голосов:
– Вот бедняга!
– Наверное, боится увольнения!
– Вставать надо раньше!
– Его проблемы…
– Да он сейчас сойдет с ума…
– Дурдом!
– Человеку плохо!
– Может, у него клаустрофобия…
Надергавшись в давке, клерк обмякает, его подхватывают, усаживают на место.
В печали трогается с места маршрутка: десять метров за две минуты…
Парень падает на девушку.
– Козел, – говорит девушка.
– Корова, – говорит парень.
– Как я вас всех ненавижу! – шепчет девушка. – Слышите? Я вас ненавижу… Ваше жлобство. Ваш запах. Особенно после дождя, когда от шерстяных кофт и мохеровых беретов пахнет старыми овцами! Эту толкотню! И вашу ничтожность, когда вы оказываетесь на желанном месте у окна. И замираете с тупым выражением, будто за миг до этого не орали, как бешеные… Ваши разговоры. О ценах, политике, шмотках. Хоть бы когда-нибудь-хоть-что-нибудь-хоть-кто-нибудь о чем-нибудь другом рассказал! Поэтому у меня в ушах наушники! Хотя я и себя ненавижу! Ведь так же сражаюсь за место у окна. И безумно хочу спать. Я знаю, что завтра и послезавтра и много дней спустя будет одно и то же, пока я сама не надену мохеровый берет, который будет пахнуть старой овцой…
Парень улыбается, достает из ее ушей наушники, декламирует шепотом:
– …И странным виденьем грядущей поры
Вставало вдали все пришедшее после.
Все мысли веков, все мечты, все миры,
Все будущее галерей и музеев,
Все шалости фей, все дела чародеев,
Все елки на свете, все сны детворы,
Весь трепет затепленных свечек, все цепи,
Все великолепье цветной мишуры…
…Все злей и свирепей дул ветер из степи…
…Все яблоки, все золотые шары.
– Твое? – говорит девушка.
– Пастернак… – говорит парень.
Парень и девушка медленно приближаются друг к другу.
Маршрутка трогается с места.
Парень падает на девушку.
– Козел… – говорит девушка.
– А ты клевая телка… – говорит парень.
С места снова подхватывается несчастный клерк:
– Мы едем? Или стоим? Мы едем?? Протрите кто-нибудь окна!
– Ага, сичас… – говорит мужчина.
Клерк смотрит на часы, рвет на себе волосы:
– Первый день на новой должности!! Мы едем? Люди, где мы?? – он начинает биться о толпу, как о каменную стену. – Выпустите меня отсюда! Выпустите меня!! О-о-о! А-а-а! Убили! Зарезали…
– Все сидят – и ты сиди! – отвечает агрессивная бабка.
Беременная снова начинает истошно кричать.
– Мы когда-нибудь поедем? – спрашивает женщина.
– И правда, водила, ты хоть скажи, сколько еще стоять?
– Цену повысили, а людей в пробках маринуют! – орут все. – За что платили?
– Убили… зарезали… – стонет клерк.
– Да открой ему дверь – пусть пешком идет… – говорит парень.
Серафим открывает дверь.
Клерк выскакивает на дорогу и тут же лезет обратно.
– Не удалось? – сочувственно говорит мужчина. – Машин на дорогах развелось, как собак нерезаных.
Клерк начинает беспомощно рыдать. Агрессивная бабка гладит его по голове:
– Что у тебя за работа такая, что зарежут? А?
– Заседание у меня. Первое выступление… – всхлипывает клерк. – Всю ночь готовился…
– Заседание? – с подозрением осматривает клерка человек. – А где ты работаешь… гнида?
– А почему вы меня обижаете? – возмущается клерк и добавляет горделиво: – В мэрии.
В салоне зависает напряженная пауза.
Ее пытается разрядить агрессивная бабка:
– Ну, дай Бог здоровьечка! Не зарежут. Мэр у нас хороший. Такая пампушечка… у-тю-тю… Батюшка наш родной, гречку давал, голубок.
– Да тот мэр уже в Эфиопии с маврами у костра скачет! – улыбается парень.
– Все равно – голубок! – не сдается бабка. – Кормилец!
– Так это вы там цены повышаете? – хмурится мужчина, глядя на клерка.
Голоса:
– Они, они! Голубчики, цари небесные…
– Врет он! Разве они в транспорте ездят? Из-за них все движение перекрывают, голубков этих…
– Может, и ездят – спрос изучают!
– Какой спрос?
– А такой: долго ли терпеть будем!
– Точно! Засланный казачок!
– А вот мы сейчас и покажем – долго или нет! Хоть одного замочим! – говорит мужчина. – Вяжи его, братва!
– Где та веревка, которой вора вязали? – говорит его товарищ. – Давай сюда!
– Люди, да вы что? – пугается клерк. – Я там – дирижером работаю…
– Что? Кем? – надвигается на него толпа. – Врет! Каким еще дирижером?
– Ну… я… музыкант… – бормочет клерк.
– Музыканты в переходах сидят! Мочи его, братва!
Люди встали с мест. Угрожающе окружают клерка.
– Удавочку… удавочку возьмите! – подсказывает карманник.
– Точно! Свяжем его – и в мэрию! – подсказывает женщина. – Чем этих несчастных ловить – лучше уж крупную рыбу в заложники взять!
– Стойте! – орет клерк. – Я все расскажу…
– Ну?
– Сейчас, сейчас расскажу, – с отчаянием говорит клерк.
– Ну-у-у?
Клерк решительно встает, настраивается выдать "военную тайну".
Все замирают, слушают:
– Работал я в ансамбле Красной нашей армии. Заслуженный деятель искусств! Потом такие времена настали: пришлось в ресторане играть. В "Дубках", может, знаете, за пятым километром. В снег, в дождь ездил. Хочешь не хочешь – должен. На такси больше уходило, чем зарабатывал… Но держался, потому что рояль там хороший – настоящий "Беккер". Играть на таком одно удовольствие! Ну вот. Играл иногда до утра. Однажды выхожу – Матерь Божья: руки немеют, глаза на лоб лезут, есть хочу, хоть плачь. В голове – туман, потому что раз тридцать на этом "Беккере" "Все будет ха-ра-шо!" лабал. На заказ… Стою на лестнице угоревший. Швейцар наш, Геник, говорит – может, такси тебе вызвать? А какое такси – у меня детей трое: каждую копейку в дом. А вокруг – "мерсы", "ламборджини"… "Все будет ха-ра-шо…"? Ну, бес меня и попутал. Взял я клюшку для гольфа – они у нас там в холле для антуража стояли – и начал по "мерсам" этим лупасить. Ничего больше не помню – пришел в себя только, когда приговор зачитывали: три года с конфискацией. Вот вам и "ха-ра-шо…". На зоне играл в оркестре. Повстречался мне там добрый человек – капитан Птицын, очень музыку уважал. Покорешились. Вышел – ребенка у него крестил. Капитан Птицын – высокого полета был. Года через три встретил его, а он уже охранником в мэрии. Говорит: у нас тут как раз дирижера для хора ищут. Чтобы свой человек был, надежный… Ну, я и пошел… Хор поручили собрать, чтобы на торжествах хорошо пели. Сегодня – первый день. Всю ночь готовился, я ту песню, которая там в почете, впервые должен был исполнять!
Встает клерк в полной сочувственной тишине и начинает напевать:
– Харе Кришна! Харе Рама!
Харе! Харе! Харе Кришна!
Харе Кришна! Харе Рама!
Харе! Харе! Харе Кришна!
И так весело в маршрутке становится, так хорошо и тепло у всех на душе.
Подпевают. Агрессивная бабка всем печенье, что для внука везла, раздает…
Благодать…
Но встает со своего места элегантная дама, медленно подходит к толпе, подпевающей клерку, обольстительным движением поправляет воротничок своей шубки, приближается к пассажиру с гитарой – он на последней ступеньке едва держится, эротично проводит ладонью по струнам и говорит, как та Анна из фильма "Место встречи изменить нельзя":
– Пусть… руки… покажет…
– Баба сердцем видит! – восторженно восклицает мужчина и к клерку-дирижеру обращается строго: – Покажи руки…
Клерк растерянно показывает руки.
Дама придирчиво осматривает руки клерка.
Берет у музыканта гитару, дает клерку:
– Играй!
– Я на гитаре не учился… – шепчет испуганный клерк. – Хоть режьте, люди добрые…
– Не верю! – кричит мужчина.
На заднем сиденье просыпается от спячки артистического вида мужчина.
– Станиславский… – подводит черту он, засыпает.
– Ну, что будем делать?.. – спрашивает первый мужчина.
– Вяжем – и в мэрию! Пусть цены снижают! У нас – заложник!
Голоса:
– Точно!
– Правильно!
– Сколько можно терпеть!
– Берем заложника!
– А еще шляпу надел!!
– Гнида!
– Предатель!
– Везем в мэрию – пусть цены на транспорт снижают!
Толпа надвигается и толкает тумаками несчастного клерка-дирижера.
– Я не хочу этого ребенка! Я не хочу этого ребенка! Я не хочу этого ребенка!! – вдруг раздается в этом гаме истеричный вопль беременной.
Все замирают.
Мертвая тишина.
– Попустило… – говорит беременная.
Все снова надвигаются на клерка.
Он сопротивляется. Шум. Потасовка. Клерку заламывают руки, душат…
Дама бьет его зонтиком.
Отец Серафим вскакивает с места, достает из-за пазухи большой церковный крест, останавливает им толпу:
– Опомнитесь, рабы Божьи!
Мертвая тишина.
Агрессивная бабка крестится:
– Свят, свят…
– А наш водитель, оказывается, священник… – шепчет девушка.
– Ни фига ж себе… – выдыхает парень и добавляет: – Ой, простите…
– Настоящий? – недоверчиво спрашивает дама.
– А вы, позвольте спросить, из какой конхвесии? – спрашивает мужчина.
– Ряженый! – кричит второй мужчина и продолжает душить несчастного клерка:
– Мочи его! Бей, душегуба!
Толпа снова набрасывается на клерка.
Отец Серафим достает из кармана револьвер. Поднимает руку вверх:
– Ни с места, я сказал!
Все замирают, шарахаются, стихают.
– Откуда это у вас, если вы священник? – тихо спрашивает элегантная дама.
Клерка отпускают, все внимание переключается на отца Серафима.
– Именной. Зарегистрирован, – с гордостью говорит Серафим. – Давно в руки не брал.
– Так, может, вы нас сразу в рай отправите? – говорит первый мужчина.
– А я вот ни в Бога, ни в черта не верю… – говорит второй.