- Хватит валять дурака, - сказал Костя да Винчи и перестал бледнеть. - Чего мы раскисли? Что нам, первый раз дают по шее на пути к познанию? Мы еще молоды, кровь еще буйно струится в наших жилах, и нравственный идеал светит нам подобно звезде Бетельгейзе, которая, как известно, является звездой второй яркости, но первой величины, и дает такой интересный спектр со многими линиями, и с Сириусом и Проционом, созвездиями Большого и Малого Пса образует блестящий равносторонний треугольник, обнимая каждой стороной около двадцати шести градусов… Пройдемся по городу, ибо у нас еще много времени до ночи.
Мы вышли.
Был вечер. Были улицы, наполненные путниками, среди которых там и сям попадались гении и девушки с глазами, полными неосознанного вдохновения.
Был вечер.
- Памфилий, Костя да Винчи, ребята… - сказал я голосом, в котором слышались подавленные рыдания. - Может быть, мы еще вернемся?
- Нет, Рыжик, нет, - сказал Памфилий. - Нам необходим кислород.
- Никто никогда не возвращался на прежний путь, - сказал Костя да Винчи. - Хватит ломать комедию. Подумаешь, Митю испугался! Подумаешь, лопнула твоя схема! Новую сделаешь. Самую невероятную.
Мы бродили до поздней ночи и вдыхали кислород.
А потом я остался один в переулке.
- Ну что ж, поищем телефон, который автомат, - говорю я довольно громко и вытаскиваю из кармана розовую промокательную бумагу.
"Смешные ребята, - думаю я. - Ничего я на свете не боюсь, кроме девушки по имени Катя".
Глава 3
РОЯЛЬ КРАСНОГО ДЕРЕВА
Я позвонил ей по телефону, и она тут же откликнулась.
- Але!… Да!… Я слушаю! - сказала она. - Это вы?!. Нет, не сплю, не сплю!… Недалеко? Я сейчас выйду! Нет, я сейчас выйду! Вы не уйдете?… Честное слово? Нет, вы скажите честное слово! Ага!
Она повесила трубку.
Потом она выскочила из парадного. На ногах у нее тонкие чулки и тапочки. Пальто внакидку она придерживает у горла.
- Как же мы гулять пойдем? - спросил я.
- Гулять?
Она уносится в парадное.
Я стою и ковыряю землю ботинком.
Она выходит из парадного, одетая в пальто, косынку и туфли на шпильках. Она поднимает ко мне лицо.
- Я готова, - говорит она.
Я ТОЖЕ, - ПОДУМАЛ ОН…
Люди нашей эпохи понимают друг друга на ходу и часто перестают понимать, живя рядом. Люди нашей эпохи рассказывают дорожному попутчику историю своей жизни, и двое, годами жившие бок о бок, иногда мало что знают Друг о друге. Такая наша эпоха. Пуд соли, где ты?
Нет, мы не стали знакомиться с девушкой Катей.
Она мне задала ряд вопросов: о жизни, о литературе, о любви.
Я дал на это ряд ответов. Она мне задала академический вопрос:
- Бывает ли любовь с первого взгляда? Я ответил академически:
- Бывает. Ну я что хорошего? Я ей сказал:
- Давайте не будем знакомиться. Зовите меня Алексей Николаевич, а я вас Катя. Поговорим о жизни, как люди.
Хорошо?
Она подумала и сказала:
- Ладно. Она сказала:
- Знаете что?… Давайте разговаривать, как прохожие.
- Почему как прохожие?
- Вы не хотите знакомиться. Вы же все знаете лучше всех. Я промолчал.
- Я думала, я вас понимаю, - сказала она. Я испугался и взял ее за руку.
…Я родился на Благуше в двадцать втором. Отец мой, Николай Сергеевич, был командиром военно-строительного отряда. Его с фронта вызвал молодой физик, который принимал участие в постройке московской радиостанции.
Отец был мастером на все руки - механик, радист. До германской он окончил реальное училище. Мама моя, Вера Петровна, была дочерью учительницы пения и окончила гимназию с золотой медалью. Они поженились на фронте. Я родился в год, когда построили первую московскую радиостанцию имени Коминтерна.
Радиостанцию построили очень быстро. Время было голодное и нэпманское. Благуша была текстильная и воровская. На строительство привезли первые мотки проволоки, и в ту же ночь их украли, а сторожа убили. Молодые супруги ждали ребенка, и мама боялась, когда отец поздно возвращался с работы.
Однажды холодной ночью отец возвращался вместе с физиком. Древний "фиат", на котором они ехали, тарахтел по заснеженным улицам окраины.
Остановились. Вылезли.
- Сколько осталось? - спросил отец, застегивая кожаную тужурку.
- Меньше суток. С наступающим вас.
- И вас так же, Владимир Дмитриевич. Они пожали друг другу руки, и физик, приподняв зеленую инженерскую фуражку, сел в свой "фиат" и укатил.
Полная луна светила в холодном небе. Отец шел по улице, заложив руки в карманы кожанки. Слабо горели редкие фонари. Тягучая музыка доносилась из окна пивной. Пошли заборы ткацких фабрик и домишки, спящие среди голых деревьев. На углу перед булочной маячил пьяный.
Отец подошел к крыльцу булочной, из двери которой пробивался свет.
Отец поднялся по ступенькам и открыл дверь. Посреди булочной несколько бледных человек стояли с поднятыми руками перед мужчиной с наганом. Кто-то возился в кассе. На полу стонал старик.
Все обернулись к двери. Наган уставился отцу в кожаную куртку.
- Ложись! - вскрикнул отец и взметнул вверх блестящий круглый предмет.
Все упали на пол. Из кассы выскочил человек в тельняшке под пиджаком.
- Бомба! - крикнул первый с пола, и второй кинулся на землю.
- Наганы на середину, - сказал отец. На пол полетели наганы и парабеллум. Покупатели бросились на бандитов и стали выкручивать им руки назад. Отец опустился на корточки перед стариком. Старик посмотрел на него мутным глазом.
- Подыми меня, - сказал он. - Плечо зашибли… вот бандиты… Я на них полез спьяну.
Отец покачал головой. Подскочила девочка лет десяти.
- Дедушка, - сказала она.
- Подержи, - сказал отец и протянул девочке блестящий предмет.
Девочка в страхе отступила.
- Не бойся, - сказал отец. - Это консервы. Рыбные.
Все повернули к нему головы. Девочка взяла банку консервов. Отец стал поднимать старика.
- Товарищ начальник, этих куда? - спросил продавец с огромным хлебным ножом.
- В милицию, - сказал отец и повел старика к выходу.
Он толкнул ногой дверь. Светила луна. Пьяного на углу уже не было.
- Далеко вести? - спросил отец.
- Мы туточки… за углом, - сказала девочка, с восторгом глядя на отца; на кожаную куртку, на чистый белый воротничок, на темный галстук.
В свете луны блестели большие глаза девочки и консервная банка, которую она прижимала к груди.
Отец отвел старика и пошел домой.
Отворил дверь.
- Коля… - сказала мама необыкновенно богатым грудным голосом.
Он осторожно усадил ее на стул. Мама вытерла глаза.
- Что ты так поздно?
- Заканчиваем, - сказал отец. - В общем даже закончили…
- Ты все не шел… не шел, - сказала она.
- Ну-ну, - сказал он. - Что ты…
- Говорят, булочную ограбили…
- Врут… - убежденно сказал он. - Врут.
- Коля… - укоризненно сказала она. - Я же дочку жду.
- Дочка - это хорошо, - мечтательно сказал отец.
Я родился в ту ночь, когда достроили радиостанцию.
Отец часто рассказывал мне об этой ночи.
…Дядька в белом халате потрогал за плечо отца, и тот поднял заспанное лицо. Приоткрылась дверь в соседнюю комнату, и стало слышно, как надсадно плачет ребенок. Вообще-то мне говорили, что я был не очень крикливый. - Мальчик. Вес четыре кило. Полейте мне на руки, - сказал доктор, засучивая рукава халата.
Он взял мыло и стал над тазом, и отец начал лить ему воду на руки из эмалированного голубого кувшина.
- Как сына назовете?
- Мы хотели Катей, - сказал отец.
- Мальчика Катей нельзя, - сказал доктор. - Вам нездоровится?
- Не спал… - отец потер лоб. - Сына можно посмотреть?
Доктор мыл руки тщательно. Каждый палец отдельно. Надсадно плакал ребенок…
- Доктор, что с сыном? - спросил отец.
- Нужны дрова… Хотя бы три-четыре полена… Главное - тепло, а у вас… хы-хы… пар идет. - Доктор подышал открытым ртом. - Для грудного младенца холод - это смерть.
Он протянул мокрые руки, и отец хотел вложить в них деньги.
- Полотенце… - сказал доктор и, обойдя его, взял полотенце.
Он стал вытирать руки, тщательно, каждый палец отдельно. Отец понял и сунул ему деньги в карман.
- Ну, зачем это? - сказал доктор и повеселел. - И потом, бросьте курить. Необходимо ради сына. Назовите его Алешей. Великолепное имя… Вам нравится?
- Да… - сказал отец. - Дрова я сейчас достану.
Отец стоит в полутемной каморке и держит в руках деревянного пучеглазого коня. Он слышит шорох и оборачивается к давешней девочке.
- Значит, спит дед… - говорит он.
- Он выпимши.
- Жаль, - говорит он. - Я хотел у вас дров разжиться.
Он ставит коня на пол. Рядом со вторым таким же.
- Дед, что ли, мастерит? - спрашивает он.
- Ага… из полена… вон из етого… На базаре продает, - говорит она и протягивает ему полено.
Отец смотрит на девочку. Подержав полено, он ставит его торцом на стол.
- Сколько из полена коней выйдет? - спросил он.
- Три коня.
Он лезет в карман и вытаскивает комок денег и смотрит на поленья, на ветхое платье девочки, на ее дырявый платок, на ее рваные валенки.
- Сейчас за деньгами схожу, - говорит он и идет к дверям.
Он выходит наружу и широкими шагами пересекает заснеженный двор.
- Дяденька… - слышит он тонкий голос и останавливается.
Девочка догоняет его, проваливаясь в снегу, неся в охапке три полена.
Он пошел к ней навстречу, и они встретились посреди двора.
- Дяденька, возьмите, - сказала она и обронила поленья в снег.
Он с жадностью посмотрел на поленья.
- У меня столько денег нет, - сказал он.
Девочка повернулась и пошла домой, вытягивая при каждом шаге ногу из валенка. Он догнал ее, взял за плечо и повернул к себе. Она смотрела исподлобья. Он поцеловал ее в лоб и сунул в карман комок денег. Потом повернулся и, подобрав поленья, понес их к дому.
Девочка пошла к своему дому, проваливаясь в снегу и вытягивая при каждом шаге худые ноги из валенок. Во дворе остались две цепочки следов, ведущие в разные стороны.
Мама услышала, как отворилась дверь и вошел отец, но не повернула головы. Горит огонь в печке. Плачет малыш.
- Завтра тридцать первое декабря, - говорит она. - Когда-то встречали Новый год… Елки были… игрушки… Когда же жизнь наладится?…
- Сейчас наладится, - сказал отец.
Мама обернулась.
На стуле около детской кроватки с сеткой стоял странный аппарат круглой формы - Древний детекторный приемник. Отец держал наушник около уха младенца, а другой рукой водил проволочкой по кристаллику, ища звучащую точку.
- Коля… с ума сошел, - нерешительно сказала мама.
Отец протянул ей свободный наушник.
- Внимание… Говорит Москва, - сказал голос. - Радиостанция имени Коминтерна. Мама отстранила трубку.
- Наша? - шепотом спросила она.
- Да… первый раз, - сказал отец. Голос продолжал:
- Сегодня, тридцатого декабря 1922 года, открылся первый съезд Советов Союза Социалистических Республик… Почетным председателем избран Ленин…
Голос, несущийся из морозной ночи, заполнял комнату.
- Таким образом, учреждено невиданное в мировой истории социалистическое многонациональное государство.
- Боже мой!… - сказала мама. - Боже мой!…
- …Ко всем народам и правительствам мира… Будучи естественным союзником угнетенных народов, СССР ищет со всеми народами мирных и дружественных отношений и экономического сотрудничества…
Голос стал таким громким, что мама испуганно посмотрела на малыша. Он не плакал. Трубка лежала у самого его уха. Он таращил глаза такие бездонно глупые, что они казались почти мудрыми.
Есть в каждом дне, в каждом часе даже, строчки, отпечатанные крупным шрифтом. Только мы их не замечаем, занятые заботами дня.
Вот, например, выходит человек на снежную улицу. Белый-белый снег летит наискосок на фоне домов и исчезает в сугробах.
Человек поднимает воротник и, засунув руки в рукава, бежит, семеня ногами и мотая локтями из стороны в сторону.
Он сворачивает за угол, и на том месте, где он исчез, секунду-другую снег кажется темнее, чем вокруг. Проезжает троллейбус. Снег заинтересованно кидается за ним вслед. А человека, свернувшего за угол, и след простыл. Стынут и заметаются снегом неглубокие его следы.
Но ведь где-то, в каком-то месте, может быть, в чьей-то душе он оставил горячий незаметаемый след. Не может же быть, чтобы совсем бесследно прошел человек.
Мы значительны, дорогие друзья. Мы значительны друг для друга и вписаны в соседскую жизнь гораздо более крупным шрифтом, чем нам кажется.
Остановимся же, подумаем и поглядим друг на друга с добрым расположением. Ибо жизнь коротка, а снег падает каждую зиму.
Внучку деда-игрушечника звали Шурка-певица, потому что она целыми днями голосила в форточку.
Она была большая фантазерка. Впрочем, вся Благуша была полна фантазеров. Так и говорили - благушинские вруны. Нас не понимали - мы были мечтателями. Итак, мне шесть лет, и я играю во дворе. Двора, собственно, нет, а есть тихая улица вся в сугробах, куда выходят калитки многих дворов.
Ой, девочка Надя,
Чего тебе надо,
Ничего не надо,
Кроме шоколада… -
несется из форточки девичий голос, старающийся быть похожим на оперный.
- Шурка! Шурка-а! Выходи гулять!… - скандируют подруги.
Окно в доме игрушечника захлопывается. Какая-то тень пролетает мимо щелей забора, и на улицу вылетает Шурка-певица.
Неужели это та девочка-заморыш? Да, это она. Ей шестнадцать лет. Она красавица.
Ее окружают подруги.
У нас на Благуше все девушки были красавицами. По крайней мере мы, мужчины, так считали.
Мужчина со сбившейся шапкой таращит глаза на Шурку и ее подруг. Этот мужчина - я. Мне шесть лет.
- Алешенька… - томно говорит Шурка. - Я тебе шапочку поправлю.
Она нахлобучивает мне шапку и завязывает тесемки. Я улыбаюсь.
- Шура, а я чего умею… - говорю я и, вырвавшись, пыхтя, лезу на поленницу дров.
Я раскидываю руки, как крылья, и, мотнув валенками, лечу в сугроб.
- Ой… - говорит Шурка и бежит ко мне.
- Лешка… нос расшибешь! - слышен мужской голос.
Шурка и девочки оборачиваются, как по команде, и застывают.
По дорожке идет мой отец. Он все в той же кожанке.
- Здравствуйте, Николай Сергеевич, - говорит Шурка тихим голосом.
- Здравствуй, Шура, - отвечает он. - Как поживаешь?
- Ничего…
- А дед как? Все так же?
- Ага… Отец уходит.
Подруги окружают Шурку, которая глядит ему вслед.
- Какой интересный! - говорят подруги.
- На инженера учится, - говорит Шурка. В то время инженерское звание весило больше, чем сейчас.
- Ой, Шурка, откуда он тебя знает? Глаза у Шурки-певицы становятся мечтательными. У наших благушинских всегда такие глаза, когда они собираются сказать чистую правду.
- Он меня от смерти спас, - говорит она.
- Не ври…
- Дуры… Когда это я врала? - спрашивает Шурка. - Это случай был. Я в булочную пошла, ну, значит, беру ситный. Вдруг раз - бандиты! Наганы вытащили и на меня…
- Ой…
- Вдруг влетел мужчина весь в кожаном и бомбу кинул… Все взорвались. Остались только он и я. - Шурка перевела дух. - И тут он меня поцеловал роковым поцелуем…
- Поцеловал? Врешь! А куда?
- Сюда… - подумав, говорит Шурка и показывает на губы.
- Ой, а ты? - ужасаются подруги, глядя на ее губы.
- А я ему говорю: "Вы, Николай Сергеевич, конечно, меня безумно любите, но ничего этого нельзя. У вас жена и этот… как его… прелестное дитя…"
Подруги замирают в блаженстве. Благушинские всегда замирают после этого.
А прелестное дитя таращит глаза на Шуркиного деда. Дед действительно "как всегда". Он идет покачиваясь. Он бурчит песню.
- А-а… Лешка? Будь готов - всегда готов, - говорит он. - Коня хочешь?
- Хочу.
- Идем.
- Дедушка, опять… - сказала Шурка. Она сразу сникла. - Алешенька, ступай, - сказала она.
- Не ходи. Коня дам. Идем ко мне, - сказал дед и взял меня за руку.
Дед улегся на кровать с ногами.
На Благуше все жилища были похожи одно на другое. Розовые обои в полоску, ситцевые цветочки на подушках, сундук с жестяными крестами, бумажные фестоны. На жилье фантазия не распространялась.
Дед опустил руку под кровать и вытащил пучеглазого, яркого, как праздник, коня.
- Бери.
Я схватил коня.
- Нет, ты скажи, почему меня частником обозвали? - спросил дед.
- Дедушка, шел бы на фабрику работать, - с тоской сказала Шурка. - Там столяр нужен… Такие-то, как ты, не нужны нынче.
- Врешь! - сказал дед. - Всякие нужны. И как я… Раз я нэпман, значит должен гаврилку носить.
Он оттянул галстук-бабочку, повязанный на грязную рубаху.
- Цветок нэпа, - сказал он и запел:
Ай, девочка Надя,
Чего тебе надо…
- А тебе чего надо? - спросил он у меня.
- Сказку, - ответил я, глядя на деда во все глаза.
- Сказку… А про что?… Сказку ему надо, слыхали?
Шурка загремела посудой.
- Про коня, - ответил я и протянул пучеглазого коня.
- Про коня? - спросил дед. - Про коня сказка особая.
Он тупо посмотрел в угол и оттянул бабочку. Потом оторвал ее к чертям и обнажил жилистую рабочую шею.
- Значит, так… - говорит он. - Был я молодой, и отдали меня в богомазы. На Преображенском рынке, у Черкизовского кладбища… Ну, вскорости обучился я доски левкасить, крылушки контурить. Только чем бы работать - баловаться стал… Коней этих из липы тесать.
Ну, бить меня стали. Тут я выпивать начал… Меня бьют - я пью, я пью - меня бьют…
- Хороша сказка, - говорит Шурка. - Алеша, не слушай, иди картошечки дам…
Дед поворачивается и смотрит на меня.
- Тебе чего? Картошки или про коня? - спрашивает он.
- Про коня…
Шурка садится в угол и надевает наушники знакомого детекторного приемника, который перекочевал сюда.
- Ну, вот значит… вздули меня раз шибче прежнего. Угостился я монопольской и пошел домой на Благушу… Дорога длинная, ночь морозная. Иду - думаю, куда иду, зачем живу на свете, сам не пойму. И тут приключилась со мной странность.
- Чего? - спрашиваю я.