После того странного, - ох, мало сказать странного! - вечера они не виделись наедине, и оба понимали, что избегают этих встреч. Стыдно сказать, но, увидев ее однажды в конце коридора. Горохов, как мальчишка, забежал в первую попавшуюся палату, да еще в женскую, да еще в ту минуту, когда санитарка какой-то больной клизму ставила. В то же время встретиться с Тамарой ему хотелось, скорее всего, для того, чтобы убедиться, что ничего, в сущности, не случилось и дружба их не рухнула из-за той нелепой истории. Разве он виноват? Разве хотел он обидеть ее, или пренебречь ею, или злоупотребить ее доверием? Впрочем, Федор Григорьевич, отчетливо отдавая себе отчет в том, чего он не намерен был делать, не особенно ясно представлял себе, почему так оскорблена была она, почему ушла одна, среди ночи, не разрешив даже проводить себя? Видит бог, он желал ей только лучшего! Те отношения не могли бы продержаться между ними долго, потому что она была нужна ему совсем в ином качестве. А после разрыва вообще бы ничего не осталось: ни дружбы, ни взаимной человеческой привязанности - ничего! Он потерял бы ее окончательно. А этого ему не хотелось.
Горохова тянуло встретиться с Тамарой, он представлял себе, как они посмотрят друг другу в глаза и как она скажет своим спокойным, ровным голосом: "Помилуйте, Федор Григорьевич, - скажет она, - ну, о чем вы? Я, например, с удовольствием вспоминаю тот вечер!"
Конечно, это было бы ложью, но ложью во благо, потому что с него разом свалилось бы нелепое чувство вины, жизнь вбилась бы в свою нормальную колею. Да, он мечтал именно о такой встрече, но избегал Тамары, понимая, что все может быть совсем по-иному.
Сидя на этом дурацком диспуте, Горохов время от времени оглядывался, не пришла ли она, но вот уже Архипов, такой нескладный, в каком-то старомодном костюме с манжетами на брюках, уселся с края стола, вот уже Чикарьков вперся на трибуну, а ее все не было. Значит, не придет. Она никогда не опаздывает.
- …врачебная тайна имеет целью скрыть от родственников, от знакомых, чем в действительности болен человек, не так ли? - гудел Чикарьков. - Так сказать, оградить человеческое достоинство от прикосновения к нему чужих, а возможно, и грязных рук. Не так ли? - повторил он свой риторический вопрос.
"Что-то он странно говорит, - машинально отмечая книжную гладкость речи аспиранта, подумал Горохов. И вдруг его осенило. - Ну конечно же! Шефу подражает! "Так ли?" "Не так ли?" Ох, и поганец же!.."
Все раздражение Горохова мысленно обрушилось на Чикарькова, и, оторвавшись от собственных невеселых размышлений, он стал прикидывать, как бы проучить этого примитивного подхалима? "Хороший же врач получится из такого прохиндея! Небось все обкомовские тетки у него будут в отдельных палатах лежать…"
Некоторым утешением для Горохова было только нескрываемое выражение иронии на лице Кулагина, обращенном к оратору. Шеф все замечает, его на мякине не проведешь!
Горохов вспомнил, что, поглощенный историей с Тамарой, забыл сказать Кулагину о важном деле. Это был, пожалуй, единственный на памяти Федора случай, когда шеф что-то пропустил. Речь шла о прошлогоднем рентгеновском снимке ракового больного Тарасова, который вместе с другими снимками запросил из архива Горохов.
Федор Григорьевич решил завтра же показать снимок Сергею Сергеевичу, - не шуточное дело! А что, если это может повториться? И как теперь быть - обнародовать эту историю для всех желающих? Э, нет, не пойдет это дело, хоть вы здесь что хотите про этику болтайте!
- Врачебной тайны нет, - вещал Чикарьков. - Существующая система выдачи листов временной нетрудоспособности, когда на бюллетене ясно и четко пишется диагноз, сама по себе исключает эту проблему.
Сзади Горохова кто-то хихикнул и прошептал:
- Все гениальное просто. Пошли жрать мороженое.
- …в советском праве врачебной тайны, как юридической категории, не существует, так как интересы государства и интересы коллектива стоят выше интересов отдельной личности. Закон не признает врачебной тайны, он признает только служебную, - закончил Чикарьков и с видимым удовлетворением освободил трибуну.
"Наработал ты не на птичку, на целого орла, но шефа этим не возьмешь", - злорадно подумал Горохов, когда, проходя мимо, аспирант подмигнул кому-то за его спиной, кажется тому, кто собирался идти жрать мороженое.
- Ну что ж, я вполне согласен с некоторыми аспектами выступления товарища Чикарькова, - улыбаясь аудитории, сказал Кулагин. - Сама постановка вопроса о врачебной тайне у нас в стране весьма сложна, так как врачебная тайна - понятие, более применимое к частнопрактикующим врачам, которых у нас почти нет, а редкие в этой области кустари-одиночки, если позволительно так выразиться, тоже находятся под контролем государства. У нас в стране давно сорвана пелена таинственности со всего, что касается врачевания…
"Ну нет, далеко не со всего, - мысленно возразил Горохов, думая о старом снимке Тарасова. - Интересно, захотите ли вы обнародовать, что год назад не заметили затемнения в области левой почки. Это же окончательно подорвет в больном веру в медицину, а значит, и добьет его. В прошлом году затемнения не увидели, а сейчас я нашел его, главным образом потому, что искал, потому, что теперь уже и без снимка знаю, что у Тарасова опухоль".
- С врача вообще всякие моральные обязательства сняты, - раздался чей-то раздраженный женский голос.
- Отнюдь нет, - проговорил Кулагин. - Остаются и всегда будут существовать интимные стороны жизни.
- О какой врачебной тайне можно говорить, когда все мы знаем, что не только районные врачи, а и общественные организации вмешиваются в семейные дела? - с горечью проговорил незнакомый Горохову юноша, сидевший рядом с ним.
Он так неожиданно и громко заговорил, что Федор Григорьевич даже вздрогнул.
- Мало, что ли, напечатано статей, где прямо-таки смакуются письма какой-нибудь шибко порядочной супруги, которая просит партком всего-навсего уладить ее постельные дела. А то еще домком из бездельников-склеротиков возьмется в чужих делах ковыряться, бог весть в какие подробности влезают, слюни пускают…
Юноша говорил без тени улыбки или иронии. Наоборот, глубокая боль ощущалась и в голосе его, и в выражении лица.
Горохов подумал, что, несмотря на молодость, наверно, и ему досталось уже от чьей-то хамской бесцеремонности, прикрытой щитом заботы об общественном благополучии.
Кулагин неторопливо и негромко постучал по стоявшему перед ним графину с водой. Постучал деликатно, вроде бы в задумчивости, так что нельзя было понять, то ли это машинально поиграла с карандашом рука, то ли все-таки Сергей Сергеевич решил презреть демократию и напомнить молодому человеку, что негоже браниться на такой аудитории. И действительно, он сказал мягко так, проникновенно:
- Не надо попрекать словом "склеротик". Склероз все-таки не провинность, а заболевание. Было бы просто счастьем, если бы только склерозом мы могли объяснить все недостаточно тактичные поступки, свидетелями которых часто являемся. Но ведь не одни мои сверстники их совершают. - Сказав о сверстниках, он опять чуть улыбнулся, и Горохов, в который уже раз, подумал, как молодо с этой сединой и статностью выглядит его шеф! Архипов - он хороший мужик, по деловым и душевным качествам выше Кулагина неизмеримо, но рядом с ним, как крестьянская лошадка рядом с рысаком. - Я, как, вероятно, и все мы, надеюсь, что довольно скоро люди расселятся по отдельным квартирам, и мирить соседей активистам из жэков не придется, - продолжал Кулагин. - Хотелось бы только пожелать, чтоб и за закрытыми дверями отдельных квартир меньше было жестокости и грубости короче - меньше оскорблений нравственности, которые не только грязнят, но и укорачивают жизнь человеческую. Впрочем, мы несколько отвлеклись от основного вопроса, друзья мои, - напомнил Кулагин. - А вопрос - важный для каждого врача и больного, и говорить на эти темы нужно именно потому, что в формулу дважды два четыре, пригодную, казалось бы, для всех случаев жизни, они, эти темы, не укладываются. Вот позволю себе вспомнить такой случай. Однажды мне пришлось участвовать в большом консилиуме. Когда закончился осмотр и пора было начать обсуждение, муж больной не пожелал покинуть комнаты. Я попросил его оставить нас, врачей, одних. Он возмутился: "Разве вы собираетесь скрывать от меня правду? Какие могут быть тайны от мужа?" И тому подобное. Он даже пытался повысить голос. Не сказал, но - уверен - подумал, что оплачивает консилиум, а посему мы, врачи, обязаны подчиниться его желаниям. Мне пришлось ему сказать, что, если он не уйдет, мы покинем квартиру. Почему я был вынужден это сделать? Да потому, что в ходе осмотра его жены стало ясно, что будут споры о диагнозе.
- Ну и что? - крикнули сверху.
- А то, что споры эти неизбежно вызовут сомнение в точности диагноза, а сомнение чревато последствиями. Начнутся колебания в правильности лечения, муж будет считать жену то более серьезно, то менее серьезно больной, в зависимости от самых разнообразных причин, включая, между прочим, и его личное к ней отношение. А был и такой случай. Звонит мне директор завода и спрашивает, что, мол, нашли у такого-то? Я отвечаю: рак, и дела его плохи.
- Почему? - опять завопили сверху. - Почему вы так сказали?
"Студенты развлекаются", - сердито подумал Горохов. Настроение у него испортилось, муть какая-то поднялась с самого дна души. Он жалел теперь, что пришел, досадовал, что сдуру сел впереди, - неудобно встать и уйти. А слушать было либо неинтересно, либо тяжело. Но, скорее всего, все это было ему просто ни к чему, как говорят нынче студенты, - "до лампочки". Он был взвинчен возможностью встречи с Тамарой, - ведь Кулагин сказал, что она непременно будет. Он возвращался мыслями к недавнему вечеру. Ох, чего бы только он не дал, чтоб его, этого вечера, вовсе не было и при встречах они бы по-прежнему весело и легко болтали о чем попало. С ней обо всем можно говорить: и о пустяках, и о серьезном, и о совсем главном - о медицине. Конечно, сердце она не пересадит и в антимиры пробиваться не станет, но зато трудолюбия ей не занимать. И она многого добьется, потому что умеет работать, умеет поладить с больным, вызвать его доверие…
- А почему вы сказали директору, что у больного рак? - завопили сверху.
Кулагин спокойно поднял свою красивую голову, оглядывая верхние скамьи. Шум стих.
- Я сказал это для того, чтобы директор понял всю меру своей человеческой ответственности, чтобы, упаси боже, не придирался к человеку, не перегружал его и, наконец, если хотите, чтобы готовил ему замену. Я понимаю, это звучит жестоко, но жизнь есть жизнь! Речь шла об ответственной длительной командировке за рубеж.
После Кулагина говорил Борис Васильевич Архипов. Горохов подумал, что, как ни странно, у Бориса Васильевича есть что-то общее с Тамарой Крупиной: оба они немножко из прошлого века, немножко старомодные (он вспомнил кружевные брыжи на ее платье, стянутые в тяжелый узел волосы), хорошие, теплые люди, с ними уютно и легко. А в Архипове, несмотря на его репутацию человека резкого, прямого до неудобства для окружающих, есть какая-то застенчивость, словно он и сам знает свои недостатки, стесняется их, но ничего не может поделать.
Вот он стоит на трибуне, довольно нескладный в этом лоснящемся от утюга костюме, и кажется, что чувствует себя неловко, стесненно. Но вся эта застенчивость пропадает, едва он начинает говорить или подходит к операционному столу. Горохов всегда считал себя именно его, архиповским, учеником, хирургом архиповской школы, но на работу попал в кулагинскую клинику и поначалу очень это переживал.
- Я остановлюсь еще на одном вопросе, - сказал Архипов, и действительно, вся скованность мигом исчезла. - Бывают случаи, когда толстокожий или просто не шибко умный врач, пожав плечами, заявляет больному - вас, мол, не так лечили. Так вот, по моему мнению, такой поступок врача надо расценивать или как недомыслие, или, во всяком случае, как серьезное нарушение этики. Свои сомнения в правильности проведенного лечения высказывай только врачу, но никак не больному. Помни, что если ты посеял в больном сомнение в силе медицины, в знаниях врача, - ты совершил грех непростительный, потому что у больного от этого сил чрезвычайно убудет. И еще такая вещь. Хочу пояснить персонально товарищу Чикарькову… - Архипов пошарил взглядом по скамьям и довольно быстро обнаружил аспиранта. Цепкая зоркость его взгляда всем была известна, но не всегда нравилась. Шпаргалки, книги, не к месту положенные тетради он вылавливал необычайно точно. - Вот вы, товарищ Чикарьков, говорите, что врачебной тайны нет. Но есть же заболевания, о которых прямо не пишут и не говорят и, по-моему, все-таки правильно делают. Я имею в виду злокачественные образования, некоторые психические заболевания, венерические, да и целый ряд…
- Знаем! Знаем! - закричали студенты в несколько голосов. - Вместо геморроя пишут тромбофлебит, вместо аборта - воспаление придатков, а вместо шизофрении - болезнь Блейлера.
- Вот именно! - перекрывая все голоса, загремел Чикарьков. - Не дай бог заболеть сифилисом и не явиться на укол. Сейчас же на розыск бросятся все, вплоть до участкового.
- Насчет "не дай бог заболеть" - это вы верно подметили, - под общий хохот сказал Архипов. - Ну, а как по-вашему? Не разыскивать и пускай других заражает?
- Надо как-нибудь потактичней.
- Вот вы, молодые врачи, которым долгонько еще и работать и жить, вот вы и думайте над этим "как-нибудь" и помните, что никто вам готовых решений не продиктует. Для этого и диспуты собираем. Не для резолюции, а для того, чтоб напомнить о вопросах, которые ежедневного, ежечасного решения требуют. Но сейчас я, кроме всего прочего, хочу воспользоваться этой трибуной, чтоб еще раз, - Архипов повысил голос, словно бы на площадь распахнул окно; машинально расстегнул пиджак и крепко провел ладонями по брючному ремню, совершенно таким движением, каким разгоняют складки на гимнастерке, - я хочу воспользоваться этой трибуной, чтобы еще раз выразить протест против безответственных материалов, которые нередко появляются в журнале "Здоровье"…
- Вы забыли упомянуть еще телевидение и некоторые газеты, - подсказал, обернувшись к Архипову, Кулагин.
Это был единственный момент за вечер, когда Горохов повеселел. Отнюдь не потому, что услышал нечто новое. Напротив, в обеих клиниках было известно, что, как бы горячо и по какому бы поводу ни спорили профессора Архипов и Кулагин, стоило напомнить им о существовании журнала "Здоровье", действительно снискавшего себе среди медиков печальную славу, как оба дружно, в совершенном согласии, обрушивались на злополучный журнал.
- Совершенно согласен! Прикрываясь заботой о здоровье масс, этот журнальчик пичкает людей сведениями о заболеваниях и рекомендациями, чем и как лечиться. В этом синодике есть советы на все случаи жизни. Мнительные люди зазубрят полюбившиеся им статьи и ищут у себя несуществующие болезни, а услышав от врача, что нет у них этих болезней, вступают в спор, ссылаясь на статьи из "Здоровья". Это популяризаторство медицины такой вред приносит, от которого не скоро избавишься.
Нередко Сергей Сергеевич подтрунивал над Архиповым, над не особо гладкой манерой его речи. А сейчас - куда там! Он глядел на него с полным одобрением и только поддакивал.
- Больной после этого "Здоровья" сам командует, - продолжал Архипов. - Звонит по телефону, требует прислать срочно на дом электрокардиограф, требует анализа крови на протромбин. Один кричит: у меня ПЭКУ стал плохой, у второго гемоглобин упал, третий обеспокоен, что белок повысился, а сахар понизился. Всяк свое доказывает. Смешно и грустно, но факт!
Архипов сел и тяжело перевел дыхание, а профессор Кулагин сам налил и протянул ему стакан воды.
Горохов веселился - сейчас они просто любили друг друга!
После Архипова взял слово белобородый, представительный, всем известный в городе патриарх медицины, семидесятипятилетний уролог Пал Палыч, имя которого нередко красовалось и на открытых афишах и на лекции которого валом валила зеленая молодежь. Выступал он по вопросам сексологии.
Горохов выступлений Пал Палыча терпеть не мог, искренне считая, что по этим вопросам говорить незачем, ибо если в этом деле требуется помощь, то, значит, помочь уже нельзя.
Пал Палыч и здесь выступление свое начал, как на афишном вечере.
- Я бы хотел привлечь внимание уважаемой публики к сексологии, понимая под этим словом не примитивный секс, а науку.
"Уважаемая публика", состоявшая в значительной степени из первокурсников - вчерашних школьников, замерла, а Горохов поглядел на часы и засек время, с сочувствием подумав, что "примитивный секс" уж конечно к Пал Палычу отношения не имеет.
А Пал Палыч отрешенно и самозабвенно бубнил:
- За долгие годы мне неоднократно приходилось убеждаться, какое величайшее значение имеет сексология в семейной жизни. Будем откровенны. Я должен с огорчением признать, что во многих случаях основанием для функциональных расстройств нервной системы является неблагополучная сексуальная жизнь. К сожалению, у нас нет настоящих специалистов в этой области. А те, которых я знаю, - прошу прощения! - очковтиратели и шарлатаны, промышляющие на доверчивых несчастных людях, страдающих импотенцией! Но импотенция - это всего лишь часть сексологии.
- Ничего себе - часть! - пробормотал мрачный сосед Горохова, сетовавший на склеротиков из домкома. - А потом, как же это понимать? - серьезный юноша даже обратился к Горохову. - Если все шарлатаны, стало быть, он один, что ли, не шарлатан?
- Дохлое дело, - неопределенно отозвался Горохов, не желая вникать в эту тему.
- Никакими порошками и курортами нельзя восстановить нарушенное сексуальное равновесие, - продолжал развлекать аудиторию Пал Палыч. - Разумеется, заслужить у больного доверие, уметь раскрыть его душу и заставить зазвучать сердечные струны не легко. Тут имеет большое значение возраст, пол, темперамент и даже, если хотите, внешний вид, одежда и манеры врача. Сомневаюсь, что двадцатипятилетний врач, как бы уверен в себе он ни был, сумеет пробиться сквозь броню настороженности сорока-сорокапятилетнего пациента… Нужно обладать особым тактом, уменьем проникнуть в душу…
- И между прочим, - довольно-таки невежливо перебил старика Чикарьков, который урологией не занимался и потому не боялся вооружить против себя Пал Палыча, - между прочим, надо иметь на все это еще и время, а не те десять минут, которые отпущены богом на прием в поликлинике. Попробуйте не выполнить план, вас так проработают, что не до импотентов будет!
Но Пал Палыча сбить с его излюбленной темы было невозможно.
- Какие бездны, какие клоаки и пропасти раскрываются перед вами, когда выясняются теневые стороны человеческих судеб! - в трагическом ключе продолжал он. - Это следует иметь в виду, говоря о врачебной тайне, то есть, иными словами, о чести и порядочности.