Павка стоял в темноте. Стало холодно. Он ничего не мог понять толком. Факелы стали гаснуть один за другим. Павка повернул и пошел к дому.
Перед своею халупой он в удивлении остановился. В халупе горел свет.
"Что бы это значило?" подумал Павка и вошел в халупу.
Петр с вещевым мешком в руке разговаривал с Бережновым. Павка даже не узнал сразу Бережнова: так переменился за несколько часов старик. Он словно похудел, да и морщин на лице стало больше.
- Товарищ Ленин нас в беде не оставит, - сказал он Петру.
И вполголоса добавил:
- В подполье уйдем.
Он снял простые, стальные, перевязанные веревочкой очки, протер их платком, снова надел на переносицу и пошел к двери. Потом вдруг вернулся, крепко обнял Петра, поцеловал в губы и, слегка сутулясь, вышел на улицу.
Братья остались одни.
- Надолго? - спросил Павка брата.
- Чего надолго?
- Уходишь надолго?
- Ухожу-то?
Петр внимательно посмотрел на Павку.
- Не знаю, Павка. Может - надолго, может - нет. А только пора тебе привыкать к самостоятельной жизни. Довольно лодыря гонять. Я в тринадцать лет баржи на Волге грузил, всю семью кормил. Завтра пойдешь к Бережнову в порт, он тебе работу найдет. Понял?
- Понял, - ответил Павка. - А ты... ты, значит, не скоро придешь?
- Не скоро, - ответил Петр. - Ложись спать.
- Погоди, - остановил он Павку, который начал стлать постель. - Если Анна приедет, передашь ей вот это письмо.
Он протянул Павке незаклеенный конверт.
- Спрячь получше.
Павка спрятал конверт под подушку, лег на койку и укрылся бушлатом. Вдруг где-то очень далеко, за сопками, глухо ударило орудие. Петр встал, вышел на порог, прислушался. На дворе стояла ночь, глухая, темная, тихая. Он притворил дверь, подошел к Павке, укрыл потеплее, пошевелил рукой Павкины вихры и дунул на коптилку. Стало темно. Хлопнула дверь, и Павка понял, что Петр вышел на улицу. Павка решил не спать, но глаза его стали слипаться сами собой, и он заснул...
Глава вторая
ВЫБРОШЕНЫ ИЗ ДОМА
Когда Павка проснулся, было уже поздно, и в мутные оконца домика било яркое солнце.
Павка сунул руку под подушку и нащупал свое сокровище. Все четырнадцать выпусков "Сюркуфа, грозы морей" были на месте. На месте лежал и конверт, на котором четким почерком брата было написано: "Анне". Павка сунул конверт обратно под подушку.
Он вспомнил, что брат приказал ему сходить к Бережнову. Бережнов должен устроить Павку в ученики. Значит, он теперь будет сам зарабатывать деньги. Это хорошо: он может ложиться спать хоть в четыре часа утра, обедать, когда ему вздумается, пиратствовать все свободное время. Он сможет купить недостающие шесть выпусков пиратских приключений. А вдруг ему удастся заработать на шлюпку? Вот уж тогда он поплавает по Амуру!
Он вскочил, натянул штаны, прибрал постель. Потом он снял с полки кувшин с кислым молоком, нашел на столе селедку и хлеб, поел и вышел из домика.
Шагая по улице, он с удивлением заметил, что в городке за одну ночь все изменилось.
Внизу на реке, у стенки, стояли только "Шторм" и "Буря". Других кораблей - ни башенных, ни канонерских лодок - нигде не было видно. Далеко-далеко, налево - до самого Приамурска, а направо - до самой зеленой тайги, широкая река была теперь пустынна. Значит, Павка проспал, и брат уже ушел в поход на "Грозе".
Парикмахерская Никашки, всегда открытая с самого раннего утра и до позднего вечера, была закрыта. Заперта была и матросская лавочка, где торговал дядя Остап. По немощеной улице, намокшей от ночного дождя, шел патруль чужих солдат. Они были в таких же мундирах, как тот солдат на острове, в шалаше. На ногах у них были белые гетры. У зданий казарм стояли незнакомые часовые, а из раскрытого окна торчал пулемет. Вокруг водокачки тоже шагал часовой в белых гетрах.
Значит, пока Павка спал, японцы заняли городок. Павка с любопытством оглядел часового. Очень низенький, чуть выше Павки, часовой прохаживался взад и вперед, выпятив сухую, тощую грудь. Он не обратил никакого внимания на Павку. Павка осмелел и подошел к часовому совсем близко. Тогда японский солдат шагнул к Павке, чуть присел, выбросил вперед широкий и блестящий, как лезвие ножа, штык и сказал безразличным голосом:
- Твоя уходи-уходи.
Павка отскочил от солдата, попятился, повернулся и пошел к жилищу Косорота. Оглянувшись, он увидел, что часовой продолжает ходить вокруг водокачки.
Дойдя до домика Косорота, Павка заглянул в окно. Глаша спала на лавке, под бушлатом, закинув руку за голову. Светлые волосы ее были распущены.
"Ишь ты, - подумал Павка. - Тихая, когда спит".
Глаша сладко потянулась, вздохнула. Губы ее что-то прошептали во сне.
- Интересные сны смотрит, - пробурчал Павка. Он обожал интересные сны - с битвами, со стрельбой, с погонями. Ему часто снилось, что гонится за ним какой-то страшный великан и он бежит со всех ног и хочет спрятаться, а спрятаться негде. А великан тяжело дышит у него за спиной и вот-вот догонит, убьет. Павка возьмет и проснется, а страшный великан остается в дураках. Такие сны больше всего нравились Павке. Он любил их даже больше кинематографа.
Глаша спала. Павка постучал в окно и крикнул:
- Глашка, вставай!
Девочка нехотя открыла глаза.
- Ну чего таращишься? Отпирай скорей.
- А ты драться будешь? - лениво спросила Глаша, приподняв голову и приглаживая свои растрепанные волосы.
- Буду, - честно ответил Павка.
- Ну, так я не открою, - сказала Глаша и, повернувшись к Павке спиной, стала заплетать своими тоненькими пальцами косички.
- Я дверь переломаю! - крикнул в сердцах Павка. - Все косенки тебе повыдергаю!
- Попробуй, - спокойно сказала Глаша и дернула худенькими плечами.
Вдруг Павку словно что-то толкнуло в спину. Он обернулся. Позади стоял японский солдат и смотрел прямо на Павку раскосыми глазами. Павка застыл. Он встретился взглядом с солдатом. Солдат повернулся и пошел дальше по улице.
Павка приложил губы к самой оконной раме и шипящим шопотом позвал:
- Глашка-а!
Глаша не отвечала. Она стала надевать через голову розовое с белыми крапинками платьице.
- Глашка-а, - еще раз позвал Павка. - Я не буду драться. Ну открой... Ты ничего не знаешь... Японцы пришли... и...
- Ври больше, - ответила Глаша.
- Вот те крест - не вру. И "Гроза" ушла. И Петр ушел, и твой браток. Совсем.
Тут уж Глаша поверила, кинулась к двери и отперла ее.
- Ваня велел тебя к Гаврилову отвести... вот ей-ей велел, честное благородное... Видишь? Японцы, - показал Павка рукой на часового, шагавшего у водокачки. - Пулеметы, - показал он на пулемет, тупое рыльце свое выставлявший из окошка казармы. - Кругом японцы.
Глаша схватила Павку за плечо.
- Идем скорей, - сказал Павка. - К Гаврилову.
Глаша сразу отдернула руку и тряхнула косичками.
- Уж не ты ли меня к Гаврилову поведешь? - ядовито спросила она.
- Мне Косорот велел, - буркнул Павка.
- Я и сама дойду, не маленькая, - сказала Глаша, откинув голову и отставив вперед ногу в порыжелом старом ботинке. - Тоже провожатый нашелся!
Вдруг глаза ее широко раскрылись. Она глядела куда-то за Павкину спину.
- Павка, гляди, гляди, - забормотала она.
Вцепившись в плечо Павки дрожащими пальцами, она прошептала:
- Павка, смотри!.. матросов ведут... Куда же их ведут? Павка!
Павка обернулся. Множество японских солдат шагало по улице. Все они были с винтовками. Они окружили плотной стеной нескольких матросов. Это были знакомые матросы - со "Шторма" и с "Бури". Они шли хмурые и мрачные, низко опустив головы.
Когда они наконец прошли мимо, Глаша, не глядя на Павку, спросила:
- Павка, тебе не нужно в мастерские? Я с тобой дойду, а сама к Гаврилову... Ладно?
Павка поглядел в ее сразу побледневшее личико, и у него нехватило силы сказать ей "трусиха". Он потоптался на месте и важно сказал:
- А что ж, пожалуй, мне нужно в мастерские. Мне Петр велел Бережнова отыскать.
Глаша взяла со стола маленький узелок. Потом заперла дверь, повесила висячий замок, надела на шею шнурок с большим тяжелым ключом.
Молча они спустились по пустой улице с сопки вниз, к чугунным воротам портовых мастерских.
На этот раз ворота были настежь раскрыты. Часового не было, и пропусков никто не спрашивал.
- Ты меня подожди здесь, - сказал Павка, - я мигом и Бережнова отыщу и Гаврилова приведу.
Он вошел в ворота и сразу же заметил, что в кузницах не пылает огонь и над головой не летают многопудовые чушки.
Мастерские словно вымерли. Ни паровозных свистков, ни стука молотков, ничего не было слышно.
"Где же Бережнов?" подумал Павка, проходя мимо цехов, в которых лежали брошенные инструменты.
Он перешел через опустевшие железнодорожные пути. Пустые брошенные вагонетки тоскливо стояли на рельсах.
"Куда ж все ушли с работы?" подумал Павка. Он натыкался на всё новые и новые следы поспешного ухода рабочих. Он завернул за угол, поднялся на ту сопку, где стояла сигнальная мачта и синели домики управления портом и мастерскими, и тут в изумлении остановился.
Молчаливая черная толпа замерла на склоне сопки. Несмотря на холодный сентябрьский ветер, люди стояли с непокрытыми головами. Что же здесь происходит? Павка знал, что если собирается большая толпа, то она шумит и гудит, словно улей, или кого-нибудь слушает. Но сейчас никто ничего не говорил. В молчании этой толпы было что-то зловещее. Павка подошел поближе, поднялся на цыпочки и заглянул через плечи впереди стоявших людей.
Прямо перед толпой, на другой невысокой и голой сопке, возле ощипанного куста багульника, несколько японских солдат копали лопатами какую-то яму. Рядом с солдатами стоял коротенький японский офицер. Солдаты вдруг расступились, и Павка увидел стоявшего на коленях человека в пиджаке. Руки человека были связаны за спиной. Павка не мог понять, что это за человек, почему его связали, зачем здесь собрались люди.
Вдруг связанный человек повернулся лицом к толпе, и Павка увидел множество веснушек, усыпавших, словно горох, его лоб, нос и щеки.
Да ведь это Гаврилов! Гаврилов! Ведь к нему-то и велел Косорот отвести Глашу!
Осенний ветер трепал курчавые волосы Гаврилова. Павка еще раз поднялся на цыпочки, чтобы разглядеть получше, что происходит на сопке. Но офицер вдруг вынул из ножен кривую шашку, размахнулся и начисто срубил куст багульника. Толпа глухо ахнула. Лицо Гаврилова потемнело, веснушки налились кровью.
Он вдруг поднял голову и звонко крикнул в толпу:
- Товарищи! Не работайте на японцев! Гоните их в шею! К чортовой матери! В море!
Офицер подскочил к Гаврилову и, как-то смешно подпрыгнув, со всего размаху опустил шашку ему на голову.
У Павки потемнело в глазах.
- А-а-а! - закричала визгливо и страшно какая-то женщина.
Толпа зашевелилась. Тогда японские солдаты подняли винтовки.
Кто-то схватил Павку за руку. Он услышал голос Никиты Сергеевича над самым ухом:
- Не жмурься, гляди! Запомни на всю жизнь, парень, на всю жизнь.
Солдаты шеренгой сбежали с сопки и молча подняли приклады винтовок. Люди попятились от солдат, Никиту Сергеевича оттерли от Павки, и он словно сквозь землю провалился.
Солдаты расчищали себе путь прикладами, врезались в толпу и кого-то хватали. Павку чуть не задавили. Каким-то чудом он выбрался со страшного места и опрометью бросился к воротам. За воротами он увидел Глашу, сидевшую на земле, всю дрожавшую и смертельно бледную. Он взял ее за руку. Рука, тоненькая, худенькая, дрожала мелкой дрожью.
- Ты... видела? - тихо спросил Павка.
- Да... - так же тихо ответила Глаша и как-то неуверенно взглянула на Павку. Губы у нее посинели как у покойника.
- Вставай, Глашка! - сказал вдруг испуганно Павка. - Будет тебе, Глашка, вставай!
Его самого мутило и тошнило, перед глазами стоял тот самый японский офицер в коротеньком мундире. Ему хотелось как-то утешить Глашу. Но он не знал, как это сделать.
Потоптавшись на месте, он сказал:
- Ну, девчонка ты и есть девчонка! Что я с тобой здесь - цацкаться буду? Один уйду.
Глаша мигом вскочила на ноги.
- Уходи! - с обидой крикнула она, теребя ключ на шее. - Уходи! - В голосе у нее зазвучали слезы. - Никуда я с тобой не пойду.
Павка пошел от нее.
- Куда же ты уходишь, Павка? - вдруг вскрикнула она. - Павка, Павка, да куда же ты?
Павка вернулся.
- Ну, иди, чего ты стал?
Павка не двигался с места. Он хотел забрать Глашку с собой, а там будь, что будет.
Он переступил с ноги на ногу.
- Идем, что ли? - сказал он совсем уже мирно.
- Не пойду, - тряхнула головой Глаша.
Павка раздумывал, ковыряя в ухе. Потом он снял бескозырку, почесал затылок, вздохнул и сказал спокойно:
- Ну, как желаете. А только я к себе пойду, у себя буду. До свиданья.
Он пошел от ворот и очень медленно зашагал по улице. Он несколько раз оглянулся на ходу и видел, что Глаша стоит на месте, сжимая в руках маленький пестрый узелок.
"Придет, никуда не денется", решил мальчик.
* * *
Когда он дошел до своей халупы, он в удивлении остановился. Все окна были раскрыты. Дверь была распахнута настежь. Павка осторожно подошел к двери.
Широколицая незнакомая женщина большим веником подметала пол. Он остановился в дверях, женщина подняла лицо с сердитыми глазами и насупленными бровями и ворчливо сказала:
- Ну, чего тебе? Нету вашего Павки дома, нету. Бегают, бегают, прости, господи, покою от вас нет.
- Тетенька, да я и есть Павка, - сказал Павка, робея. - А вы кто будете?
- Павка? Милый ты мой! Господи! А я и не признала.
Женщина бросила на пол веник и кинулась обнимать Павку.
- Да какой же ты ладный. - Она отодвинулась от Павки и принялась его разглядывать. - Ну совсем взрослый. - Глаза ее улыбались. - Ну вылитый Петр!.. И волосы рыженькие, и нос покарябанный. Петр да и только!
И она снова принялась обнимать Павку.
- Пустите, тетенька, - сказал Павка, - вы меня задушите. Теперь я вас знаю. Вы - Анна из Нижнего.
- Анна я и есть! - обрадовалась женщина. - Из Нижнего, правильно. Твоя тетка, значит. Милый ты мой! Думала, гадала - век я не доберусь, да господь привел. - Она перекрестилась. - Выручил господь, - повторила она, крестясь мелким крестом. - Ох, и намаялась же я, ох, и намучилась же! Где постираешь, где полы помоешь, где ребят постережешь. Офицеры раз с поезда выкинуть хотели.
Она вытерла подолом юбки глаза.
- Тетенька, а вам Петр письмо оставил, - вспомнил Павка.
- Мне? Письмо? Давай сюда, давай! - заторопилась Анна. Павка достал конверт и протянул Анне. Она повертела конверт в руках, потом вынула письмо. Она осмотрела его со всех сторон.
- Неграмотная я, - сказала она Павке смущенно. - Может, сынок, почитаешь?
Павка взял в руки листок, исписанный крупным почерком брата. Анна села на табурет, сложила руки крестом на груди и приготовилась слушать. Павка, слегка запинаясь, стал читать:
"Здравствуй, Аннушка. Пишу тебе в надежде, что живая ты и здоровая и приедешь в благополучии".
- Доехала я, доехала - подтвердила Анна.
"Соскучился я по тебе, и белый свет мне без тебя не мил, и все ждал я тебя до самого моего ухода".
- Родимый ты мой, ясненький ты мой, - всхлипнула Анна.
Павка деликатно подождал и принялся читать дальше:
"Уходим мы, Аннушка, биться с японцами, и тяжелая у нас с ними будет битва. Орудий у них много, и калмыковские белогвардейцы заодно с ними. Но мы не робеем. Будет это наш последний и решительный бой".
- Господи! - сказала Анна. Из глаз ее текли крупные слезы.
"И если не свидимся мы с тобой, - продолжал читать Павка, - помни, что товарищи, Анна, тебя не оставят. А Павка подрастет - хозяином станет, он тебе поможет".
- Я кораблем командовать буду, - сказал Павка, - квартиру сниму, ты тогда у меня жить станешь.
Павка повертел письмо, посмотрел, не написано ли что еще. Но больше ничего не было. Только какая-то фотография выпала из конверта и упала на пол.
Анна тихо плакала, всхлипывая и утирая подолом глаза.
- Все? - спросила она.
- Все, больше ничего нет, - ответил Павка и наклонился, чтобы подобрать выпавшую из конверта фотографию. Он поднял карточку и рукавом протер ее. Бравый матрос, в полной форме, опирался рукой на плечо сидящей с застывшим лицом и выпученными глазами миловидной женщины в белом платье. Это была Анна.
- Тетенька, гляди, что тут еще есть. - Павка протянул Анне фотографию. Она взглянула на нее и разрыдалась по-бабьи, в голос.
- Петенька ты мой ненаглядный! Как я без тебя буду, разнесчастная сирота? - запричитала она и вдруг завыла тонким голосом, как над покойником.
- Тетенька, что же вы плачете?! Тетенька, да не кричите так! - запросил Павка. - Люди сбегутся, тетенька...
Анна взяла в руки его вихрастую голову, прижала к своей груди, и ее горячие слезы потекли Павке на лоб, на нос, на подбородок.
В эту минуту скрипнула дверь. Павка приподнял голову и увидел Варю в накинутом на голову шерстяном клетчатом платке. Она прижимала платок обеими руками к груди. Варя словно похудела и состарилась со вчерашнего дня. Вчера она была такая веселая!
- Павка, где Глаша? - спросила она.
- Откуда мне знать? - буркнул Павка. - Придет она сейчас, - добавил он.
- Я ее с собой хочу взять, в город, - сказала Варя. - Я в город ухожу.
Анна отпустила Павкину голову и удивленно уставилась на Варю.
- А вы кто будете? - спросила Варя.
- Разве не видишь? Это Анна из Нижнего, - сказал Павка.
- Неужели Анна? - воскликнула Варя.
- Анна я, милая моя, Анна, - поднялась с табурета приезжая и протянула Варе свою широкую руку. - Ехала-ехала, мучилась-мучилась, а Петеньки моего нету...
Слезы снова полились у нее из глаз, она зарыдала.
Варя скинула с головы платок, подошла к Анне, обняла ее за плечи и вдруг, всхлипнув, сама заплакала горькими слезами.
Павка растерянно смотрел на них, и у него у самого навертывались на глаза слезы. Но он не подал вида и пробурчал:
- Ну, чего вы? Кажется, не девчонки, а взрослые...
Наконец женщины успокоились. Варя встала, вытерла глаза и сказала:
- Оставаться тебе, милая, здесь нельзя. Японцы уже ходят по базе и допытываются, где матросские жены. Ты кем в Нижнем работала?
- В прислугах жила, - ответила Анна.
- Вот и ладно, - обрадовалась Варя. - Я тоже живу в прислугах - у доктора, в Приамурске. - Я тебя нынче же на место определю. Хорошее место, фельдшер из военного госпиталя, сам день и ночь на работе, стирка невелика. Ты готовить умеешь?
- Умею, - ответила Анна.
- Ну, вот, пока Петр не вернется, поживешь, перетерпишь. В пути, небось, не того натерпелась, вот и отдохнешь. Вещей-то у тебя много?