- Там тебя никто не встретит? Те, кто били?
- Нет, они драпанули, - успокоил Юрка, медленно спускаясь и доставая из кармана то яблоко, то конфету.
У Петра сердце сжалось, он провожал взглядом русоволосую с крутым завихрением Юркину макушку, пока не хлопнула дверь парадной.
Анюта стояла в комнате у окна, скрестив на груди руки. Петр подошел к ней, и так они долго стояли и молчали, не зная, как продолжить внезапно и больно оборванную встречу. "Рассказать о судьбе Юрки, об интернате - нет, не сейчас…"
- Вот так все и бывает, - сказал Петр, закрыв глаза. Он ясно представил, как Юрка идет сейчас по улице и жадно хрумкает яблоко.
- Ты давно живешь один? - спросила Анюта.
- Без тебя - всю жизнь, - не открывая глаз, ответил Петр. - Мне было семь лет, когда мать умерла. Отец ушел в другую семью почти сразу же после моего рождения. Воспитывала меня тетка, потом и она умерла. Братьев и сестер нет никого, только друзья. Было время, когда я повсюду искал своего двойника. Казалось, что обязательно встречусь с человеком, во всем похожим на меня - и обликом, и характером. Казалось, найду - стану счастливым: он все поймет, потому что ему так же одиноко, как и мне.
- И нашел? Это, наверно, Илья? - спросила Ашота.
- Ближе нет у меня друга, чем он, но мы разные. Теперь, Аннушка, я чувствую… я нашел такого человека, свою половину… нет, всего себя. И если мне предназначено сделать в жизни что-нибудь, то я это сделаю, потому что у меня есть ты - судьба.
- Я тоже верю в судьбу, - сказала Анюта. - В тот день, когда вы приехали и долго ходили по берегу, мне было очень плохо. Я даже плакала и все просила кого-то, чтобы переменилась моя жизнь. Ты не подумай… у меня хорошие мама с папой, и сестры тоже. А я фантазерка, всегда хотела чего-то необычного, сказочного.
- Я тоже. Я верю в чудеса… Видишь, строится дом?
За окном во дворе работал башенный кран и как из детских кубиков складывал дом.
- Я люблю башенные краны. Когда-нибудь и для нас он построит дом. Я хочу жить высоко-высоко, на последнем этаже, чтобы видеть солнце, звезды и весь город.
За окном уже разгоралась заря, снежные облака ушли за трубы, за крыши, за чахлые крестики телеантенн.
- Закончу университет, - заговорил Петр твердо, по-деловому. - Стану учителем истории. А может, и слесарное дело не брошу в моей школе-интернате, - привык, привязался. У таких вот, как Юрка, мало радости… А мне теперь надо будет поднажать. Раньше много времени уходило просто так, на всякую беготню, встречи с друзьями… то да се, а теперь… я человек семейный…
Анюта слушала смущенно и немножко снисходительно.
- Я хочу, чтобы ты знала обо мне все, даже тайны…
Она вздохнула:
- А у меня никаких тайн.
Петр улыбнулся:
- Это мы еще посмотрим.
Анюта порывисто прижалась к Петру, обвила его шею, стала целовать неумело, тыкаясь носом то в губы, то в щеки, то в лоб.
- Люблю, люблю и ничего больше про себя не знаю, - горячо шептала она. Петр стоял ошеломленный этим восторженным, детским и страстным порывом, упиваясь запахом волос, блеском глаз, свежестью губ и щек Анюты, ее доверием, счастливой покорностью, с которой она отдалась его воле. Он замер, не дышал, чтобы ничего не нарушить. А когда Анюта затихла, положив голову ему на грудь, когда прошли минуты молчания, Петр сказал:
- Это нам помогли "кресты удачи" на берегу твоего студеного моря…
День пришел и ушел, пролетел, промчался. Как и еще один день, и еще. С Анютой было ему легко, он пел, смеялся, рассказывал веселые истории - как любил говорить профессор, охотно распускал свой павлиний хвост.
В доме Даниила Андреевича, в его простом и уютном кабинете, заставленном книгами, за крепким чаем шел разговор о будущем. Профессор шутил:
- К сожалению, я никогда не был женат, но знатоки говорят: главное - хорошо прожить в супружестве первые три месяца, а потом первые три года, а потом первые тридцать лет. Если мне не изменяет мое стариковское чутье, а оно мне не изменяет, я вижу, что вам нечего бояться и сорока и пятидесяти лет совместной жизни, - уверил Даниил Андреевич.
- Всех его девчонок спускайте с лестницы, - наставлял он Анюту.
"Какие девчонки?! О чем он говорит?" - возмущался Петр.
- С дальними дорогами придется подождать, а может, забыть о них совсем, - с напускной суровостью говорил профессор, маленькими глотками отхлебывая обжигающий чай из высокой своей неизменной кружки.
- Как бы не так! Сначала мы поедем в Прибалтику, - твердо сказал Петр. - Потом… в Бухару, в Самарканд, на Кавказ. Каждое лето будем уезжать куда-нибудь, - пообещал он.
- И не затевайте грандиозной свадьбы, как это теперь делается, не залезайте в немыслимые долги. Минимум людей, чайный столик, и сразу же - в путешествие. Хоть на два-три дня. В ту же Прибалтику или в Пушкинские Горы. Там теперь прелестно - тишина, сугробы, пустые гостиницы. Или можно в Новгород. И не забывайте, как говорили в старину: браки совершаются на небесах. В этом большой смысл. Дайте я вас поцелую на счастье.
Даниил Андреевич подошел к Петру и Анюте, медленно и торжественно, как Саваоф, спустившийся на землю, заключил каждого по очереди в объятья и расцеловал.
- И вот вам мой свадебный подарок. В этом конверте - деньги. Поезжайте, куда душа позовет.
Город ошеломил Анюту: движением, толчеей людей, величавым спокойствием дворцов, стариной и уютом садов и парков, соблазнами - все можно купить, увидеть, попробовать. Свое любимое мороженое она ела в день по нескольку раз, особенно ей понравилось бывать на углу Невского и Садовой, в низке, рядом с антикварным магазином, наверно потому, что туда на следующий же день после приезда повел ее Петр.
В Пассаже он купил ей перчатки: мягкие, аккуратные, уютные. Анюта очень обрадовалась этому подарку: "Я давно мечтала о таких. Они легкие, как пух".
В Михайловском саду они сфотографировались под старым заснеженным вязом, какой-то фотолюбитель пообещал прислать фотокарточки по адресу.
Они пили кофе в окружении длинноволосых парней и модных девочек. Их одежда показалась Анюте "уж слишком", но вообще-то она была бы не прочь попробовать нарядиться "во все такое…", не принимая их слишком свободные, даже развязные манеры "напоказ". Среди таких девушек и парней Анюта чувствовала себя стесненно, скованно.
Петр постарался уверить, что ее достоинства в скромности, естественности и не надо ни с кем себя сравнивать, смущаться. Он решил раскрыться перед ней до конца, рассказать о разных своих историях, которые не принесли ему ничего хорошего. Оказалось, что Анюта не хочет знать "ничего такого" о его прошлом. Она попросила: "Ты мне показывай и рассказывай только то, что считаешь нужным, что для тебя было очень важным и дорогим".
Петр решил, что Анюту обязательно надо представить друзьям и добрым знакомым. Со многими сводила его жизнь и в бедах, и в радостях, с одними остались связи постоянные, с другими - встречи изредка, раз или два в год. Все некогда, спешка, напряжение, каждому надо "пахать и пахать свое поле", но свидятся, обнимутся, повспоминают - будто и не было разлуки. Один все такой же максималист, ему подавай в разговоре только "глобальные мысли да вечные проблемы", и все еще никак не может смириться с тем, что жизнь не настолько романтична, как ему казалось, хотелось в юности. Кто-то из женщин все еще ищет идеальных мужчин. Кого-то не оставляет прежняя мечта купить машину, а этот, скромный и тихий, все сидит и сидит за роялем, играет, готовится когда-нибудь блеснуть… В главном почти у всех все было как прежде. И только в облике, в глазах, жестах, в интонациях голоса уже чувствуется подступающий возраст, легкая печаль или первые признаки непроходящей усталости. Петр и Анюта неожиданно и ненадолго врывались в жизнь друзей и снова радовались тому, что они одни, - так наполнен для них этот мир желанными заботами, радостью, так хорошо им всегда и всюду вместе.
Все было новым для Анюты и заново открывалось для Петра, даже хорошо знакомый город - Нева, мосты, Летний сад. Не спеша бродили они вдоль Фонтанки и Мойки, часто останавливались, Петр рассказывал, вспоминал.
Многое связывало его чуть ли не с каждым переулком, площадью, домом. Тут назначал свидания, здесь жили или живут друзья, а там было плохо или радостно.
Петр свозил Анюту и на Заячий остров, к Петропавловке, привел к тому месту, где сам мог сидеть часами на берегу и где, как бы ни было горько и плохо ему, - все проходило.
Сидели Петр и Анюта на изогнутом над самой землей дуплистом отростке старой ивы. За спиной били куранты храма Петра и Павла, мелодичный звон - из веков. А невдалеке нет-нет да и рыкнет лев в зоопарке. А в устье Кронверки - парусник у причала. Мосты через Невку и Неву, белые колонны Фондовой биржи, как будто сам Парфенон пожаловал сюда. Как бронзовые подсвечники возвышаются Ростральные колонны, а дальше - легкий шпиль с золотым корабликом над Адмиралтейством. Венеция, Рим, Париж - все тут вместе…
Как-то оказались Петр и Анюта у Новой Голландии, а потом невдалеке от Адмиралтейского завода.
- Вот здесь я учился вместе с Ильей, - показал Петр на высокое серое здание, из которого выбежали, весело расталкивая друг друга, рослые парни в синих форменных кителях. И ему отчетливо вспомнились далекие дни. Когда-то он жалел, что пошел в ПТУ, а теперь знал - все было как надо. И особенно ему повезло, что попал потом на стапель к мастеру Титову.
Петр повел Анюту к площади Репина, к широкой заводской проходной "Адмиралтейца", откуда густым потоком шли рабочие. Закуривали, покупали газеты в киоске, договаривались о чем-то друг с другом, кто спешил, а кто едва-едва переставлял ноги. Все знакомо до мелочей, все памятно, от первого до последнего дня… И ему даже послышался бас Титова: "Что, академик, невесту привел? Моя находка, я тебе ее сосватал. Свадьба когда?"
Петру повезло, он получил в районном загсе пригласительный билет во Дворец бракосочетания, минуя обычно долгие сроки.
Это и в самом деле был прекрасный дворец. Старинные зеркала, бронза, мраморные ступеньки лестницы, высокие лепные потолки - непривычный простор, свет, роскошь.
В свидетелях со стороны Анюты были ее старшая сестра с мужем - Зоя и Василий Николаевич, а вместе с Петром пришли Даниил Андреевич и приехавший из Ярославля Илья.
Петр был в черном костюме, который купил специально для свадьбы. Новых вещей он не любил, довольно долго испытывал в них неловкость: движения были скованными, казалось, что все обращают, внимание на обновку, на то, как человек чувствует себя в ней.
Да еще ожидание… Толчешься в коридоре, потом сидишь в комнате для молодых и все ждешь, думаешь, волнуешься, не зная, куда деть руки, как поставить ноги, стоять ли, сидеть ли, разговаривать ли. Вот что значит нет умения держаться на людях свободно, непринужденно. Другой, наверно, никогда обо всем этом и не задумается, а уж если испытает неловкость, легко найдет выход из положения. "Вот если бы регистрация и свадьба были на стапеле… Какая ерунда, чего только тут не придет в голову…"
Но все-таки, а если бы там, или в Гридине, под разудалые кадрили… Пахом и Пахомиха венчали бы их…
Естественности, простоты хотелось Петру, а не внешней пышности и шума, - он всегда избегал быть центром внимания многих. Что-то каменело в нем, как будто уходил из него он сам, в общем-то мягкий, спокойный человек, а на его месте оказывался этакий провинциальный актер. Тогда и сердце холодело, и душа переставала воспринимать полно. Все становилось невзаправдашним. Теперь он всячески старался изгнать из себя это раздражающее его состояние.
Петр смотрел на людей, пришедших во Дворец бракосочетания в такой особенный для него день, и уже в который раз возвращалось к нему щемящее чувство несправедливости, беды, - в этом мире нет уже его матери. Отца на свадьбу он пригласить не захотел.
Из комнаты для невест вышла Анюта.
На ней не было фаты, она нарядилась в парчовое длинное платье, подарок всех сестер. Шея и плечи Анюты были оголены, тонкую талию перетягивал пояс, завязанный сбоку широким бантом. Петр смотрел на Анюту не отрываясь - свадебный наряд облегал ее так же естественно, как простая одежда, какую она носила в Гридино. Ноги ее, легко приподнятые "черевичками" на высоких каблуках, невесомо ступали по паркету - цок-цок. "И ей непросто в этом наряде, в этом дворце… И все же именно такое вот запоминается на всю жизнь…"
Анюта изо всех сил старалась быть сдержанной, да не получалось. Яркий румянец выдавал ее волнение, то и дело она поправляла волосы.
Молодых пригласили в зал, на второй этаж. Анюта и Петр стали подниматься по лестнице. Зеркала отражали их разгоряченные лица и полные смятения глаза. Вот здесь надо остановиться для фотографирования, а вот в эти белые двери - войти под руку…
Петр был взволнован необычайно, он даже плохо воспринимал слова пожилой, улыбающейся женщины, которая после торжественно-наставительной речи спросила, согласны ли они стать мужем и женой. Еще бы! Конечно, он обещает всем и прежде всего самому себе быть верным только Анюте и только той жизни, которая - на двоих, что бы ни было там, впереди… При свидетелях, перед всем миром Петр теперь в ответе не только за себя одного… "Да, согласен…" А она? Да, она тоже… она сияет, она верит, надеется, она любит… Да, согласна она стать женой и принять фамилию мужа, - они оба будут Ивановыми.
"Поздравляем, желаем счастья", - эти слова слышались со всех сторон. "Счастья желаем - большого, полного, личного, семейного, всякого…"
Нет на земле человека, которому не хотелось бы стать счастливым. Но что оно есть - счастье? Это, быть может, состояние, когда очень хорошо тебе самому и всем вокруг с тобой хорошо?.. Оно в единстве и в малых частицах, одно на всех и свое для каждого, оно многолико, оно, как чистая вода, не имеет цвета и запаха, и безвкусно, текуче, и необходимо, как вода… Счастье! Сам звук этого слова знаком и желанен всем. Но один, услышав это, печально покачивает головой - мол, где оно, давно ушедшее это счастье? Другой слегка приподнимает брови - мол, в чем оно, кто знает?.. Третий улыбается таинственной улыбкой - мол, я-то знаю, что такое счастье, оно пополам с бедой, с горечью. Наступит расплата когда-нибудь. Или если не расплата, то будни. нудные, серые, черные, фиолетовые, синие, какого угодно цвета, только далеко не розовые. Эту редкую краску природа приберегает для особых случаев.
Петр и Анюта жили в радужном свете, может быть, даже слишком радужном, и порой чувствовали это. Увидят вдруг согбенную, едва передвигающую ноги старуху, или слепого с палочкой, или просто усталые лица возвращающихся с работы людей - и сразу им становится неловко, стыдно.
Все чаще стала приходить к Петру тревога: "Не слишком ли праздник захватил меня". Он уже не разгружал вагоны, как бывало, а деньги именно теперь были особенно нужны. В интернате тоже не оставался сколько надо, как бывало, - убегал теперь со звонком или пораньше, выкраивал время.
Анюта ждала его, так ждала, будто боялась потерять: "Мало ли что случится… всюду трамваи, автобусы…" И еще она не знала, чем заполнить свое время, - без Петра все для нее было бессмысленным, и каждую минуту она чувствовала себя одинокой, потерянной. И первый поцелуй у порога, когда Петр возвращался с работы, был с каким-то жадным счастьем, до слез.
А потом они говорили, говорили обо всем подряд, о главном и не главном одинаково взахлеб, будто спешили восполнить время разлуки, - лишь бы подтвердить, что они любят друг друга. Без этого Анюта теряла силы. И такая зависимость ее от любви радовала и тревожила Петра.
Они еще ни разу не поссорились, избегали даже маленьких размолвок. "А ведь это будет… должно быть, - порой думал он. - Как же тогда?"
Любое мнение Анюты он принимал безоговорочно, соглашался, поддакивал даже, когда не вполне был согласен. А как не согласиться, он еще не знал, "Но ведь это ждет впереди…"
Почти все Анюта воспринимала с детским удивлением: еду - "как вкусно, правда же", дома - "какие красивые, посмотри", людей - "какие они хорошие, Петечка". Петр понимал, что это не совсем так, все гораздо сложнее, но прервать восторг ни в себе, ни в жене не решался. "Потом, когда-нибудь…"
Петр привык к спорам с друзьями, к напряженному разговору, в котором решительно отстаиваются свои позиции, он уважал, даже радовался противоположности мнений и взглядов - это было естественным для него, только тогда он испытывал удовольствие от разговоров, от общения. А теперь довольно часто раздражало его во всем согласие.
И еще - он сам любил поговорить, порассуждать, а теперь больше молчал, слушал Анюту, которой хотелось говорить обо всем. Он начнет какую-нибудь мысль, Анюта подхватывает, будто все знает заранее. "Да, все верно, - думал он, - только что-то слишком просто и красиво… Мое мнение, да и не мое… Но все придет, придет, - успокаивал он себя, - мы и говорить научимся друг с другом. Надо выждать… А может быть, съездить в Новгород, как советовал Даниил Андреевич?" И они поехали.
Опоздав на рейсовый автобус, сели в новгородское такси вместе с какими-то развеселыми попутчиками. Они болтали о вине, о ценах, о продуктах, о вежливых и грубых ленинградцах, а Петр и Анюта смотрели на дорогу, несущуюся навстречу. Холодно, снежно было за стеклами машины, зябкие еловые леса стояли вдоль обочин, леса да болота, через которые не смогли пройти даже полчища татар.
В новгородских гостиницах мест не было. Ночь решили провести в фойе гостиницы "Садко", в новом современном здании из железобетона и стекла. Сидели на диванчике, обнявшись.
После долгого пути и мучительных разговоров с администраторами Анюта обессилела, разомлела в тепле, начала капризничать, сердиться.
- Есть же, есть у них хоть что-нибудь, попробуй, поговори еще.
- Да уж говорил я, сколько можно. Нахамят и выгонят совсем.
- Ну попробуй, ну что ты за человек… Надо было заранее дать телеграмму. Поговори, объясни, я умираю от усталости… Чаю бы глоток.
Петр нехотя поплелся к администратору, издали увидел холодные глаза пожилой грузной женщины с ярко накрашенными губами.
- Хоть что-нибудь поищите, кресло, топчан для жены.
- Тоже мне, придумали, может, еще мою кровать потребуете?
- Мы к вам в гости, а вы так…
- Как "так"? У нас много гостей, не вы одни… Я же не виновата, что приехали, когда у нас совещание.
Бессмысленным был разговор, и Петр собрался было уйти, ему вообще захотелось взять такси и вернуться в Ленинград. Во всех путешествиях, когда он был с Ильей на своем транспорте, его не заботило, где, в каком месте ночевать - в палатке, в деревне, да и по городу можно было поездить, поискать гостеприимный дом. Те дороги были летними, мужской компанией, а тут первый такой семейный выезд и - осечка. Было стыдно перед Анютой. Бледная, встрепанная, она сама подошла к стойке и тихо спросила:
- У вас есть что-нибудь сердечное?
- Что с тобой? - испугался Петр.
Анюта взяла его за руку, крепко стиснула пальцы, мол, подожди, ничего особенного.
- Еще немного, и придется вызывать "скорую", у меня всегда так… от переутомления… Ой! - Анюта упала Петру на грудь и повисла.