- Планы? Что ж, особых планов у нас будто нет, - откровенно говорили те. - Амбары пока возьмем в аренду. Потом зерно будем скупать…
- А потом?
Доверенные удивлялись еще больше, шевелили бровями, чтобы только не показывать свое непочтительное удивление.
- Потом нагрузим и отправим, куда прикажете.
Виктор Иванович говорил им о сортировке, отборках. Доверенные качали головой - соглашались, а сами искоса посматривали на стариков - Зеленова и Андронова, словно удивлялись, к чему такие новшества.
- Понимаете, нам нужно первосортное зерно. Чтобы никакой засоренности, - строго приказывал Виктор Иванович.
И когда доверенные уходили, он говорил отцу и тестю, расстановисто, с угрозой:
- Ну, смотрите, как бы нас не посадил этот…
А к нему, к самому Виктору Ивановичу, в эту зиму раза два приезжал бритый, очень тощий инженер Рублев - специалист по мелиоративным работам. Он торопливо, точно бил в барабан, докладывал о своих проектах, где и как построить плотины на оврагах, где перекопать едва заметные долины, чтобы удержать воду. Иван Михайлович и Зеленов на этих совещаниях больше слушали молча и вздыхая, потому что им непонятно было, зачем бросать на ветер деньги, когда, если истощилась земля, можно взять другой участок, а истощенный бросить.
Во второй раз, когда после долгих разговоров Рублев ушел, Иван Михайлович и Зеленов заговорили длинно и тягуче и почему-то скучно о ненужности всех этих расходов.
- К чему? Зря все. Добро бы - тесно было. А то ведь просторы несусветные. Бери только!
Виктор Иванович нахмурился: это недоверие к его работам ему наконец надоело. Он заговорил решительно:
- Ну-ка, давайте поговорим начистоту. Вы меня, похоже, не понимаете… Вот вы, дорогой тестюшка, и ты, папа, - оба вы согласились, что пословица верна: "Не бывает богатства праведного". А я вот со студенческой скамьи именно мечтаю о богатстве праведном. Папа, ты помнишь, как говорил с тобой профессор Лихов?
Иван Михайлович кивнул головой: "Помню!"
- Ты тогда явился ко мне сияющий и обновленный. Ты почувствовал себя человеком честным.
- Помню, помню.
- Да… но вот со скупкой, я думаю, ваша честность должна поуменьшиться. Сами сознаетесь: ваши приказчики обманывают народ…
- Но не мы же обманываем, обманывают приказчики! - упрямился вполголоса Зеленов.
- А не будь вас - не было бы и приказчиков.
- Ну, так ты… Как же ты честно ставить хочешь? - сердито крякнул Зеленов.
- Я хочу идти по другому пути. Понимаете? Главный и единственный враг у человека - слепая природа. Я должен стать ее волей и разумом, должен заставить ее работать и на меня, и на людей. Я не могу жить так, как жили вы. У каждого должно быть оправдание своей жизни.
- Ну-ка, ну-ка! - оживился вдруг Зеленов и поправил обеими руками свою рыжую бороду. - Это интересно, в чем твое оправдание!
- А мое оправдание в том, что я чувствую себя настоящим работником цивилизации. Вот! - воскликнул Виктор Иванович и стукнул ладонью по столу.
- Это… это как же? - спросил Зеленов, и по его напряженному лицу было видно, что он не совсем понимал Виктора.
- Пути цивилизации - борьба человека с природой. Ну вот. Вот и мы, "Торговый дом Андроновы и Зеленов", мы боремся с пустыней, мы даем обществу хлеб, мы возделываем по-новому поля, мы, никого не обижая, создаем новые ценности…
- А до тебя-то что же, мы не создавали ценностей? - задорно спросил Зеленов.
- Конечно, создавали, но больше вы все-таки держались на скупке, распоряжались хлебом, собранным чужими руками. А я хочу сам создавать ценности. Я пашу, сею, дешево продаю хлеб, - облегчаю народу жизнь…
- Какому народу? Немцам.
- Пусть немцам. Это все равно. И немцы везут свои товары к нам - облегчают нашу жизнь. Они тоже борются с природой - борются за удобную жизнь. Вот в этой общей борьбе с природой я и вижу свое место и в этом нахожу оправдание своей жизни. И вы мне не мешайте, я вас прошу!
- Кто тебе теперь будет мешать? Валяй! Ты теперь голова.
- Какая сейчас моя задача? Моя задача - поднять все природные силы, что попали к нам, чтобы вся земля работала на наше благо и на благо всех людей.
- Это что же? Ты вроде социалистом становишься? - спросил насмешливо Зеленов. - Социалисты тоже про общее благо толкуют.
- Ну, какой там социалист! В России это не в коня корм. Наше дело - работать.
- Это, конечно, хорошо - работать. А не вылетишь ты в трубу? - осторожно спросил Зеленов.
Но тут вмешался Иван Михайлович:
- Что ты, сват! Чтобы Виктор вылетел в трубу? Да ты погляди, как у него дело-то пойдет…
- Да-с… поглядеть надо, - забормотал Зеленов. - Я чую, что здесь неплохо… Да вот, по-моему, лишнее это, лишнее как есть. Поглядеть надо. Ты меня возьми, Витя, когда будешь объезжать хутора. Ей-богу! Я хочу поглядеть, как у вас.
- Это правильно! - вдруг твердо воскликнул Иван Михайлович. - Надо не только о кармане думать, но и о душе. Пусть и убыток иной раз потерпим сколько-нибудь, - господь зачтет.
Виктор Иванович улыбнулся.
- Ну, наши убытки вряд ли интересны богу. Да вы не беспокойтесь - убытков не будет. Дело стоит на обеих ногах.
В кабинет вошла Елизавета Васильевна. Она улыбнулась, увидя, что Виктор Иванович разговаривает и, по привычке, размахивает рукой.
- Что, опять споры?
- Какие споры! Что ты? - строго сказал Зеленов. - Никаких споров нет. Нам уже поздно спорить. Только вот чудит муженек-то твой.
- Как чудит?
- Мечтает все о богатстве праведном.
Все засмеялись, и Зеленов веселее всех.
- Что же, мечта неплохая, - сказала Елизавета Васильевна уже серьезно, с гордостью и любовью посмотрела на мужа.
Зеленов, заметив ее взгляд, ухмыльнулся, выразительно поглядел на Ивана Михайловича и плутовски мигнул:
- Гляди, сваток, пара-то какая: один за одного, как репей за овцой.
За дверью затопали детские ножки. Вбежал Ваня, обнял деда Ивана Михайловича. Дед поднял его с пола, - он тотчас вцепился в его бороду. Белые пальчики запутались в седеющих волосах. Виктор Иванович отошел в сторону, к шкафу.
- Ну, будет, будет шалить! - притворно строго сказала Елизавета Васильевна и опять поглядела с улыбкой на мужа.
Со смехом Ваня потащил за руки обоих дедов из кабинета в столовую, где за накрытым столом уже сидели обе бабушки.
Елизавета Васильевна взяла мужа за руку, возле локтя, пожала.
- Ты, кажется, очень устаешь от этих споров?
Он не ответил ей. Он взял ее руку, поцеловал молча. Елизавета Васильевна вдруг вся прижалась к мужу, обняла за шею, поцеловала в щеку и как-то по-особенному серьезно взглянула ему в глаза - прямо и откровенно.
- Ты что? - тихонько спросил Виктор Иванович и погладил ее плечо.
- Знаешь, мне даже не верится, что ты наконец дома и надолго, что тебе не надо никуда ехать.
Она приникла к его груди. Он поцеловал ее в голову. Когда они вошли в столовую, вся семья уже сидела за самоваром. Большая яркая лампа освещала блестящую посуду, снежную скатерть и лица стариков и Вани - лица довольные, смеющиеся. Виктор Иванович на момент приостановился в дверях и почему-то невольно подумал о том евангельском купце, который однажды, рассматривая свои нивы, сказал: "О, душа, пей, ешь, веселись, ибо у тебя есть все!"
В этот день поздно вечером, когда старики Зеленовы уже уехали к себе домой, дети уснули и весь дом отходил ко сну, Виктор Иванович заперся в своем кабинете, достал из стола - из самой глубины ящика - альбом, переплетенный в зеленую кожу и запертый замочком, и рачительно, убористым почерком написал:
"Сегодня понял, что уже достиг многого, что другим людям кажется счастьем. А счастлив ли я? Еще не совсем, потому что какое-то недовольство и беспокойство, самому мне мало понятное, живет в моей душе. Или это у нас в роду - беспокойство? Мой дед под старость ушел в сад спасать душу. Мой отец уже сейчас начинает задумываться и все говорит, что надо потрудиться для души. А оба они достигли всех житейских благ, и, казалось бы, им не надо ни о чем беспокоиться".
Он задумался и так много минут просидел над раскрытой страницей с пером в руке. О чем, собственно, ему беспокоиться? Пути и цели жизни ясны. Он опять принялся писать:
"Пусть мои старики посмеиваются, когда идет разговор о богатстве праведном. Но я-то знаю, что богатство праведное возможно: человек будит природу и заставляет ее работать и на себя и на человека. Если бы не было богатства праведного, в конце концов мир бы не выходил из нищеты. А сейчас в мире множество богатств, и… что же, разве все они неправедные? Я не хочу, не могу думать даже об этом. Богатство есть дело необходимое для жизни не только отдельного человека, но и целой страны, потому что только создание богатств способствует прогрессу. Если я, спасая свою душу, уйду в сад и все дела заброшу, я буду похож на того ленивого раба, который зарыл в землю свой талант. Я работаю и буду работать на благо России и благо свое - я верю, что мое благо и благо России совпадают. Я не расточитель и не барин. Я - работник…"
Он откинулся на спинку.
"Что это? Я ищу оправдания? - подумал он. - В самом деле, как будто ищу. Но перед кем оправдываться?"
Криво усмехаясь, он закрыл альбом, запер, спрятал в стол, поднялся, прошел из угла в угол. Углы обширного кабинета тонули во тьме. Неясные пятна картин, икон, книжные шкафы, казалось, отошли далеко.
"Никаких оправданий не надо. Живи, как живешь. Труд все освящает".
VIII. Удар по пустыне
Из-за Волги приехал верховой, сказал, что степные дороги уже подсохли, овраги усмирились - проехать можно. Рублев звал посмотреть новые оросительные сооружения. В двух экипажах - в просторном тарантасе и легкой коляске - Виктор Иванович и Василий Севастьянович выехали из дому до свету, чтобы переправиться за Волгу с первым перевозом. Подпрыгивая по камням, экипажи съезжали с яра. От Волги понесло холодом. Виктор Иванович шел рядом с тарантасом по тропинке. Одетый в шведскую кожаную куртку, в высоких сапогах, в теплой французской шляпе, он весь был подтянут, подобран, молодой и бодрый, и легко и молодо перепрыгивал через светлые ручейки, что бежали по камням от родников, бивших из белой горы. Мужики и бабы все на него оглядывались. И эти оглядки напомнили Виктору Ивановичу то время, когда он впервые ехал за Волгу - с дедом и отцом… Он тогда верил, что пустыня - это старая старуха с сумрачным лицом.
Тарантас и коляска въехали на паром. Кучера остались возле лошадей, а Виктор Иванович и Василий Севастьянович вошли на пароход. Пароход посвистел и тронулся. Василий Севастьянович снял широкий картуз, перекрестился. И почти все закрестились - и на пароходе и на пароме. Виктор Иванович неподвижно сидел у борта, смотрел на берег. И то, что он не перекрестился, его резко выделило из толпы, на мгновение ему стало не по себе.
Но суета на пароходе, пароме, крики на берегу сразу сгладили эту неприятную особенность. Город - еще сонный - потянулся мимо. На пустых улицах лишь кое-где шагали черные букашки - люди. У пристаней дремали извозчики и торговки с корзинками. Из-за гор вставало солнце. А Волга неслась неукротимо. Василий Севастьянович сказал:
- Вода ныне высокая. Хорошо это. К урожаю.
Он благодушно оглядывал Волгу, оглядывал горы. У него был такой вид, точно он все одобряет. Обеими руками он расправил бороду, чему-то улыбнулся.
- Да, хорошо! К урожаю. Дай бог! - повторил он.
"Ко всему с одной меркой подходит", - подумал Виктор Иванович о нем и усмехнулся.
- К урожаю? - переспросил он.
- Обязательно к урожаю.
- А вы, папаша, все про хлеб да про урожай думаете, - смеясь, сказал Виктор Иванович. - Вы бы просто посмотрели! Хорошо здесь!
- Я и смотрю просто. Урожай - первое дело. Лучше урожая ничего не придумаешь. И потом, ежели думать о разных разностях, головы не хватит. Надо думать об чем-нибудь одном.
Рыжий, упористый, какой-то кряжистый, он казался настойчивым и непобедимым, как… как… вот эта Волга, несущаяся непобедимо и бурно.
Пароход обогнул залитый остров, от которого на поверхности воды виднелись только верхушки деревьев, вошел в Иргиз, повернул в сторону и пошел лесом - там, где летом, в межень, пролегает дорога. Верхушки деревьев обступили пароход и справа и слева. Пароход и за ним паром шли по широкой аллее. Зеленая вода колыхалась зелеными ленивыми волнами. Утки с шумом взлетели с воды рядом с пароходом.
- Ну что, за границей есть такое? - спросил Василий Севастьянович, кивая головой на леса, залитые водой.
По его виду и по его вопросу понятно было: он не верил, что где-то, кроме Волги, есть еще такая красота, - спрашивал от гордости.
- Нет, я не видал.
- То-то!.. Хоть там и заграница, а Волги у них нет.
В Плеханах - за широкой поляной, где летом бывает море цветов, - выгрузились, мягкой дорогой поехали в степь.
Много лет назад Виктор Иванович с дедом и отцом ехали по этой же дороге. Тогда не было столько посевов. Вот уже и сады на пригорке, в них - дома. Прежде их тоже не было.
Ехали вместе - в легкой коляске. Тарантас тянулся за ними. Ехали не спеша. Так хорошо было дышать этими непобедимыми просторами!
- Воздух здесь как сливочное масло. Ей-богу! Так в горле и ласкает, - сказал Василий Севастьянович, опять сказал с гордостью, словно он сам был творец этих просторов.
Дорога едва заметно поднималась - из долины Волги к Синим заволжским горам. Ехали весь день, а Змеевы горы и Маяк над Цветогорьем все были видны. Долина Волги будто опускалась перед горами - вся зеленая, с синими просветами озер. В полях уже отпахались, - нигде никого. Изумрудные карты озимей были разбросаны по всему простору. По долинам буйно дыбилась трава.
- Какое богатство! - довольно вздохнул Василий Севастьянович. - Когда сюда попадешь, будто тридцать лет с костей. Это мы, наш брат достиг. Бывало, здесь пусто, бурьян один. А теперя… Вот подожди, наши хутора пойдут.
Виктор Иванович все смотрел в небо, где парили беркуты - едва заметные.
- А птиц стало меньше, - сказал он.
- Да, птицы меньше, - откликнулся Василий Севастьянович. - Что же, человек прошел - главный враг.
Близ полудня остановились у Рудакова колодца, где над срубом в маленькой долине росли вербы. Кучера собрали сухой бурьян, зажгли костер. Стреноженных лошадей пустили в траву. Виктор Иванович растянулся на разостланном ковре. У него было такое чувство, что больше в жизни не нужно ничего.
Василий Севастьянович снял с себя пиджак, жилетку, картуз, остался в белой рубахе. Засучив рукава, сам хлопотал у костра и чайника. Огонь хлестал на целую сажень.
- Люблю! - восхищенно воскликнул Василий Севастьянович. - Люблю костер в степи! Только б вот… бороду не опалить…
Он прыгал вокруг костра, пританцовывал, и по лицу было видно, что костер в самом деле ему доставляет радость.
Чайник пустил пар. Василий Севастьянович, как мальчик, крикнул весело:
- Готов! Ура!
Расстелили еще ковер, поставили чашки, положили еду. Василий Севастьянович истово помолился на восток - лицо на момент стало серьезным, - потом сел, откупорил бутылку с красным вином, налил стаканчики.
- А ну, господи, благослови! Бери, Виктор! Будьте уверены!
Он выпил не спеша, с наслаждением, крякнул и, ухватив бутерброд, стал жевать, и борода у него пошла волнами.
- Хорошо! - пробурчал он с набитым ртом.
И Виктор Иванович откликнулся молча, откликнулся всем существом:
"Хорошо!"
Кучерам дали по стакану водки и гору хлеба с вареным мясом.
- В городу все вертишься. Все дела. А вот как выедешь сюда - господи, твоя воля! - прямо умирать не надо. Под шестьдесят мне, а я будто и не жил: каждая жилка играет…
Позавтракав, оба легли на одном ковре, спинами друг к другу. А в небе летали беркуты, лошади паслись в траве, кучера спали у тарантаса.
Перед вечером, недалеко от Бобовых хуторов видели волка: он сидел у самой дороги в бурьяне. Он смотрел пристально и серьезно. И его умная морда напоминала человеческое лицо. Виктор Иванович вытащил из чехла ружье, слез с коляски, приготовился выстрелить. Волк увидел ружье, сразу отпрянул в бурьян и скачками понесся прочь.
- Аля-ля-ля! - заорал Василий Севастьянович ему вслед.
А солнце уже передвинулось к горизонту, на степи показались голубые тени… На закате доехали до зеленовского хутора. Множество грачей гнездилось на старых ветлах и орало немолчно. Пруд, разбухший от весенних вод, светился красным светом.
С зеленовского хутора уехали рано утром на следующий день в Красную Балку. Здесь уже работал Рублев. Два ближних оврага, прежде пустые, с обрывистыми берегами, где жили совы, теперь были на две версты залиты водой. В поле виднелись канавы и валы. Дом и постройки были закрыты высоченными вязами. Красный кирпичный амбар стоял у самой дороги. Множество собак с лаем бросилось навстречу экипажам. Из дома вышел Рублев. Он ждал - все такой же худой и высокий. Только лицо изменилось, отшлифованное загаром. Чуть поздоровались и прямо пошли в поле. Рублев сначала повел к прудам, потом на поля.
Он широко шагал около Виктора Ивановича, рокотал скороговоркой:
- Весь грунт мы исследовали, определили количество воды, уклон. И местность всю нивелировали. Вы сами понимаете, без подготовительных работ ничего не сделаешь. Очень много пришлось говорить со старожилами.
Он обращался только к Виктору Ивановичу, а Зеленов шел сзади, молча - толстый, пыхтящий, заложив руки за спину.
Вода в прудах серебрилась.
- Вот откроем ту дамбу, спустим, если понадобится.
- А что это даст нам? - спросил наконец Василий Севастьянович.
- То есть как? - удивился Рублев.
- Какую же прибыль получим? - нетерпеливо пояснил Василий Севастьянович.
- Прибыль очень большую. Обыкновенно орошение дает прибыль до тридцати процентов на затраченный капитал. Это помимо ренты на землю.
- Прибыль даст большую, если наши работы сделаны правильно, - сказал Виктор Иванович. - Я видел в Америке имения, где прибыль благодаря орошению поднималась до шестидесяти процентов.
- И лиманная система? - спросил Рублев.
- И лиманная и поливная.
Они заговорили о системах орошения. Василий Севастьянович смотрел на них и насмешливо и почтительно. Но видно было: он слушает внимательно, что-то думает, прикидывает.
- А ну, как же у вас тут будет действовать? - наконец спросил он.
Только тогда Рублев повернулся к нему, стал объяснять, что такое лиманная система орошения.
- По всему полю пускали воду - вот весь уклон использован для этого. Весенняя вода не скатывается в овраги, как прежде, а вон теми валами удерживается на поле.
Василий Севастьянович посветлел, погладил бороду.
- А ведь, пожалуй, ничего… Дай бог в час молвить. - И посмотрел вопросительно на Виктора Ивановича.
- Что там ничего! Отлично должно выйти. Вот сколько воды удержали в степи! Пусть теперь засуха - все равно не страшно.
- Теперь и сад можно, и стада можно держать - при воде.
- Конечно, вся жизнь хутора повернута к лучшему.