"Подо мной добрый конь, на мне теплая шуба, на руке моей верный Куучегир, - передавал старый охотник, - лишь одного не хватает мне сейчас - силы. Десять лет уже прошло, как сила оставила меня. Если проделаю однодневный путь, сил убывает на целый месяц. Старость сковала мою поясницу, наложила путы на мои ноги, иначе добрался бы до такого друга, как ты, не щадя коня. Если, случится, умру, мечта моя уйдет вместе со мной. Неужели не увижу своего друга Сарысултана? Ты молод, силы не покинули тебя, приезжай. Если суждено, отпробуем пищи с одной скатерти, заведем бесконечную беседу, наговоримся вдосталь, продлим свою жизнь, вспоминая былое, передадим народу накопленное искусство обращения с беркутами. Пусть потомки наши знают о нашей дружбе, пусть рассказывают о ней. Приезжай, - если не приедешь, не исполнятся мои желания ни на этом, ни на том свете".
Разве стерпит подобное Сарысултан? Вскочил он на лучшего коня, надел самую теплую шубу и пустился в дорогу, не прихватив даже и пол-лепешки. На руку посадил своего Байчегира. Отправился в дальний путь великий охотник - один, без провожатых. Говорят, щедро одаривал он те юрты, где останавливался на ночь, отдавая дневную добычу, будь то лиса, или волк, или косуля. Слухи о славных делах Сарысултана обгоняли его на много дней пути, и каждый переиначивал их по-своему… Сколько встретившихся на пути благодарили его, сколько обрадованных джигитов надевали на свои головы тебетеи из переливающихся лисьих шкур. Все больше возрастало искусство верного Байчегира, с каждым днем становился он сильнее, и стоило ему подняться в воздух - добыча была его, будь он неладен!
Прошли дни, прошли ночи, и достиг Сарысултан обширной казахской земли, распространяя славу охотника среди многочисленного казахского народа.
Путь в восемнадцать дней показался ему длиной в восемнадцать часов. Казахские аилы провожали его, указывая дорогу к стойбищу Карасултана, и весть о его приезде крылатым конем летела впереди.
Карасултан, понимая значение дружбы, в честь Сарысултана поставил чистую юрту. Говорят, что он заколол жеребенка-сосунка и сварил сразу все мясо. Говорят, он опалил трехлетнего валуха, у которого от чрезмерного жира курдюк разделился надвое. Говорят, что он устроил настоящий пир, угостив изысканнейшими яствами всю округу, Несколько дней продолжалось пиршество, лучшие певцы, побеждая друг друга, восхваляли искусство хозяина и его гостя. Говорят, что собиравшийся утром народ расходился поздней ночью, что хвала, воздаваемая друзьям, была заслуженной, что над тундуком Карасултана светило солнце, а в двери заглядывал месяц и кругом звучали песни и музыка. Молва о празднике летела из аила в аил, те, что были поближе, радовались, довольные, а те, что были подальше, ждали вестей…
Рассеялась печаль двух друзей, обо всем поговорили они, все услышали, все поняли. С разных сторон прибыли сокольники со своими птицами: беркутами, кречетами и другими. Многие предстали на суд двух друзей. Некоторые, считавшиеся до того знатоками, сняв колпачки со своих беркутов, разочарованные, отпускали их на волю Другие беркуты, признававшиеся никчемными, получили наконец хорошую оценку. Люди, точно муравьи, тянулись по дороге к аилу Карасултана, поднялись даже те, кто никуда не собирался. Прежде незнакомые - познакомились, не встречавшиеся - повстречались. Отсюда разошлись на четыре стороны света имена лучших беркутов, глубоко засевшие и в ушах, и в душах знатоков. И однажды, когда друзья уже насытились разговорами, выпала пороша.
Съехались со всех аилов знаменитости. Говорят, что друзья решили наутро начать охоту с беркутами; определили загонщиков, выделили сопровождающих, запасных лошадей, одним приказали вести гончих, другим быть в засаде. Говорят, что всю ночь до утра тянулся поток людей в сторону Калтар-Жайыка: кто имел коня, торопился верхом, кто не имел коня, поспевал пешком. Там несметные стада сайгаков, там норы несравненных по красоте черно-бурых лисиц. Велика слава искусного охотника: и дети, и взрослые, и женщины, и больные собрались поглядеть на потеху. Гончие, натягивая ремни, рвутся вперед, рычат, утыкают морды в снег, глотают не жуя… Но вот наконец неспешно, точно капризная красавица, начало пробуждаться утро, безмятежно спавшая широкая равнина посветлела, заснеженные пригорки выступили точно белые зубы, тьма ушла в низины и растворилась там. Говорят, что земля была покрыта бесчисленными следами, начало и конец которых терялись в ночи, - настоящий нераспутанный узел. Собравшиеся замолкли, не то что сказать - даже чихнуть никто не осмеливался. Карасултан и Сарысултан поднялись на небольшой холм и остановились там, держа на руках своих беркутов. Каждое их движение - загадка для присутствующих, все хотят держаться поближе, подгоняют коней, если оказались в стороне. Загонщики к тому времени уже тронулись издалека, похлопывая плетью-камчой полы своей одежды. Подобно перекати-полю пошли убегать лисицы, помахивая пышными хвостами. Желая угодить хозяевам, стремглав пустились гончие. Нетерпеливые уже срывали колпачки со своих беркутов и подбрасывали птиц в воздух. Повсюду чудеса, повсюду развлечения, один хвалит свою гончую за хватку, другой ругает своего беркута: мол, не смог настичь добычу. Радуется собравшийся народ - не бывало еще такой охоты! Когда же случалось, что два беркута, захватив одну лисицу, не могли ее поделить, люди возбужденно кричали. Карасултан и Сарысултан пока еще не сняли колпачков со своих беркутов; казалось, они ждали насыщения алчных, потому и не спешили. Наконец выглянуло солнце, коснулось ресницами лучей холодного снега и говорят, что растаяло лицо степи, засверкало разлитым счастьем. Спустя небольшое время загонщики выгнали из расщелины дивную огненно-рыжую лисицу. Говорят, что глаза видевших чуть не выпрыгнули из орбит, пораженные ее великолепием; будто земля горела по две сажени с каждой стороны, когда она убегала, вытянувшись, словно язык живого пламени. Чудо разбудило зависть охотников. Каждый сдернул колпачок с головы своего беркута и выпустил его. Кто теперь скажет, отчего это случилось, но не сумели беркуты настичь добычу, то ли замешкались, то ли струсили, словно малые коршуны. А огненная лисица, говорят, в одно мгновенье исчезла живая-невредимая, сверкнула хвостатой кометой - и нет ее. Все разговоры в степи - только об этой огненной красавице, все глаза смотрят ей вслед. Но Карасултан и Сарысултан и тут не вступили в борьбу, не выказали беспокойства. Охотники пытались разгадать их поведение, пытались спрашивать, но ответа не было. Старейшие посоветовались и наконец решили предоставить очередь друзьям. Говорят, что в это время загонщики снова выгнали ту самую великолепную огненную лисицу. И тогда сказал Карасултан:
- Настало время состязаться. Друг мой, Сарысултан, выпускай своего Байчегира. Хоть ты и молод, но ты гость, значит, быть тебе первым. Испытай своего беркута, а после тебя я.
Однако Сарысултан, уважая почтенный возраст друга, не мог согласиться.
- Я приехал не в гости - повидать друга. Перейти дорогу старшему - хуже смерти, - ответил он.
Мудрые не повторяют дважды. Если дважды умыться, лицо теряет свой цвет; если дважды повторить одно слово, оно теряет свою ценность. Карасултан выехал вперед. Говорят, когда он снял колпачок с Куучегира, отпустил - тот взмыл стрелой, поднялся в небо - и не ударил огненную лисицу, мирно опустился рядом с ней, чуть правее.
- Теперь твоя очередь, друг Сарысултан.
Сарысултан сдернул колпачок с Байчегира - беркут вскинулся свирепо. Отпустил - стрелой взмыл вверх отважный Байчегир, настиг огненную лисицу и - что за чудо! - тоже мирно опустился рядом, слева от нее. Знатоки качали головами, не решаясь судить более опытных. В народе же много разных слов было сказано о друзьях, кто-то даже пустил слух, будто слава их - лишь обман. Карасултан и Сарысултан после случившегося уже не охотились. Накинули на головы своих беркутов колпачки, безмолвные вернулись в аил.
И за едой, и за чаем ни один из них не проронил ни слова, а собравшиеся не осмеливались спросить. Лишь после чаепития Карасултан обратился к другу:
- Ты, Сарысултан, приехавший издалека, одолевший многие реки и перевалы, - слава твоя достигла пределов нашей земли, - ты, конечно, без труда разгадаешь эту тайну. Пусть твоя мудрость и твое искусство останутся в памяти народа. Скажи свое слово.
Сарысултан обвел взглядом сидящих:
- Есть ли в вашем аиле слабый, никчемный беркут?
- Ой, у нашего Кожообая беркут, который ничего не ест, кроме легкого или мышей. За год если возьмет одну лисицу - и то хорошо… Сидит на привязи возле юрты, на посмешище детям, - зашумели присутствующие.
- Принесите его, - попросил Сарысултан.
Принесли беркута, и гость несколько дней тренировал его.
Снова выпал снег.
- Завтра отправимся, друг Сарысултан?
- Пора, друг Карасултан.
Наутро еще больше собралось народу, съехалось, сбежалось к местности Калтар-Жайык. И снова, когда лучи солнца ровно легли на землю, выгнали загонщики к охотникам сказочную лисицу, - сверкая огнем, стремительно летела, спасая себя… Сарысултан снял колпачок с обученного им беркута… На этот раз охота была удачной - беркут пустился вдогонку и камнем упал на спину огненной красавицы. Вот и разгадка тайны. Или, может, новая тайна?
Еще больше разгорелись споры. А когда вернулись охотники в аил, снова были поданы угощенья. После чая гости расположились к разговору, но ждали снова хозяина.
- Ну, друг мой Сарысултан, скажи нам теперь, в чем же разгадка тайны. Почему в прошлый раз ни твой, ни мой беркут не смогли взять лису? Почему взяла ее никчемная птица? - спросил наконец Карасултан.
Сарысултан показал взглядом на лисью шкуру, украшавшую стену юрты: красноватый блеск говорил скорее о жизни, а не о смерти.
- Оказывается, мы, люди, некоторые наши свойства переняли у животных и птиц. Гнев, ревность, скрытность - разве человеческое? Хочу сказать этим, что животные тоже чувствуют, они ценят то, что редко встречается в жизни. И животные могут любить. Если это правда, раскрою вам секрет и сегодняшней охоты. Почему в прошлый раз не смог взять лисицу Куучегир моего друга Карасултана и почему не взял мой Байчегир? Нам известно - вам загадка. Слушайте: вначале расскажу о наших двух беркутах, это тоже интересно. Не моя выдумка - взято из жизни. Есть на свете беркут Куучегир. Если обучит искусный охотник, все, что увидит, захватит беркут, отдаст хозяину. Но если не обучит - останется никчемной птицей. Есть на свете беркут Байчегир. И он тоже, если обучат его, возьмет любого зверя, которого увидит, а нет - и он останется никчемным. И человек таков. Нет ничего легче, чем умного сделать дураком, и нет ничего труднее - из дурака сделать умного… У Куучегира один недостаток: он мстителен. Найдешь к нему подход - станет для тебя скатертью-самобранкой, но если обидишь - жди беды: в гневе может заклевать своего хозяина. Заслуживает и ждет доброго отношения. Да разве только он один? Все на свете - живое и неживое, каждый человек ждет добра.
А вот Байчегир - он другой, доброта заключена у него внутри, это главное в нем, потому к нему не пристает плохое. Скажу о нем больше: это настоящий клад мудрости, человек может учиться у него. Он умеет простить любые обиды. Думаю, воспринимает их как ошибку хозяина, а возможно, поступает так, просто ценя человека, не умею иначе объяснить истоки его благородства. Чем воспитывать взбалмошного, непослушного ребенка, лучше иметь скатерть-самобранку Байчегира - так говорят старики в нашем аиле. Байчегир и Куучегир разные, как бывают разные только люди, но дела их одинаковы. Счастлив человек, повстречавшийся с одним из них. Э-э, если не умеешь оценить совершенство, вся жизнь будет казаться тиной, но понимающий - он и в тине увидит чудесное. Это правда.
Беркуты, о которых говорю, - они храбрейшие из беркутов, бесстрашнейшие из пернатых. Добыть такого - удача для охотника. А лисица - она тоже лучшая из лисиц. И если эти лучшие встречаются друг с другом, то берегут, нежат, ценят, чтут… они различают подобных себе, знают, как мало их на свете. Поэтому не могут посягнуть на жизнь совершенного существа, понимают, что украшают собой природу. Вот разница между хорошим и плохим. Хорошее нежит, сберегает, ценит совершенство - ведь его встретишь не часто. А плохого на свете достаточно. Плохое губит хорошее. Видите - лучшие из беркутов не тронули лучшую из лисиц. А тот, никчемный, понимает ее как добычу, нуждается лишь в еде… Одинаково губит и хорошее и плохое, лишь бы наполнить желудок. Разве не знаем такого в людях? Вот почему я сказал, что человек многое перенял от зверей и пернатых, - закончил Сарысултан.
* * *
Ну как, слышал, Серкебай? Узнал свой голос? Нет? Где тебе узнать! Все позабыл!
Серкебай действительно не помнил, рассказывал подобное или нет. Мало того, не признал голос Прошлого, не узнал, не вспомнил его. Отнесся безразлично. Потому и рассердилось Прошлое, заговорило громче, с неприязнью:
- Слушай, Серкебай, я - Прошлое, я - это ты в прошлом! Я заставлю признать себя, даже если глаза твои заплыли жиром! Самые ловкие, самые храбрые, самые сильные - никто не смел отвернуться от меня. Хочешь сказать, что уже прошел один раз этим путем, оставил меня за спиной? Не знаешь моей силы, - если захочу, хоть тысячу лет убегай от меня по жизненной дороге - буду встречаться на каждом шагу, буду препятствовать тебе во всем… Или, может быть, скажешь, что ты уже не тот Серкебай, не тот батрак, что когда-то, бледный, голодный, скакал с одной скалы на другую, оседлав прутик вместо лошади, разговаривал с ним, прижимал его к лицу, будто возлюбленную? Может быть, ты скажешь, что ныне ты уважаемый председатель, пользующийся авторитетом у многих, а у иных вызывающий зависть; что голова твоя побелела, а зубы поредели, и если уж приходит старость, то она должна быть подобна твоей? Но я не спорю с тобой в этом, пусть… Хоть девяносто девять раз меняй свой облик, да не забывай, что не только ты, но и я меняюсь, я - Прошлое. Помни, если даже ускользнешь от меня, найти тебя поможет Настоящее. Ведь Настоящее - мое продолжение. Когда я было отброшено назад и осталось в тех, прежних временах, ты ушел от меня, зацепившись за Будущее. Однако мы - и Прошлое, и Будущее - происходим от одного начала. Мы напоминаем друг другу забытое, мы указываем одно другому на тех, что не хотят быть узнанными, заметают следы и прячутся.
У подобных тебе, пожелавших забыть прошлое, давших глазам своим заплыть жиром, мы сдираем эту пелену, мы широко открываем вам глаза и, если захотим, можем вереницей провести перед человеком каждый миг жизни, начиная с седьмого колена его предков. Мы не даем забыть пережитое, будь оно хорошее или плохое. Пусть только скажет, что забыл, пусть введет в заблуждение ложью! В минуты счастья и покоя, за богатым столом, даже в момент восхождения на высшую ступень мы точно кость застрянем у него в горле, станем на пути, подобно дракону, превратившись в дубину, ударим по коленям. Мы скажем: за содеянное руками отвечай головой. Ты, Серкебай, многое сотворил руками, но головой еще не отвечал; боясь возмездия, ты скрылся, спасая свою душу. Ты человек, осужденный на всю жизнь, навечно. Осуждение твое в том, что сколько бы ты ни старался не думать, иногда что-то заставит вздрогнуть твое сердце - разве нет? В такие минуты не кажется, что сердце твое что-то ужалило, а? Хоть на мгновение душа твоя приходит в смятение, в растерянность? И тогда лицо твое каменеет в злобе, брови хмурятся. Сам себе кажешься ничтожным, недостойным тех людей, что сидят рядом с тобой, уважая, возвеличивая тебя? Испуганно оглядываясь по сторонам, желаешь скрыться, тебе кажется, что сидящие рядом все понимают в тебе, что сейчас кто-то из них проникнет в твое прошлое, - и тогда заговорят со всех сторон… Затем… постепенно, не слыша слов обвинения, ты приходишь в себя… И все-таки, вспоминая проступки, совершенные в прошлом, ты не можешь сидеть за столом, пища не идет тебе в горло… И тогда, низко опустив голову, ты выходишь из дому. Ничего не видишь вокруг, тучи закрывают от тебя солнце, не узнаешь встречных, машинально киваешь в ответ. И все это мои проделки - Прошлого. Да, я мстительно. За малейший проступок преследую и мщу всю жизнь. Когда костью встану у тебя поперек горла - это равносильно смерти. Виновных я вот так убиваю тысячу раз, зато невиновный умирает лишь однажды, каждый в свой час… Не думай, что я забыло о тебе! Вижу, знаю, что стараешься жить праведно и тем избавиться от своей вины. Отгородившись от прошлого честным трудом для людей, уверился в собственной безупречности, особенно в последние годы, когда смерть уже сдружилась с тобой, свободно проникая в твое окно и выходя из двери. Не-ет, я вижу, понимаю тебя, - не берешь в пример некоторых старцев твоего аила… Ведь говорят же муллы, что отпустятся грехи на том свете раскаявшимся, даже и тем, которые раньше пили водку, играли на деньги, воровали, но успели проклясть все это, посещают мечеть, пять раз в день совершают молитву - намаз, а в остальное время сидят дома, сохраняя важное безмолвие и поглаживая бороды либо через слово повторяя: "Да ниспошлет нам аллах!" - и таким образом очистили свой последний путь перед вратами вечности… Значит, можно, оказывается, шестьдесят - семьдесят лет творить безобразия, а когда настанут последние мгновения жизни, прикинуться овечкой, да? Пусть так поступают другие. Если желаешь, попробуй и ты - однако знаю: не захочешь обманывать себя. Религия и твой аил - на противоположных сторонах… Я тебя не отношу к слабым… Вину ты старался искупить трудом. Полжизни проработав председателем, ни разу не позарился на общественную копейку. Недаром даже домашнюю утварь изготовил собственноручно. Сам водишь председательскую машину, не желая иметь слугу-шофера…
Теперь ты, Серкебай, иди домой. Да не пугайся, что ты озираешься? Даже на старуху свою смотришь с подозрением. Все та же она, прежняя. Или хочешь сказать, что за твое отсутствие подменили ее? Ну-ну, садись же, садись смелее на стул, ты сам его сделал. Думай, - разве я могу запретить тебе думать? - смотри, пожалуйста, на вещи, сделанные твоими руками. Ну-ну, вижу - глядишь на деревянную кровать, ту, что стоит в углу? Сам смастерил ее в годы войны. Хоть был председателем, поехал в горы на ишаке, жалея лошадь, ходившую в плуге. Сам выбрал арчу, сам привез в аил. Тем, кто спрашивал, похвалялся, будто сделаешь точно такую же, как у городских… Знаю, знаю, хотя ты и желал иметь деревянную кровать, еще больше хотел, чтобы в доме всегда пахло хвоей, чтобы запах этот как бы окуривал дом, не подпуская прошлое и защищая новое, - вот о чем думал тогда… На словах отвергаешь бога, но твои суеверия сильнее тебя, а это значит, что боишься и желаешь защитить себя, что не забыл ничего, что жива еще в тебе память того твоего преступления, что всю жизнь не можешь простить себе вину… Все это знаю и помню, - вдумайся в слова Прошлого. Да-да, Серкебай, вдумайся, осмотрись, огляди-ка хорошенько свой дом.
Серкебай обводит взглядом комнату. У стены шкаф, который сделал он сам. И вот эти грубые стулья - работа его рук, и круглый стол для еды… И рамка к портрету Ленина в переднем углу - тоже его работы. Он посмотрел на каждую вещь будто с ожиданием. Затем взгляд его дрогнул - возле кухни стояла неподвижно и смотрела на него жена. Серкебай опустил голову, на лбу выступила испарина.