- Да вот все мои вещи, - показала Анна на лежавший на койке тощий узелок в цветистом платке. - Проела в дороге, - виновато улыбнувшись, сказала она. - Пухнуть начала было с голоду, сменяла на хлеб два платья, юбку, платок шерстяной, полсапожки.
- Наживешь, - утешила Варя. - Ну, идем, Анна, в город, пора, итти далеко. Нам бы до вечера добраться.
- А Павка-то как? - забеспокоилась Анна.
- Завтра приду за ними, устрою где-нибудь. Ты Глашу разыщи, Павка, да передай, чтобы меня ждала. И ты жди, я приду. Да не обижай Глашу.
- Ее обидишь, как же! - огрызнулся мальчик.
- Да ты присмотри, раз просят, - рассердилась Варя. - Поменьше бегай со своими огольцами...
- Ладно, сам знаю, - сказал Павка.
Анна крепко расцеловала Павку, глазами поискала угол. Угла не была, халупа была круглая, как цирк. Тогда она перекрестилась несколько раз на потолок, заросший паутиной, повязалась платком, взяла узелок, и они ушли с Варей по широкой и пустой улице через пустыри и сопки в Приамурск.
Павка остался дома один. Такое с ним случилось впервые. Раньше он один оставался во время отлучек брата, но Петр возвращался неожиданно. Приходилось всегда быть настороже. А теперь Петр долго не вернется.
Павка прибрал посуду на полке, заглянул в ведро, стоявшее у стены. В ведре плескалось несколько пойманных вчера Павкой рыбок. Он непременно сварит себе уху, как только проголодается. Перед огрызком зеркала Павка пригладил свои вихры.
Вдруг кто-то легонько стукнул в окно. Павка увидел Носа-Курноса:
- Моего батьку забрали, Павка, - сказал, торопясь и оглядываясь, Нос-Курнос. - Увели нынче японцы, а куда - не знаю. Мамка плакала-плакала, потом упала на пол, кричит. Что с ней делать - не знаю.
- Воды дай, - посоветовал Павка. - На голову воды налей, она, может, и встанет.
- Попробую, - сказал Нос-Курнос и исчез.
* * *
Под вечер Павка достал из-под подушки четырнадцать выпусков "Сюркуфа", сел у окна и принялся читать. Он прочитал замечательную историю о том, как Сюркуфа поймали и заточили в каземат на пустынной скале. Остров-тюрьму сторожили полицейские и солдаты. Верные товарищи Сюркуфа подобрались темной ночью к острову на лодке и перепилили решетки в окне каземата. Сюркуф по веревке спустился вниз, в лодку. Лодка неслышно отплыла от острова - и Сюркуф был спасен.
"Вот здорово!" подумал Павка и принялся за следующий выпуск. Вдруг сразу стемнело. На Амуре сумерек не бывает, вечер приходит неожиданно, точно накрывает день черным платком. Только что было совсем светло - и вдруг на дворе наступает ночь.
Павке стало как-то не по себе. Он никогда не боялся темноты. Но сегодняшняя казнь стояла у него перед глазами.
Он встал, зажег коптилку и снова принялся за приключения Сюркуфа. Ему показалось, что кто-то царапается возле двери. Он поднял голову и послушал: нет, никто не царапается. Только начал читать, перелистав несколько страниц - царапается.
"Надо посмотреть", решил Павка и осторожно, на цыпочках подошел к двери. Подождал. Кто-то осторожно тронул щеколду. Павка со всей силой толкнул дверь и в полосе света увидел Глашу.
- Я сидела-сидела дома, мне скучно стало. Вот я и пришла, - сказала она.
- А тебя Варя искала! - сказал Павка радостно. - В Приамурск пошла. И Анна приехала, Петра жена, знаешь? Заходи! Да не наследи, смотри, - прибавил он построже. - У меня палуба вымыта.
- А где же Анна? - спросила Глаша.
- Она с Варей ушла, в Приамурск. Поплакала и пошла.
Глаша вошла в комнату и присела на табурет.
- Читаете? - спросила она, глядя на разложенные на столе выпуски, и в голосе ее Павке почудилось ехидство.
- Читаем, - вызывающе ответил Павка.
- Про Сюркуфа читаете?
- Про Сюркуфа читаем.
- Может, и мне дадите почитать? - вдруг спросила она совсем просто, обыкновенным голосом.
- Почитайте. - Павка протянул Глаше один из выпусков.
Она, оправив платьице, принялась читать.
Павка смотрел на нее в упор, но она не поднимала глаз. Она читала, шевеля губами, и перелистывала страницу за страницей. Тогда Павка тоже взял книжку и сел за стол напротив девочки. Долгое время они читали молча. Вдруг коптилка стала чадить, дохнула раза два черным дымом и погасла.
- А у меня керосину нет, - сказал Павка.
- И у нас нету, - услышал он из темноты Глашин голос.
Они помолчали.
- Я спать ложусь, - сказал через некоторое время в темноте Павка.
- И я легла.
- Тебе не холодно, Глашка? Держи бушлат. Поймала?
- Спасибо, поймала, - сказала Глаша.
Наступила тишина.
Павка слышал тихое Глашино дыхание.
Где-то далеко в ночи вдруг протрещало несколько выстрелов, и все смолкло.
- Что это, Павка, стреляют? - испуганно спросила Глаша.
- Ясно - стреляют, а не горох катают.
После короткой паузы Глаша сказала:
- А мне все... Гаврилов мерещится... и солдаты... Они в могилу его закопали, да?
Павка промолчал.
- Ты спишь, Павка?
Павка молчал.
- Ну, и я сплю, - совсем уже сонным голосом сказала Глаша. - Вы только не деритесь, а то я вам все волосы повыдергиваю.
Не получив и теперь ответа, Глаша заснула.
* * *
На следующий день Павка и Глаша проснулись поздно. День стоял пасмурный, серый, за окном моросил мелкий осенний дождь. Павка оделся, умылся, подождал, пока умоется Глаша, взял ведро с рыбой и сказал, как хозяин:
- Ну, что ж, Глашка! Бери нож, чисти рыбу, вари обед. А после приберешь дом. У меня каждый день палуба моется.
- Тю-у, - сказала Глаша, вытирая мокрое лицо полотенцем. - Что - я к тебе в кухарки нанялась? Сам вари обед.
- Глашка! - грозно крикнул Павка.
- Павка! - звонко ответила девочка, глядя на Павку в упор.
- У, бесстыжие твои глаза! - рассердился Павка. Он взял нож и стал чистить рыбу.
Чешуя, искрясь, разлеталась по всему полу. Он рубанул по хвосту - и рыбий хвост полетел далеко в сторону. Он хватил ножом по рыбьей голове - и рыбья голова, словно живая, запрыгала по полу. Он вспорол рыбе брюхо - и оттуда вывалились на табурет розовые и коричневые потроха.
- Котелок! - скомандовал Павка.
Глаша принесла чугунный котел и поставила его на пол.
- Воды! - крикнул Павка, кидая рыбину в котелок. Глаша взяла ведро и молча подлила в котел воды.
- Растопляй печку! Живо! - продолжал командовать Павка.
- Сам растопляй! - ответила дерзко Глаша.
- У, негодная! - замахнулся Павка на девочку.
- Попробуй, тронь, - нос откушу, - прислонившись к стене, сказала Глаша таким голосом, что Павка понял: она действительно может кинуться на него и откусить нос.
Он что-то пробурчал и, взяв полено, принялся колоть его ножом. Щепки, золотистые, пахнущие смолой, весело разлетались во все стороны.
- Может, растопишь печку? - спросил Павка уж более мирно. Глаша молча стала собирать щепки и укладывать их в печурку. Вдруг Павка больно хватил ножом по пальцу.
- Ай! - вскрикнул он и сунул палец в рот. Рот сразу наполнился горячей липкой кровью. Павка сплюнул и снова взял палец в рот, но кровь все текла, не унимаясь.
Глаша чиркнула спичкой, и в печурке разгорелся яркий огонь. Павка еще раз сплюнул и посмотрел на палец. Порез был глубокий. Кровь так и текла.
- Да ты порезался? Вот неловкий какой. А еще хвастается: "Я, я. Я капитаном буду, гоголем по Амуру пройду". Покажи сюда палец.
Глаша зачерпнула в кружку воды и промыла ранку. Она поискала глазами чистую тряпку, но чистой тряпки нигде не было видно. Тогда она оторвала зубами кусок нижней юбки и крепко перевязала Павкин палец.
- Сиди уж, недотепа. Я сама, - презрительно сказала Глаша и, с трудом подняв котел, поставила его на печурку. - Ничего, до свадьбы заживет, - добавила она.
- Уж не на тебе ли я буду жениться? - ехидно спросил Павка.
- А может, и на мне, - спокойно ответила Глаша, изо всей силы раздувая огонь в печурке.
- На тебе? - рассмеялся Павка. - Косички крысиные.
Глаша обернулась, хотела еще что-то ответить, но увидела, что кровь капает с пальца через повязку на пол. Тогда Глаша оторвала еще один кусок нижней юбки, подошла к Павке, взяла его руку, перевязала палец еще раз сверху, туго затянула его и сказала:
- Знаете что? Сегодня не будемте ругаться. Вы раненый, у вас кровь разыграется, не остановить будет.
И она отвернулась к печурке, на которой уже вскипала уха, варившаяся из пойманной и освежеванной Павкой рыбины.
* * *
Капитан Судзуки шел по грязной улице, веселый, розовый, улыбающийся, чисто выбритый. За ним почтительно шагали трое солдат. Пройдя несколько кварталов, капитан свернул в переулок. Он остановился у матросской лавочки, запертой на замок. На крыльце лавочки стоял Остап и с ненавистью смотрел на офицера. Офицер, будто не замечая его взгляда, вежливо поздоровался.
Капитан рукой в белой перчатке показал на деревяжку и спросил улыбаясь:
- Цусима?
Не дожидаясь ответа, он сказал:
- О, храбрая матроса, храбрая русская матроса. До свиданья, пожалуйста.
Он пошел дальше. Проходя мимо запертой на замок парикмахерской, капитан хитро улыбнулся.
Затем он вынул из кармана блокнот, заглянул в него и зашагал к матросским домикам.
Капитан Судзуки недаром считался самым веселым офицером во всем оккупационном японском отряде. Он был большим шутником, этот маленький капитан Судзуки. Все офицеры отряда вспоминали веселый фейерверк, который устроил им капитан Судзуки в глухой таежной деревне. Он приказал своим солдатам окружить деревню со всех сторон и поджечь ее. Сгорело около ста пятидесяти изб. Капитан и тут улыбался, глядя на пламя, вздымавшееся к ночному небу. Деревня сгорела со всеми жителями и со скотом.
Капитан еще раз заглянул в блокнот и подошел к одной из халуп. На пороге стояла молодая женщина в черном бушлате.
Капитан подошел к женщине вплотную, поднял руку к козырьку фуражки и вежливо спросил:
- Пожалуйста, здравствуйте. Где ваша мужа?
Женщина не ответила.
Продолжая улыбаться, Судзуки поправил левой рукой шашку и сказал почти нежно:
- Ваша мужа - бурсука. Большевика. Она уходи туда, - он показал рукой на реку, - она дум-дум наша ниппона.
- Что вам надо? - спросила женщина.
- Чито моя надо? Моя надо: твоя уходи-уходи. Наша бурсука не надо, - сказал Судзуки.
Ему было весело: если он захочет, он может арестовать эту русскую женщину со злыми глазами; захочет - может сжечь жилище; захочет - может выполнить в точности приказ командования - выселить из квартир все семьи матросов, ушедших на кораблях по реке или сбежавших в тайгу, в партизанские отряды.
- Никуда я не уйду, - ответила женщина, загораживая вход своим телом, широко расставляя руки. - Куда я пойду?
- Куда? - приятно улыбаясь, спросил капитан. - Ваша мужа знала, куда уходи. И вы, пожалуйста, уходи-уходи.
Он отошел назад и сказал солдатам:
- Выбросите немножечко имущество и заколотите двери.
Солдаты отправились выполнять приказание. Они схватили женщину за руки, оттянули ее от двери и вошли в дом. Один из солдат взял за руку игравшего на полу пятилетнего парнишку и подвел его к женщине. Из дверей вылетел табурет, описал дугу в воздухе и грохнулся на землю. За ним пролетела перина, за периною упали в грязь тощие разноцветные подушки.
- Нет на вас, ироды, управы, - сказала женщина, прижимая к себе мальчика. Мальчуган смотрел на происходящее широко раскрытыми, умными, не детскими глазами.
Солдаты вышли, вынося с собой ходики, кастрюли, корыто. Все это они сложили на землю. Они вынули из карманов молотки и гвозди и деловито забили двери и окна. Капитан Судзуки смотрел на все это и улыбался.
Когда все было кончено, он снова поглядел в блокнот и пошел дальше. Пройдя несколько шагов, он подошел к другой халупе и постучал. Никто не откликнулся на стук. Тогда солдаты, по знаку капитана, взломали дверь. Они выкинули в грязь тюфяки, керосинку, подушку, несколько женских платьев и полушубок.
Они забили дверь и окна досками. Потом все пошли дальше. По знаку капитана Судзуки, солдаты снова остановились.
Капитан постучал в окно.
* * *
- Ваша брата - бурсука, большевика, - сказал капитан Судзуки Павке, так же вежливо улыбаясь, как если бы говорил со взрослым. - Ваша уходи-уходи, фанза закрывай.
- Это куда же уходить? - спросил Павка.
Солдат, оттолкнув его, вошел в халупу. Павка юркнул за ним. За Павкой вошли еще два солдата. Один из них выкинул табурет и стол. Другой взял с печурки горячий котелок с кипевшей ухой и, обжигаясь, понес его к двери. Третий подошел к Глаше, сидевшей на койке, и, словно не замечая девочку, выдернул из-под нее тюфяк. Глаша свалилась на пол, ушиблась, но сейчас же вскочила с горящими глазами. Она готова была кинуться на солдата. Павка стал перед нею и сказал солдату:
- Не тронь ее. Это сестра моя, понимаешь? Сестра. Мы сами уйдем. Идем, Глашка.
Он собрал свои четырнадцать драгоценных пиратских выпусков и передал Глаше. Он снял со стены гитару, взял Глашу за руку, и они вышли на улицу. Судзуки стоял против них, опираясь на шашку. Он курил папиросу и улыбался. Солдаты стали забивать досками окна.
"Словно гроб заколачивают, - подумал Павка. - Ну, чего, дурак, улыбаешься? - мысленно сказал он офицеру. - Чего ж тут смешного? Тебя бы так с квартиры выгоняли, небось бы не улыбался".
Он взял аккорд на гитаре. Взял другой аккорд и гордо прошел мимо офицера. Он не оборачивался, и Глаша не оборачивалась, но оба они чувствовали, что офицер с удивлением смотрит им вслед.
- Куда же мы пойдем теперь, Павка? - спросила Глаша. Она крепко прижалась к его руке.
- В город, к Анне и к Варе, - сказал Павка.
Прощай спокойная жизнь, прощай веселые игры с друзьями, прощай! Он почувствовал себя настоящим мужчиной, совсем взрослым, хозяином семьи. Теперь Глашка целиком от него зависит, она больше не посмеет дразниться.
Они прошли последние флигели казарм, старую флотскую церковь и вышли на дорогу. Дорога вилась сопками в большой город.
В осеннем тумане вдали синела река. По дороге строем шли белогвардейские солдаты. Они пели:
Смело мы в бой пойдем
За Русь святую...
Песня была явно неподходящая: ведь белогвардейские солдаты воевали не за Россию, а за японцев.
Но "за Японию святую" нельзя было петь: никак не укладывалось в размер стиха.
Павка прибавил шагу. Глаша с трудом поспевала за ним. Далеко впереди зачернели городские постройки.
"Часа три пройдем ", подумал Павка.
Солдаты засмеялись и что-то крикнули им вслед. Но ребята даже не обернулись.
Глава третья
В ГОРОДЕ
Город встретил ребят неприветливо. Улицы города были пустынны. Собаки лаяли из подворотен на проходящих белогвардейских и японских солдат. Ребята прошли мимо большой белой тюрьмы, мимо поселка розовых, зеленых, голубых и оранжевых домиков, спускавшихся к самому Амуру, и очутились на широком бесконечном проспекте, то сбегавшем вниз, то снова поднимавшемся высоко на сопку.
Сколько раз Павка ходил в город с братом. Они гуляли по широким городским улицам, и все прохожие оборачивались на бравого матроса. Павка этим очень гордился. Брат покупал ему леденцов и семечек. Вечером они заходили в кинематограф и оба с одинаковым восторгом смотрели, как на экране на протяжении десяти частей люди прыгали на полном ходу с поездов, стреляли из револьверов и дрались не иначе, как боксом.
Дорого бы дал Павка, чтобы брат был сейчас здесь, с ними! Но Петр был далеко, и Павка не знал даже, жив он или нет.
- Куда ж мы пойдем? - спросила Глаша. Она в первый раз была в большом городе.
- Куда пойдем? - переспросил Павка. - К Анне и к Варе.
- А как же мы их найдем? У тебя адрес есть?
- Адреса нету. Да ведь Анна у фельдшера живет. Скажите, пожалуйста, - обратился он к робкому прохожему, пробиравшемуся сторонкой. - Где тут живет фельдшер?
- Да вот на этой улице, в доме номер пятнадцать.
И прохожий заковылял дальше.
Ребята стояли у дома номер двадцать три. Павка поддернул гитару и взял Глашу за руку.
- Вот видишь? Идем.
Он смотрел на номерные фонари двухэтажных деревянных домов. Двадцать один, девятнадцать, семнадцать. А вот и пятнадцатый номер.
Павка храбро поднялся на крыльцо и постучал. Кто-то подошел к двери и спросил:
- Кого надо?
- Фельдшера! - ответил Павка.
- Фельдшера? Фельдшер помер месяц назад, - сказал тот же голос.
- Послушайте! - воскликнул Павка. - А вы не знаете, где еще живет какой-нибудь фельдшер?
- Владивостокская, восемнадцать.
- Владивостокская, восемнадцать, - повторил Павка. - Не забыть бы: Владивостокская, восемнадцать.
У какого-то кучера, спавшего на козлах, Павка спросил, где Владивостокская улица. Кучер спросонья не сразу понял мальчика, долго кряхтел, потом еще дольше что-то рассказывал пьяным голосом и тыкал кнутом то в одну, то в другую сторону. Павка старался понять, но понимал очень мало. Наконец кучер захрапел.
- Пойдем, Глашка, - сказал Павка.
- Я устала-а, - протянула Глаша.
- Идем, идем, нечего! - прикрикнул на нее Павка и взял в руку ее похолодевшие пальчики. Глаша поплелась за ним.
Они долго искали Владивостокскую улицу. Еще дольше искали восемнадцатый номер. Можно было подумать, что эту улицу нумеровал сумасшедший. Третий номер был рядом с восемьдесят седьмым, а восьмой - с шестьдесят четвертым. Наконец восемнадцатый номер был найден. Это был одноэтажный дом, выкрашенный оранжевой краской, с тремя большими, чем-то завешенными изнутри окнами. Возле дома стоял фонарь. Под фонарем была свалена огромная куча мусора. В мусоре, рыча и грызясь, рылось несколько облезлых собак.
Павка подошел к воротам и постучал в калитку. В доме было тихо. Павка постучал еще раз, чуть громче. Кто-то зашевелился в доме, закашлял, но не вышел к воротам. Павка застучал изо всей силы. Из соседней калитки выглянуло женское лицо.
- Вам кого? - спросила женщина.
- Фельдшера.