И в тот момент говор в конторе смолк, и все торопливо поднялись, даже седой Захар Захарыч - скупщик из Курдюма, - поднялись и оправились. Видать было, как мимо окон - двором - неторопливо шел Иван Михайлович. Он шел без шапки, большой, как столб, кудлатый. Черный теплый кафтан, черные чесанки на белом снегу, на фоне белых стен дома и строек делали его крупным и резким.
Войдя в контору, Иван Михайлович прежде всего перекрестился трижды широким староверским крестом и только потом сказал:
- Здравствуйте!
Конторщик Яков Семенович, низко кланяясь, коснулся широкой бородой стола. А все, кто стоял за прилавком, прогудели хором:
- Здравствуйте, Иван Михайлович!
Гремя ключами, Иван Михайлович отпер денежный шкаф, вделанный в заднюю стену в углу.
- Ну, что у вас новенького? - заговорил он бодрым, веселым голосом. - Никак, Захар Захарыч тут? Доброго здоровья! По какому случаю пожаловал? Аль что неблагополучно?
Седобородый Захар Захарович заулыбался, закланялся, заговорил почтительно:
- Да вот дело-то какое…
Иван Михайлович, слушая, тащил из шкафа шкатулочку с деньгами, книги, бумагу.
Все другие слушали молча. И будто их не было здесь, - Иван Михайлович разговаривал только с Захаром Захаровичем, расспросил о деле подробно, шутил, довольный ответами, и все это делал неторопливо, но как-то веско, основательно, и все, кто был в конторе, понимали, что это говорит и шутит миллионер - существо в их глазах высшее.
Пришел в контору и Виктор Иванович, в шубе и в шапке. Он быстро и ловко разделся, сам повесил шубу у двери, хотя Агап и бросился со всех ног помогать ему, и не перекрестился, как отец, на иконы, сказал просто:
- Здравствуйте! - и сел за стол, что против отцова стола.
Отец, мусля палец, отсчитывал деньги. Он передал их тут же приказчику и записал карандашом в книжке. Виктор Иванович, увидав, как отец муслит палец, брезгливо поморщился и сказал:
- Сегодня наконец придет кассир.
Иван Михайлович покачал головою недовольно:
- Напрасно это. Троих новых служащих сразу. К чему? Сами бы справились.
Виктор Иванович улыбнулся.
- Ты, папа, очень дорогой кассир. Нельзя так расходовать капиталы. Твой труд надо ценить на вес золота, а ты вот занимаешься выдачей денег. Это сделает человек за тридцать рублей в месяц…
Иван Михайлович подмигнул Захару Захаровичу, все еще стоявшему у прилавка:
- Вот как ныне. По-заграничному хочет ставить.
На улице затопала лошадь. Агап бросился к двери: по лошадиному топоту узнал, кто едет. Утираясь красным платком, в контору вошел Зеленов. За ним - высокий, худощавый человек в сапогах бутылками: новый кассир. У него в лице была та сухость, которую накладывает постоянное общение с деньгами.
Виктор Иванович распаковал пачку бланков и принялся объяснять конторщику Якову Семеновичу и новому кассиру, как ставится дело в хлебных конторах Америки и Германии и как должно быть поставлено здесь. Часов в десять пришла барышня - в меховой шапочке, с муфтой - дочь прогоревшего помещика Бекетова. Виктор Иванович указал ей на маленький столик в самом дальнем углу у окна. На столике уже лежали немецкие и английские газеты и пачка писем с заграничными марками. Виктор Иванович сам опросил троих приказчиков.
- Михайло Семенович, ты зачем?
И, узнав, что Михайло Семенович пришел еще до свету, чтобы расплатиться за привезенное зерно, что мужики у амбаров ждут и сердятся, Виктор Иванович нахмурился.
- Столько времени ждешь! Почему же не сказал?
Михайло почтительно молчал, посматривая то на Ивана Михайловича, то на Виктора Ивановича.
- Вот, папа, видишь пользу кассира? Мы могли бы давно выдать деньги, отпустить.
Иван Михайлович посмотрел на сына, прищурив глаза.
- А куда спешить? Все равно мужики успеют деньги пропить. Пусть подождут.
А Зеленов сидел за столом, ничего не делал, смотрел, как распоряжается Виктор Иванович. И улыбнулся довольный. В улыбке тонули его глаза, и вид у него был: "Слава богу, нашел я себе смену".
В полдень из дома прибежала горничная Наташа, через двор по морозцу, бодро, в одном платье, лишь накинув на голову и плечи теплый платок.
- Пожалуйте обедать…
И трое пошли - кряжистые, могучие.
В столовой - и Елизавета Васильевна, и Ксения Григорьевна, и Ольга Петровна - уже сидели вокруг накрытого стола.
Молитва была короткой - не то что прежде. Лишь Иван Михайлович еще крестился, хотя все уже двигали стульями. И за обедом говорили. Расспрашивали Виктора Ивановича об Америке: все не могли надивоваться. Говорили о Цветогорье, о том, что Варенька Синькова пьяная ездила с молодыми купцами на тройке в Балаково: "Срам-то какой отцу-матери!" Виктор Иванович посматривал на всех, посмеивался. Как изменилась жизнь! Вот еще недавно - пять, шесть лет назад - за обедом никогда не говорили - "грех говорить", - молчали тягостно, и обед был тяжелой повинностью. Ныне обед - встреча всех со всеми. Вон как возбуждены радостью и смехом лица у матери, у тещи, у жены, у тестя! Мать сначала ужасалась, говорила за обедом нехотя, ныне привыкла и говорит больше всех.
- Стали такие дочки - смотри да смотри, - брезгливо поморщился Василий Севастьянович. - Гляжу я на нашу Симку: вертится, будто ее бесы шилом тычут в какое-то место. Беда!
Ольга Петровна махнула на мужа рукой:
- Ну, уж ты и скажешь! Девка как девка. И никакие бесы ее шилом не тычут. Знамо, молода, повеселиться хочется…
Из-за обеда встали отяжелевшие. Василий Севастьянович сказал жене:
- Ты поезжай домой - Сима скоро придет, - а я здесь посплю, потом мне с зятьком надо поговорить о деле.
Он зевнул и перекрестил рот, пошел в диванную - здесь он обычно спал, когда оставался у Андроновых, и не успели уйти из столовой женщины - уже густой басистый храп пополз из-за двери. Ольга Петровна сказала:
- Вот счастливый-то: как ляжет, сейчас уснет. А я иной раз ворочаюсь, ворочаюсь, думаю, думаю, - чистая беда!
Смеркалось уже - Василий Севастьянович, расчесывая бороду и позевывая, пришел в кабинет к Виктору Ивановичу.
Кабинет еще был полупустынен, похож на обширную студенческую комнату, но уже хозяйственно протянулись книжные шкафы вдоль стен, и обширен был письменный стол между двумя окнами, выходившими на Волгу. Передний угол закрылся темными иконами, и в половину стены протянулась карта Нижнего и Среднего Поволжья. Блестящие приборы - рычаги, колеса и стаканы - стояли на столике в другом углу, и там же, на окне, белело множество маленьких мешочков с пробами пшеницы и ржи. И на каждом мешочке - записка, привязанная ниткою. Виктор Иванович сидел в глубоком кожаном кресле, читал книгу, когда пришли к нему тесть и отец. Он отложил книгу и костяной разрезальный нож.
- Вы как заговорщики. Смотрю на вас - все шепчетесь.
Василий Севастьянович усмехнулся:
- Хе-хе, это ты, пожалуй, правильно: заговорщики. И знаешь, против кого заговор? Против тебя. Что ни толкуй, зятек, а как я говорил, так и надо сделать.
- Вы о чем?
- Надо теперь же расширить скупку.
Виктор Иванович нахмурился.
- Не понимаю, какой смысл.
- А смысл один: сейчас купим по рублю, весной продадим по полтора.
- Да, продадим. Продадим и осрамим себя. Сейчас наше зерно стоит на первом месте, потому что мы сами производители. Наша пшеница так и известна за границей под именем цветогорской. А купим неизвестно что.
- Мы не без глаз. Будем смотреть.
- С нашими приказчиками усмотришь!
- Ничего, усмотрим. Ежели на чем и нарвемся, можно будет у нас в России спустить. И смотри, еще прибыль получим не меньше заграничной.
- Верно, верно, Витя! - шумно заговорил Иван Михайлович. - Сват правду говорит. Надо скупку поставить шире. Гляди, везде стали появляться чужие люди. Зачем им ходу давать? Мы все сможем к своим рукам прибрать.
- Я все-таки думаю, что мы прежде всего должны быть производителями хлеба, а не скупщиками.
- Да пойми, что скупать пшеницу и легче, и риску меньше. Чем ты рискуешь, когда сеешь? Можно сказать - всем. Не уродилось - вот ты и сел на кукан. А купленная пшеница у тебя всегда в амбаре…
- Может быть, это и правильно, а все же нам надо настоящее дело ставить - посевы.
- Кто говорит против? При урожае посев даст прибыль - куда там скупке! Ну, только посев скупке не помеха.
Они заговорили неторопливо, не споря, спокойно перебирая, что выгоднее расширить - скупку или посев. Виктор Иванович понимал их: оба старика шли по пути старому, сто раз испытанному - купить, продать, нажить.
- На наших землях мы будем собирать такое зерно, что у нас в Европе с руками оторвут. А чужое зерно - дело неверное.
- А ты так делай: за границу свое, а в Москву чужое.
Виктор улыбнулся.
- К Европе лицом, а к России спиной?
- Ничего. Наши все съедят. Ежели почище дело поведем, так все рады будут. Ты гляди, вот нынешний год посев дал полмиллиона, а скупим больше.
- Скупите - заплатите миллион, а на посев вы и двухсот тысяч не истратили. И притом зерно не в пример лучше.
- А я так полагаю: и там и здесь дело вширь пустить, - сказал Василий Севастьянович и плутовски прищурил левый глаз. - Пропадай моя телега, все четыре колеса.
Оба Андроновы засмеялись.
- Известно, ты хапуга мужик! - покачал головой Иван Михайлович. - Свово не упустишь.
- А чего глядеть? Деньги сами в руки лезут, а мы собираемся их отталкивать. К чему это? Аль у нас детей и внуков нет? Надо глядеть дальше.
Он передернул плечами.
- Вы вот что возьмите во внимание: кому предпочтение отдать - крупному купцу аль мелкому скупщику? У крупного - большой оборот. Он и малым про́центом будет доволен. А у скупщика оборот аховый. Он норовит захватить побольше, поэтому назначает непомерный про́цент. Мы, богачи, нужнее для жизни, - жить с нами честнее.
- Ну, насчет честности ты бы помолчал, сват!
- Нет, сват, ты не говори. Я нашего Виктора так понимаю, что он хочет дело честно поставить. Ну и ставь! И слава богу!
- Честно! Честно! - улыбнулся Виктор Иванович. - А все-таки вы мне мешаете ставить дело на хуторах, как я хочу.
- Ну, ну, будет зря говорить! Кто тебе мешает? Ты там нагляделся, в Америке, думаешь - и у нас так же? Ведь у нас целина. У нас только бери. В Америке ухаживают за землей, потому что там продают пшеницу по два да по три рубля пуд. Сам же ты говорил. А у нас в урожайный год по шестьдесят копеек купить можно. Где же тебе выручить твои затраты?
- Выручу, тестюшка! Вот посмотрите…
Он пространно заговорил об орошении полей на хуторах. До постройки запруд в оврагах и каналов десятина давала в среднем пятьдесят пудов, а в неурожайные годы - совсем ничего. А теперь даже в неурожайные годы с десятины собирают пудов сорок.
- А главное, хлеб наш - верный.
Все трое - большие, мясистые - заговорили задорно. Старики противились, но уже так больше, из упрямства, слабо.
- Гляди, тебе виднее! - воскликнул наконец Василий Севастьянович. - Учился ты. Тебе дольше нашего жить, тебе и денежку копить.
Зимние сумерки уже надвинулись. Белые просторы перед окнами - Волга под льдом и снегом, бесконечное Заволжье, - все подернулось синими тенями. Иван Михайлович подошел к окну, смотрел туда, в просторы, о чем-то думал, уже о своем, лишь вполуха слушая спор сына с Василием Севастьяновичем. Через Волгу, по еле заметной новой дороге, тянулся недлинный обоз. Он казался маленьким, точно черный червячок полз по белому полю.
- Надо бы поставить опыты шире, - сказал Виктор Иванович. - Вы не слыхали, тестюшка, про пласты, что еланский поп выдумал?
- Как же, слыхал. Идет дело. Но ведь это в засушливые годы. А если пойдут дожди - одна цена: родится столько же, как и без пластов.
- Однако вы же сами записывали: из сорока лет - двадцать два засушливых. Надо будет мне съездить, поговорить с этим попом, посмотреть. Вы его знаете?
- Как же, знаю! - Василий Севастьянович рассмеялся. - Не поп, а наш брат купец. Пятьсот десятин засевает. И аллилуйя поет, и деньги наживает. И мужикам говорит без стеснения: молиться молитесь, а сами не ленитесь.
- Нам надо и чужой опыт использовать, и свой ставить, - сказал Виктор Иванович.
Иван Михайлович все смотрел в окно. Потом обернулся, прошел по кабинету:
- А нуте-ка, будет вам о делах разговаривать! Не пора ли нам, сват, с тобой о душе подумать? Что дела? Дела, сам видишь, - лучше быть не надо!
Виктор Иванович удивленно посмотрел на отца.
- Что ты, папа?
- Я ничего. Я вот сейчас слушал вас и подумал: деньги да деньги, а умрешь, чем тебя помянут? Надо бы нам… для людей чего-нибудь сделать.
Эти слова он сказал с трудом.
- Это ты правильно, сват! Я и сам про это думаю. Намедни у меня был Макшанов. Знаешь? Из Воскресенска. "Вот, говорит, школу строю на помин души". А я про себя подумал: "Что же я-то сделаю?" Надо, надо подумать! Нам пора в дальнюю дорогу собираться.
- Ехали, ехали по степи - ан остановка недалеко…
И в эту ночь, ложась спать, Виктор Иванович, взволнованный разговорами, за множество лет впервые подумал: правильно ли он живет? Разговор со стариками его расстроил. Он прикинул, что видел в Америке, в Германии: эта исключительная погоня за деньгами - именно эта погоня - создает фабрики, заводы, дороги, города. Чем больше погони, тем больше размаха и житейских удобств. Этот путь выходил правильным. "Россия нуждается в нас: мы побеждаем пустыню".
С открытыми глазами он лежал в темноте.
"Созидание капитала созидает культуру. Вычитал, что ли, я где?"
Рядом на другой кровати спала жена, дышала глубоко и ровно, и от ее дыхания веяло спокойствием.
"Ну, что там? Что это я?" - тревожно подумал Виктор Иванович. Он хотел успокоиться. А сердце что-то усиленно билось…
Скупка потребовала новых людей - доверенных, которых можно было бы послать на места: в Чардым, Уфу, Новоузенск, Николаевск, Бугульму, Уральск и другие города и села, где еще не было отделений "Торгового дома Андроновы и Зеленов". Старики - Зеленов и Андронов - тайком долго совещались, кого выбрать и послать. Обычно совещались дома, без лишних ушей, а не в конторе, где толкалось много народа. Виктор Иванович понимал, что в вопросах такого выбора он беспомощен: он еще мало знал местных людей и поэтому только слушал, не вмешивался. Однажды старики долго совещались при Викторе Ивановиче. Иван Михайлович сказал:
- Вот, сват, Федьку Птицына надо послать.
Зеленов подумал, зажал бороду в кулак, покрутил головой.
- Жулик большой! Как бы чего не вышло…
- Жулик-то жулик, но подходящий. Может действовать.
- Что ж, пошлем его в Новоузенск.
- А в Бирске я думаю передать дело Кашину.
- Кашину? Семену Ивановичу? Пожалуй, объегорит сильно.
- Ну, посматривать будем. Кого ни пошли - за всеми нужен глаз.
Они называли имена - все новые, Виктору Ивановичу неизвестные - и к каждому прибавляли слова: жулик, объегорит, обойдет, следить за ним надо. Виктор Иванович рассмеялся.
- Да вы кого же выбираете? Все жулики да жулики!
- А выбираем самых нужных людей для дела, - сказал серьезно Зеленов.
- Жулики для дела не годятся.
- Нет, зятек, ты зря не говори. Скупку-то жулики как раз и ведут хорошо!
- Как же так? Я не понимаю.
- А очень просто. Вот мы выбираем какого-нибудь Кашина. Заранее знаем: он будет нас обманывать. Ему надо обязательно нажиться на нас. И мы миримся - наживай, сделай милость! Но не забывай о хозяйском деле. Девяносто процентов - в хозяйский карман, а десять в свой…
- Но ведь ему вы платите жалованье!
- Что там жалованье! Кто из торговых людей живет на жалованье? Конторщики, работники вот. А живому человеку в торговле, кроме жалованья, нужны доходы. Без доходов он не так будет шевелиться. Жалованье - это могила. У нас в деле не чиновники, а живые люди.
- Как же будут наживать эти живые люди? Вы уже заранее знаете?
- Конечно, знаю! - гордо воскликнул Зеленов. - Знаю, чем каждый из них дышит.
"Сам прошел ту же школу", - насмешливо подумал Виктор Иванович.
- Мы выбираем таких, которые сами желают быть купцами, - пояснил Иван Михайлович.
- Вот, вот! - подтвердил Зеленов. - Нам давай такого, который сам мечтает стать богатеем. Он вертится, крутится, ночи не спит, все выдумывает, как бы оборот побольше сделать, потому что знает: при обороте и сам сильно наживется. Ему надо скопить первую тысячу - сделать дело самое трудное.
- Разве первая тысяча - самое трудное?
- Самое трудное. Потом уж десять тысяч наживаешь - труда столько же. Три ступеньки ровных, тысяча, десять тысяч, сто тысяч… Вот мы и выбираем: кто на первой ступеньке стоит - эти самые ярые наживатели.
- А они у нас целиком тысячу-то и сбреют.
- Ни в каком разе! Им надо так нажить, чтоб честь не уронить, чтоб все было шито-крыто. Если возьмут нахрапом, мы их со службы прогоним. Кто им тогда будет верить?
- Вы все-таки мне объясните, в чем тут сок. Где и на чем они наживаются?
- А наживаются так: мужик привез ему на двор двадцать два пуда… У Кашина весы свои - гляди, у мужика полпуда не оказалось. У одного, другого, третьего. В базарный день двадцать тысяч пудов ссыпят - вот тебе пятьсот пудов. А мужик нешто из-за полпуда поднимет крик? Да его сейчас же со двора в шею! И ни фунта у него не купят, ежели что!..
Виктор Иванович нахмурился.
- Одним словом, наживают на мужичьей шее.
- Это главный доход, - спокойно сказал Зеленов, как будто говорил о самом обычном деле. - Ну потом с нас четверть копейки на пуде присчитывает. Курочка по зернышку клюет, а сыта бывает. Мужики так и зовут наших скупщиков: "зерноклюй". Нешто не слыхал?
- Да-а, дела! - поморщился Виктор Иванович.
- Что же дела? Так во веки веков ведутся. А нешто в Америках по-другому?
- Конечно, по-другому! Без обману. Доверенный там только жалованье получает да проценты.
- То Америка. У нас пока мало честных людей. Доверенный что? Дай доверенному жалованье, дай проценты - все равно он будет наживаться.
- А не будет наживать - будет спать, - сказал Иван Михайлович.
- Значит, правильно говорит поговорка: "нет богатств праведных".
- Что же, может, и правильно! - с вызовом сказал Зеленов. - Да нешто в этом суть? Мы свое дело ведем честно. Кто от нас плачет?
- А плачут мужики, которых обманывают ваши приказчики.
- Это не наш грех. Это грех приказчика. Нас не касается, кто там плачет, кто кается. Не было бы наших скупок, что получилось бы? Мужик вдвое дешевле продал бы свое зерно. Мы даем самую хорошую цену…
Зеленов заговорил задорно, и его лысоватый лоб зарозовел.
- Ну, ну, Витя, что там! - сказал примиряюще Иван Михайлович. - Ты об этом не думай. Мы ставили дело без обмана.
…Зеленов сам вызвал телеграммами в Цветогорье доверенных. Приходили бородатые, стриженные в кружок, молодые и пожилые, бойкие и медлительные - все с лукавинкой в глазах, все заискивающие, почтительные. Виктор Иванович всматривался в них, беседовал часами. Ему хотелось знать, что это за люди, какие у них планы. Доверенные смотрели на него с изумлением.