В книгу киргизского писателя вошли два романа: "Сито жизни" и "Девичий родник". Главный герой романа "Сито жизни" Серкебай много лет руководит колхозом, его уважают в аиле и в районе, но вот к нему приходит прошлое… О сложной судьбе героя рассказывает Н. Байтемиров. Второй роман, "Девичий родник", повествует о любви девушки Керез и джигита Мамырбая. Здесь мы опять встречаемся с персонажами романа "Сито жизни".
Содержание:
СИТО ЖИЗНИ 1
Часть первая - ЧЕРНОЕ ПЛАТЬЕ 1
Часть вторая - УГРЫЗЕНИЯ СОВЕСТИ 21
Часть третья - ЗМЕЯ 37
Часть четвертая - ЖАВОРОНОК 56
ДЕВИЧИЙ РОДНИК 71
ОБ АВТОРЕ - ("Двухслойная полемика") 132
Примечания 133
Сито жизни
СИТО ЖИЗНИ
Часть первая
ЧЕРНОЕ ПЛАТЬЕ
Сегодня у Серкебая с утра звенело в ушах. Наверное, кто-то плохо говорит о нем, где-то собрались и сплетничают, хотя где, кто? Что и кому он сделал плохого? Чью душу ранил? Ведь с детьми он ребенок, с мужчиной - мужчина, с колхозником - колхозник, с шофером - шофер. И одет небогато: старая соломенная шляпа, стоптанные сапоги, выгоревшие солдатские брюки-галифе, - кто сейчас носит такие? Белейшая борода его пребывает в некотором беспорядке - к чему скрывать, у него даже и гребешка нет. Поднявшись спозаранку вместе с птицами и умывшись, расчесывает ее Серкебай пятерней, потом собирает в горсть - со стороны кажется, будто взвешивает, - и снова разглаживает, словно благодаря бога за то, что дал время дожить до седых волос, обзавестись этакой красотой. Да, очень высоко ценит Серкебай свою бороду, почитает ее. Встречаются ведь и такие, что, отрастив себе солидную бороду, оскверняют ее водкой, а подобное Серкебай ненавидит. "Не отращивай бороды, но коль уж отрастил - уважай ее", - вот что говорит он недостойным. Правда, в своем колхозе "Красный мак", где он председателем уже больше тридцати лет, некого поучать Серкебаю, ибо каждый оказывает внимание белой бороде аксакала, а бороде председателя - в особенности. И правда, трудно услышать в колхозе разговор, где не повторялось бы несколько раз "белобородый Серкебай"; мало того, многие старики аила, подражая председателю, как и он, отпустили бороды и вслед за Серкебаем повторяют: "Достоинство аксакала - в его бороде".
Вот ведь как получается - скромен этот человек и видом, и в поведении, и в быту, и в еде. Но все ж недаром сложил народ поговорку: "На чужой роток не накинешь платок!" Были, были люди, говорившие Серкебаю: "Аксакал, сколько лет вы уже председатель, почему не пользуетесь достигнутым, - неужели вам мало еще, чего не хватает?" Серкебай только поглядывал загадочно, не отвечал и уходил прочь от такого человека. Шагая по дороге, разговаривал сам с собой, в душе своей искал ответа на заданные ему вопросы. Почему - не хватает? Разве я плохо живу? Что такое пользоваться достигнутым? Это значит без разбору наедаться и напиваться, не отличая дня от ночи; значит, подальше от дома водить шашни с женщинами? Не для меня это, я так не могу, жизнь вокруг и проста и сложна, и если я выращен этой жизнью, я должен быть таким, как она. Еда, одежда - на один день, а честь - на тысячу. Нет, не знают добрые мои советчики, о чем думаю, почему не пользуюсь достигнутым, как они говорят. Чтобы знать - пришлось бы им прожить мою жизнь. Я председатель в моем колхозе? Скорее - отец. Ребенок растет и подражает отцу. Птенец беркута, становясь взрослой птицей, знает то, что видел в своем гнезде. Ну-ка посчитаем, добрый мой советчик, в чем я выиграл, в чем проиграл? Одним костюмом меньше сносил, чем соседний председатель, на кусок меньше съел мяса? Вместо этого - слышал теплые слова, видел человеческую благодарность. Хоть проста моя одежда, да чиста. По мне, простая и чистая одежда лучше богатой, но замаранной. Широко, далеко протянулись мои корни. Разве не корни, - в далеких городах, получив специальность, честно работают парни и девушки из нашего аила. Каждому из них - своя доля, свое счастье, а слава - мне. В этом моя сила. Каждый, кто знает меня, - знает меня таким. А не верите людям - спросите у этих деревьев, у поля, у арыка, у пасущейся скотины. Мое отражение осталось в глазах овец, коров и кобылиц. Где та трава, что я не топтал, где та песня, которую не пел! Я растворен здесь и в почве, и в траве, в каждом зернышке, мысли мои и надежды слились с этой землей. Никогда не старался я брать, а старался давать, никогда не говорил "мое" - только "твое", не тащил из колхоза домой, а тащил из дома на общее благо. Что пожелал бы себе, то прежде всего желал народу. И чего не вытерпел я для своего народа! Помню начало тридцатых годов. Кулаки преследовали, точно гончие псы. Пырнули ножом в бедро - вылечился, прикладывая листья подорожника… Конечно, теперешние молодые, видевшие человека на Луне, только усмехаются, когда рассказываешь им о том, как мы кетменями копали землю; о волах и лошадях, запряженных в плуг; о том, как ходили с миской по домам, собирая зерно на посев - то уговорами, а то и силой. Да, молодые глядят на тебя с удивлением - что это, мол, старик бормочет? Может, они и правы - кому интересно в наше время слушать о шелудивой лошади, запряженной в соху… Все это пережил я, пережил народ. Обновлялся народ, обновлялась земля. Летело, уходило время, но не только забирало свою долю, вознаграждало тоже. Сейчас мне кажется - все вокруг сделано моими руками, потому что на мои плечи пришлась главная ноша. Если бы я жил лишь интересами моей семьи, сейчас не состарился бы так. Говоря о главной ноше, думаю об ответственности за судьбу людей. Оправдал я ее? Не знаю. Прежде были богатые… Одни - вкусно и сытно ели, одевались в дорогое сукно, седлали лучших иноходцев, забирали в свои юрты приглянувшихся девушек. Эти знали вкус жизни, не прятались в тень - подставляли лицо солнцу. Но были и такие, что оставались рабами своего скота. На голое тело надевали грязную шубейку, почесывались, отыскивая вшей; босые, напоминали ворон. Вспоминаю своего земляка Чилапчина-ходжу, - паслось у него десять тысяч овец, да у самого кожа висела на костях: отпущенный ему век прожил впроголодь, не зарезав для себя и захудалого козленка, разве что павшего от болезни. Но ведь и его, Чилапчина, мы тоже называем богачом. А взять могучего Карабаша, что прожил жизнь, не поклонившись хану… Что стало с его богатством? Разлетелось, не досталось никому… Привелось - видел я конец Карабаша. За тысячу баранов и резвого иноходца купил он гончую по прозвищу Чачикулак. И зимой, и летом, и весной, и осенью возвращалась гончая с добычей. А Карабаш по ночам не закрывал ни дверь, ни тундук в юрте. Каждую ночь охотился Чачикулак и, бывало, натащит полную юрту лисиц. Теперь уж и не поверят такому. Зубы его, как лезвие, перерезали сухожилие волка, в воде хватал лебедей и гусей, загонял архаров, что пасутся на горных склонах… И если набрасывался, то не давал спуска и медведю, а волки боялись показаться там, где охотился Чачикулак. Да, настоящее сокровище досталось Карабашу. Сколько барсовых шкур добыл он с помощью гончей! Но никакие богатства не могли насытить Карабаша, аппетит его разгорался. Как сейчас вижу - весна, юрта Карабаша, полная гостей, и сам он, разгоряченный рассказом о своей гончей. Вдруг зашумели аильские собаки - зарычали, заскулили. "Ох, дьявол! - испугался Карабаш. - Наверно, тот самый взбесившийся волк…" Не успел Карабаш договорить, Чачикулак выскочил из юрты. "Ой-ей, - завопил богач растерянно, - этот бешеный покусает мою гончую!" И сам кинулся из юрты наружу. Такова, видно, была его участь, - взбесившийся волк тут же вонзил клыки в лицо грозного бая. Прошло сорок дней, и богач помешался. К голове ему прикладывали желудок только что зарезанной овцы, наполненный горячей водой, и лечением этим загнали его на тот свет. Один жил так, другой иначе, а чем кончилось? Вот я считаю себя честным. Жалел для себя хорошую одежду. Не съел лишнего куска. А председатель соседнего колхоза… И он умрет, старавшийся больше прибрать к рукам, и я умру, справедливый, деливший все с людьми. Однако вот что я все же скажу: я доволен своей судьбой. Что стало с богатством Карабаша? Растащили после смерти бая в сорок разных сторон. Богатство же, накопленное мной, останется у народа…
Я стар и потому рассчитываю каждый свой шаг - не в мои годы шагать впустую. Оттого часто сворачиваю с дороги и иду напрямик. Можно ли осуждать меня за это? Каждый человек по-своему отдается избранному пути. Я председатель. Значит, должен экономить. Экономить во всем. Экономить рабочую силу, скот, машины и даже поля. Я желаю с меньших полей получить большой урожай, а не наоборот. Что мне делать, если расчетливость уже вошла мне в кровь, крепко засела в мозгах? Вы говорите: я бедно одет? Не так бедно, как скромно, а точнее - удобно. Чем плох вельвет? Раньше его доставали с трудом. Не упрекайте, что не покупаю плаща-болоньи или другого модного, не ношу безразмерных носков. Стоит мне их натянуть - ломит ноги. Не переделаешь старого человека - поэтому не осуждайте меня… Да не только в одежде - и в пище отличаю, что нравится; а что не нравится, то и в рот не возьму.
Вчера приезжий начальник, угощая меня коньяком, убеждал: "Выпейте со мной, почтенный аксакал, сейчас все его пьют. А что делают все, то не грешно одному". Мой ответ показался начальнику грубым: "Пусть все пьют, я один не стану!" Знакомые улыбнулись, незнакомый обиделся. Пусть обижается… Исполняя все, о чем просят, потеряешь лицо… Сколько людей, не смеющих отказать, превратились в пьяниц. Есть и такие, что путают слова "достаток" и "водка". Одно для них означает и другое. Жизнь пьющих хуже собачьей. По мне, лучше глядеть на могилу, чем на пьяного человека. А второй гость вчера, выручая начальника, упрекал меня: "Хоть и рискуя жизнью, аксакал, одну-то рюмку могли бы выпить, раз просит уважаемый человек". Если действительно уважаемый, зачем заставляешь пить? С выпивкой связываешь авторитет? Надо быть пьяным, чтоб стать веселым? Потому и ценю многие наши прежние народные игры, народные праздники.
Есть люди: прошлое для них - сплошная тьма. Не существовали разве в прошлом и наша земля, и вода, и горы? Разве отказываемся от них? Кровавые стычки, набеги, тьма угнетенья - да, прошлое! Но борьба с угнетеньем, песни, девичьи игры?.. Прошлое - это ведь и "Манас", разлившийся полноводной рекой, - в нем вековые мечты народа, прошлое - это и Кара Молдо, заключивший в три струны своего комуза судьбу всех бедных киргизов… Куда понятнее мне прежние девичьи игры, чем теперешние застолья. Пили водку на девичьих играх? Бывали скандалы? Нет, молодые состязались в ловкости, разнообразных уменьях - вот что было хорошо! И это - прошлое? Нет, это народное…
Помню, игры не загоняли людей в тесноту помещений. Чистый воздух, чудесная поляна, лунная ночь, белые юрты… Мир виделся обновленным, доброжелательным, точно характеры пришедших сюда. Танцевали, пели - состязались голоса и песни. Одни восхищали своим красноречием, другие - переливающимися голосами. Выигравший, отличившийся в чем-то целовал приглянувшуюся девушку, молодайку. Талант покорял людей, молодость покоряла… Если парень, утвердивший перед людьми свой талант, целовал чужую девушку или кто-то целовал в игре чужую жену, не осуждали его. Не только не осуждали, но славили. Люди указывали на него своим детям: "Будьте такими же, как тот достойный джигит!" Выпивка даже не снилась. Это что? Плохо? Не-ет, хорошо. Разве прошлое? Нет - народное! Если хотите - народное творчество. Недавно на свадьбе видел, как пили родители жениха. Что это? Это позор. Как хотите судите, - недавно устроил я девичьи игры. Правильно сделал! Не скажу, как другим, - мне понравилось. Сам спел перед всеми:
Горный, горный, горный перевал,
На этом перевале живут горные ветры.
Спел, будто в юности, - пел для своей старухи. Смеясь, все потребовали, чтоб мы обнялись и поцеловались. Что тут особенного - и поцеловался!..
Да, этот вот самый председатель Серкебай и шел сейчас по дороге - шел запыленный, усталый. Может, сегодня пришла к нему старость? Спорил с собой, старался увидеть себя, со стороны оценить. Посмотреть - так плечи уже опустились, ссутулились. Отчего-то печален? Глаза не блестят - затуманились. Звон в ушах - почему? Ведь не держит зла Серкебай в душе, голоса не повысил, никого не обидел… Да, он верит, вспоминает народную примету: если звон в ушах - значит, сплетничают. Может, он хочет с кем-то поспорить, доказать свою правоту? А с кем? О чем? Серкебай и сам не знает. Смотрит грустно. Как будто бы расстроен… Или, может, пришло уже время, пора отдать председательство молодому? Стар Серкебай - нет в округе председателя, равного ему годами. Думает Серкебай - повторяет в уме завтрашние свои слова. Да, не хочется оставлять пост… Вслух сказал: "Кто заменит меня… распадется колхоз", - послушал, как звучит такое… А ведь хвастал недавно в споре: мол, каждого приучил к своим порядкам, умрет он - любой колхозник справится на его посту… Вспомнив и сопоставив, Серкебай покачал головой. Плохо, что стар, выбывает из строя, хорошо, что уходит с почетом…
Опять зазвенело в ушах - разгорелись, заполыхали уши у Серкебая. Он не выдержал, пожаловался: "Чем же я насолил и кому? Отчего так звенит?.."
- Звенит? У тебя? - чей-то знакомый голос.
"Чей же? Где я слышал его? Когда? Подожди-ка, надо подумать…"
Пока Серкебай рассуждал, послышалось снова:
- Не раздумывай, Серкебай, бесполезно - ты в последние годы перестал признавать меня. Я - это ты, хотя ты теперь уже не я… Я - Прошлое в тебе, Серкебай, но ты, сам ты уже другой, не могу слиться с тобою в одно. Раскрой-ка пошире глаза, посмотри, Серкебай: там, вдали, на склоне, - видишь? - там три пастуха…
- Где, где?
- Не смотри на аил, не смотри в настоящее, обратись к прошлому, давнему, дальнему… Не видишь? Постараюсь приблизить, гляди в свое прошлое, Серкебай… Вот я - рядом с тобой… Смотри, замечай, узнавай!
Наконец различили глаза Серкебая и вправду трех пастухов на каменном пригорке… Одеты все трое бедно: в дерюгу, на голове малахаи. Все трое молоды, все без усов. Один глядел пристально сюда, на старого Серкебая, - у Серкебая екнуло сердце.
- Ой-ей! Ведь это же я!
- Нет, не ты. Твое Прошлое. Прошлое - это я.
- Не обманывай, один из тех троих - я! Помню, помню, был тогда пастухом. Пастухом в аиле Батыркула…
- Время идет быстро, я с трудом разыскало тебя, Серкебай.
- С трудом? Разыскало? Разве я убегал? Думай, что говоришь, Прошлое!
- Теперь гляди внимательней, слушай лучше…
Серкебай присмотрелся - и понял…
- Так это… я говорю?
Не ты - твое Прошлое. Узнаешь ли ты пастухов?
- Джигита с родинкой на щеке?..
Серкебай замялся. Лицо знакомо, но имя успел забыть.
- Не узнаешь? Ведь это он, видя твою нищету и голод, точно волк накидывался на хозяйского ягненка, жалуясь затем, будто камнем придавило его, - и кормил тебя. Тебе доставалось мясо, а ему доставались еще и побои. Если забыл самого, как мог забыть его голос? Помнишь, ведь это он пронзительно кричал, будто комолая коза? А-а, вижу, начал вспоминать! Все случилось за год до встречи с Аруке, ты тогда превосходил всех пастухов Батыркула и хвастовством и песнями.
- Бекжан это, что ли? Разве он был такой?.. Прости, Прошлое, не узнал…
- Не прощу. Не знаю прощения. Не только его забыл, но и Аруке. Скажи правду, любил ты ее?
- Аруке? Любил…
- Ложь! Пусть сгорит твоя борода, как можешь лгать себе?!
- Не трогай мою бороду! Люди уважают ее - весь аил, вся округа!.. Самое дорогое…
- Приглядись хорошенько! А бывшее - разве не дорого?
Снова перед глазами Серкебая байские пастухи, он сам, молодой…
- Вижу, вижу себя…
- А это разве не свято - молодость, твое Прошлое?.. Разве счастье в председательстве, в спокойной сытости? Или накрепко забыл давнюю свою нужду? Уже много лет не слышал едких слов, уши твои заросли мхом, дай-ка прочищу их!.. Слушай хорошенько, Серкебай! Где Аруке, что с ней?
- Откуда мне знать?
- Не знаешь и не знал…
- Знал… Я любил ее…
- Оставь, посмотри сюда!
Серкебай вновь увидел трех байских пастухов.
- Послушай теперь, что расскажет Прошлое. Вспомни все до единого слова. Думаешь, что не нужно? Вслушайся - и поймешь, нужно тебе вспоминать или нет…
Старый Серкебай смотрел прищурившись. А там, в дальней дали, говорил пастух Серкебай, молодой Серкебай. Вот он рассказывает что-то друзьям, вскинув руки высоко над головой. Удивляется себе самому Серкебай. Все интересно ему в молодом: и движение губ, и поза, и одежда, и даже голос:
- Слушайте, расскажу вам, что слышал сам, ровесники… В далекие-предалекие времена у киргизов и казахов были два сокольника. - Увлекаясь, он подается вперед, темные брови его, точно птицы, разлетаются в стороны. - Да, киргиза звали Сарысултан, а казаха - Карасултан. Говорят также, что Карасултан был уже старым, а Сарысултан - еще молодым. Слава о них разошлась далеко среди этих народов. А народ-то ведь каков: рассказывая об их искусстве, преувеличивал в тысячу, в десять тысяч раз. Говорят, что убили они несметное количество животных, ни в чем не уступая друг другу. Они перебили всех куликов на солнечных склонах и на теневых склонах, они преследовали и свирепых кабанов, и трусливых зайцев, и ядовитых драконов, и быстроногих джейранов. Не было такой птицы, которую не стреляли бы, не ловили они… Такие это были охотники: владели отменными гончими, приручали лучших беркутов, дружили вечной дружбой с испытанными кречетами, братались с настоящими ястребами… Казахи и киргизы испокон века жили дружно, точно братья, вместе пасли овец, кобылиц, вместе состязались в козлодранье и в скачках, роднились, выдавая замуж дочерей, перемешивались, будто муравьи, - мог ли один не услышать славы другого. Знали сокольники друг о друге, и каждый восхищался соперником. Но сколько они ни старались - много лет не могли встретиться, хотя обменивались в знак дружбы подарками. И вот, рассказывают, однажды зимой Карасултан прислал Сарысултану весть.