Они поженились в конце января. Свадьба была как свадьба, даже с посаженой матерью Златы, обязанности которой умело выполняла Таисия Лукинична, знающая все обряды. Гуляли субботу и воскресенье - благо теперь два выходных подряд и нет нужды приурочивать семейные торжества к общим праздникам. Одним словом, все было как и у других. На этом настояла Елизавета Михайловна, и Юрий, не решаясь обидеть маму, в конце концов согласился с ней, хотя и не терпел пышных церемоний. "Вот что значит жениться поздно, - выговаривала она сыну. - Ты вроде бы стесняешься, точно разведенный". Был и Владлен. Так что получилась классическая свадьба - с тайной печалью второго кавалера счастливой невесты. Елизавета Михайловна немного опасалась, как бы чего не вышло, но Владлен, к ее удовольствию, вел себя заправским дружкой…
С тех пор минуло почти три месяца. Удивительно свободно, естественно вошла в дом Воеводиных Злата Румянцева. Она не заискивала перед Елизаветой Михайловной, стараясь угодить свекрови во всем, как иные, не в меру услужливые невестки, и между ними установились добрые отношения. Злата без всякого усилия над собой называла свекровь мамой, которая, в свою очередь, ласково окрестила ее дочкой. "А еще говорят о каком-то вечном антагонизме между свекровью и снохой", - думал Максим Дмитриевич, с улыбкой наблюдая за женщинами. Несколько дольше Злата привыкала к нему, главе семьи, побаивалась его шуток. Всего один человек прибавился в доме Воеводиных, но жизнь потекла бойчее…
Юрий пожаловался Злате, до чего же трудно ему работать с Двориковым. Она выслушала, встала, прошлась по комнате, невольно подражая Елизавете Михайловне.
- А как ты с ним будешь ладить, если уйдет Платон Ефремович?
- Сам не представляю.
- Он тебе все припомнит. Такие люди на работе вымещают зло за домашние неурядицы, а дома - за служебные неприятности. Скажи, что ценит в нем Платон Ефремович?
- Конечно, инженерный опыт. Однако характер… Нет, придется уходить, пока не ушел Платон Ефремович.
- Куда это ты собрался?..
Юрий и Злата поспешно оглянулись: в распахнутой двери стоял Максим Дмитриевич.
- Да, пустяки, - сказал Юрий, застигнутый врасплох.
- Заговор против старших? - Максим лукаво прищурился, оглядывая молодежь. - Вы смотрите у меня, заговорщики! - весело погрозил он, присаживаясь к столу. - Что там новенького в городе?
Юрий ухватился за этот дежурный вопрос отца, лишь бы не отчитываться о "заговоре", и охотно стал рассказывать, как город готовится к празднику Победы. Максим с любопытством приглядывался то к сыну, то к невестке. Злата сидела в сторонке, положив, как ученица, руки на колени. "Плутовка, - думал он. - Заодно с мужем. Ничего не поделаешь - семья в семье. Вот уже и свои секреты появились".
- Ладно, не старайся, - сказал Максим сыну. - Я в курсе всех событий.
Юрий неловко пожал плечами: чего тогда спрашивать? Как раз в передней коротко прозвучал звонок.
- Ах, вы, оказывается, в полном сборе! Я сегодня немного припозднилась.
Елизавета Михайловна не сказала, отчего она задержалась, но и так было видно, что просидела в парикмахерской. Густые рыжеватые волосы тщательно уложены, брови чуточку подведены - искусно, в меру, и свежим розовым лаком блистают ноготки ее докторских пальцев. Она, кажется, начала следить за собой пуще прежнего, едва появилась в доме юная сноха. Молодость всегда бросает вызов пожившим на свете женщинам.
Максим только покачал головой, глядя на свою молодящуюся Лизу.
За ужином он сказал ей таким тоном, словно был наедине с женой:
- Сын-то собирается уходить со стройки.
Елизавета Михайловна перестала есть и с недоумением уставилась на Юрия, которому ничего другого не оставалось, как в нескольких словах повиниться и перед мамой, раз уж отец все слышал.
- Зря ты, сынок, горячишься, - мягко упрекнула она. - В жизни всякое бывает.
- Захвалили его на стройке, вот он и нос кверху, - сказал Максим. - Ишь ты, не сработался с человеком, который годится ему в отцы!
- Я свое дело знаю… - осторожно заметил Юрий.
- Помолчи! - сердито перебил его Максим. - Пусть в чем-то и ошибается Двориков, но разве это дает тебе право заноситься? - Он круто повернулся к жене. - Не сработался, видишь ли, наш сыночек, едва начав работать.
Злата с тревогой наблюдала, что будет дальше. То был первый случай после свадьбы, когда в семье назревала ссора.
- Каков, а? - повысил голос Максим. - А если бы ты был на партийной работе, что тогда? - снова обратился он к сыну. - Оттуда так просто, по "собственному желанию", не уйдешь, не понравилось-де у вас, дорогие товарищи, до свидания! Нужно уметь срабатываться с кем угодно в интересах дела.
- Это приходит, Максим, с годами, - сказала Елизавета Михайловна, начав убирать посуду.
- С годами! Да я в его годы секретарствовал в райкоме… - сказал Максим и осекся, почувствовал себя неловко.
- Мало ли что, - по-прежнему сдержанно отвечала Елизавета Михайловна. - Ты в двадцать семь был комиссаром дивизии. Но в то время шла война…
Максим не дослушал ее, махнул рукой и ушел в свою комнату.
Злата с облегчением вздохнула, принялась помогать свекрови убирать со стола. Елизавета Михайловна сказала:
- Ты не обижайся на отца, не надо. Он справедливый.
- Я знаю, мама.
Когда и Юрий вышел из столовой, не проронив больше ни слова, Елизавета Михайловна снова обратилась к расстроенной Злате:
- Поди-ка ты, голубушка, к мужу, а я тут сама управлюсь.
Злата покорно кивнула головой.
Семья в семье… Верно, это уже были две семьи, объединенные одной родительской крышей, но разделенные временем, которое измерялось десятилетиями.
Молодые закрылись в своей комнате и долго не ложились спать. Злата смутно помнила родного отца, он виделся ей в туманце раннего детства. Но она знала, по крайней мере с чужих слов, что отцовская строгость, может быть, самая дальновидная на свете. Недаром в слове "безотцовщина" столько горечи. Нет, Злата не могла бы даже скрытно ото всех осуждать Максима Дмитриевича за этот, пусть очень строгий, сегодняшний урок. Наверное, тем и дороги отцовские уроки, что они лишены сентиментальности. Но было все-таки обидно за Юрия.
- Лучше бы уж мне попало, - сказала Злата.
- Отец зря голоса не повысит. Я сам виноват. Ты думаешь, его расстроили мои стычки с Двориковым? Ничего подобного. Отца возмутило то, что я заговорил об уходе со стройки. Он абсолютно не терпит никакого отступничества.
- Не переживай, Юра.
- Переживай не переживай, а дойдет до Платона Ефремовича, тот еще добавит.
- Не преувеличивай ты, пожалуйста. - Она наигранно повеселела и, ласково охватив его тонкими руками, близко заглянула ему в глаза.
Поддавшись ее настроению, он закружился с ней по комнате, как в тот вечер, когда они наконец остались вдвоем после шумного свадебного пира. Хмель молодости зашумел в голове Юрия: он бессвязно повторял одни и те же сбивчивые слова нетерпеливой мужской ласки. И все разом, все обиды неожиданно померкли и погасли в душной темени шальной апрельской ночи.
В канун Дня Победы Римма принесла из фотоателье увеличенный портрет брата. Алеша получился как живой: светлые доверчивые глаза, этакий дерзкий вихорок на лбу, чуть тронутые улыбкой пухлые мальчишеские губы. Она повесила фотографию на видном месте, над диваном.
Вдоволь насмотревшись на брата, присела, задумалась… Скоро исполнится треть века с той поры, как он погиб в Чехословакии уже после капитуляции Германии. Это случилось недалеко от города Ческе-Будейовице. Война официально закончилась, но там бои продолжались до середины мая. Война не могла на полном разгоне затормозить свой ход - ее инерции хватило на целую неделю, тем более, что сопротивлялись отборные эсэсовские части и с ними власовцы, которые шли ва-банк. Окруженные в лесу, они не сдавались. Нелегко было поднимать солдат в последние атаки, когда в мире установился долгожданный мир. Алеша Луговой был недавно произведен в офицеры и командовал ротой автоматчиков, в которой не осталось и половины ее бойцов. Он горячился, лез в самое пекло, будто наверстывая упущенное время: повоевать ему пришлось всего около года, с весны сорок четвертого - не успел подрасти к началу войны. На третий день боев против окруженной группировки противника командование Второго Украинского фронта двинуло на помощь пехоте дивизионы гвардейских минометов, чтобы избежать напрасных потерь. Катюши были на подходе (все об этом знали), когда под вечер фашисты кинулись на отчаянный прорыв. Наступил решающий момент: пехота поднялась в контратаку. Алеша повел свою поредевшую роту через лесную зеленую поляну, навстречу гренадерам, одетым в форму эсэсовцев. На самой середине поляны закипела рукопашная. Здесь и был сражен Алеша осколками ручной гранаты, трескуче лопнувшей за его спиной… Он еще был жив, когда гвардейские минометы открыли убийственный огонь по врагу. Он еще, наверное, слышал эти заключительные аккорды Отечественной войны. Но он уже не видел бесконечные вереницы пленных, до глубокой ночи тянувшиеся в сторону Ческе-Будейовице: спустя два часа Алеша скончался - тихо, в сознании, не жалуясь на свою безмерно жестокую судьбу.
Римма достала бесценные письма командира полка, рядовых автоматчиков и, трудно вникая в смысл, долго читала их, словно только что полученные… Так было каждый раз в канун праздника Победы, до которой все же дошагал Алексей Луговой, замертво упав к ее ногам…
Римма не слышала, как в комнату вошел муж. Она подняла голову, когда он ее окликнул.
- Я думал, тебя нет дома, - сказал Двориков, внимательно посмотрев на жену.
Она промолчала, не успев остыть после нахлынувших воспоминаний.
- Да ты, оказывается, плакала. Отчего бы?
И вдруг он увидел фотографию шурина. Сделалось не по себе: да, он не раз держал в руках Алексеевы фронтовые карточки, но те солдатские миниатюрки можно было посмотреть и отложить в сторону, тотчас позабыв о них, а теперь младший лейтенант как бы навсегда поселился в доме своей сестры на равных правах с ним, Двориковым, и от такого семейного "уплотнения" никуда уже не денешься.
- Зря ты бередишь старую рану, - вполголоса заметил он, желая дать ей понять, что этот портрет станет ежедневно напоминать о брате.
Римма с укором покачала головой, зная, впрочем, как неловко чувствует себя Виталий, едва заходит разговор о минувшей войне, в которой ему не довелось участвовать. Особенно его раздражает, если кто-нибудь из сверстников примет его за бывшего фронтовика. Тогда он морщится, как от хронического недуга.
- Помилуй, Римма, довольно тебе мучиться, - говорил он ей сейчас, избегая снова встретиться глазами с младшим лейтенантом. - Сколько можно?
- Столько, сколько буду жить! - с непонятным вызовом ответила она.
Двориков переоделся и напомнил, что он бы не отказался чего-нибудь поесть.
Римма нехотя поднялась, ушла на кухню.
Настроение было испорчено вконец. Он хотел поговорить с ней о последних событиях на стройке, о том, как первый секретарь обкома похвалил его за новый девятиэтажный дом для инвалидов войны и семей погибших и как Платон Ефремович, к неудовольствию баловня судьбы Юрия Воеводина, отметил на собрании заслугу главного инженера треста, сумевшего к сроку позаботиться о лифтах. То был урок для его зама, который всегда старается забежать вперед, за все берется, чтобы обратить на себя внимание, и редко доводит начатое дело до конца. Хорошо, что он, Двориков, лично занялся этим делом, вовремя подтолкнул субподрядчиков…
Да о многом хотелось поговорить сегодня Виталию Владимировичу с женой, но она и слушать его не желает. Что же дурного он сказал ей?.. Римму действительно больно задели его слова об Алешином портрете. Ну, пусть ему самому не довелось побывать на фронте, однако причем тут болезненная ревность, которую Виталий часто не может скрыть?
Ночью прошел ливень с грозой, и утром, куда ни глянь, все блистало от весеннего обновления: и высокое уральское небо, и яркая, малахитовая земля, и расцвеченные флагами людные улицы. Весь город, от мала до велика, потянулся к Вечному огню, зажженному несколько лет назад на братской могиле умерших от ран в тыловых госпиталях. В отличие от недавней первомайской демонстрации это шествие было стихийным, как половодье. В нем участвовало много стариков, которые давно отходили свое в праздничных колоннах, но сегодня не могли усидеть дома, у телевизоров, и вышли на площадь вместе с молодежью. У всех пунцовые тюльпаны - дар тем, чьи внуки в литых курсантских батальонах выстроились в парадном каре вокруг обелиска.
Двадцать миллионов павших… Заново ощутить это физически можно только сегодня, когда видишь, как, еле-еле передвигая ноги, упрямо идет, идет к Вечному огню старенькая русская мать… Римма вспомнила и свою маму, которая стойко пережила гибель мужа в сорок первом, но гибель сына в сорок пятом не в силах была пережить. Она не могла поверить, что ее Алешу убили, когда уже кончилась война: то было непостижимым для нее горем, не имевшим никакого оправдания. В дни общего ликования это горе двойным грузом легло на плечи матери. Ей нечем было утешиться.
Двадцать миллионов… Как бы густо ни ветвились семьи погибших с течением времени, какими буйными кронами ни разрастались бы они и ввысь и вширь, но долго еще, долго будет передаваться из поколения в поколение трепетная людская память, освященная неизбывной, великой болью всех матерей России.
ГЛАВА 17
Идти вровень со временем - этого еще мало: надо упреждать время, чтобы иметь некоторый запасец. Нынче без резервов времени немыслимо вообще никакое управление, тем более политическое. Если у начальника строительства, даже очень крупного, все-таки одно-единственное дело, пусть оно и дробится на десятки частных, производных задач, то у секретаря горкома, помимо строительных забот, много других, самых разнообразных. И все предвидеть невозможно, будь ты хоть семи пядей во лбу. Но алгеброй социального развития нужно владеть непременно.
Было, было над чем подумать Ярославу Нечаеву. С недавних пор в городе стало явно не хватать рабочей силы. Каких-нибудь три года назад такой проблемы вовсе не существовало: окруженный со всех сторон колхозами и совхозами, город притягивал к себе вполне достаточно сельской молодежи, которая охотно шла на стройки и заводы. Нынче промышленность областного центра удвоилась, а приток свежих сил падает с каждым годом. Надеяться не на кого. "Ищите кадры в самом городе", - настойчиво требует секретарь обкома.
Ярослав без всякой электроники подсчитал, как вырастет город к началу следующей пятилетки. По его расчетам выходило, что буквально через год-другой все трудовые ресурсы будут полностью исчерпаны. Как же наращивать производственные мощности дальше, не говоря о сфере обслуживания? (Ох эта сфера обслуживания, которая и сейчас крайне нуждается в людях.) Остается одно: расширять профтехучилища, хотя директора их, особенно строительных, жалуются на хронический недокомплект…
Как раз сегодня в горком зашел Воеводин. Нечаев обрадовался его приходу, усадил в кресло, и сам сел рядом с ним.
- Давненько не навещали нас, Максим Дмитриевич, - сказал он с деликатным упреком.
- Все читаю лекции напоследок.
- На какой такой "последок"?
- Ладно, оговорился, не обращай внимания. Скажи-ка лучше, о чем ты раздумывал тут, раз сидел один?
Ярослав поделился своими тревожными размышлениями.
- В прошлом году вы считали капитальное строительство задачей всех задач. Теперь же, когда строители пошли в гору, появилось, как видите, другое главное звено. Я не ошибаюсь?
- Думаю, нет. Текучка всегда отвлекает нас от ближней перспективы. Что ж, производительность труда - святая святых, но в условиях бурно развивающегося города без дополнительных трудовых ресурсов не обойтись. Ты сам-то скольких лет начинал работать?
- В неполные семнадцать.
- А мои сверстники начинали еще раньше. Помню, мы доучивались на ходу: кто в вечерней школе, кто в заочном институте, кто на всевозможных курсах. Ничего, доучились. Кое-кто из моих дружков-приятелей выбился даже в академики.
- Нынче другие времена.
- И другие песни, хочешь ты сказать? Верно, все верно. Тем не менее годы, потерянные в юности, стоят полжизни. Немало тратится времени на выбор профессии: не понравилась одна, нужно осваивать другую, третью. Глядишь, молодому человеку уже под тридцать, а он все не определился в жизни, если не считать того, что успел разойтись с женой. Я нарочно сгущаю краски, хотя нечто похожее мне приходилось наблюдать, Только ранняя, как нынче говорят, профориентация, раннее трудовое воспитание кратчайшим путем выводят человека в люди. Вот откуда начинается государственный баланс рабочей силы… Но ты, Ярослав, не подходи к делу кампанейски. В этом кабинете, - Максим окинул беглым взглядом свой бывший кабинет, - вынашивалось немало заманчивых идей, которые, к сожалению, далеко не все были осуществлены.
- Что за самокритика, Максим Дмитриевич?
- А кто теперь меня станет критиковать? Мы, старики, сами себе судьи.
Нечаев с досадой потянулся к телефону. Звонили из приемной: директор совхоза Абросимов просил уделить ему несколько минут. Ярослав надежно прикрыл ладонью трубку, сказал Воеводину:
- Директор совхоза "Предгорье". Что-то я слыхал о нем…
- Ага, пусть заходит, - оживился Максим.
Абросимов неловко остановился на пороге, с интересом оглядывая издали нового секретаря горкома. Воеводин обернулся, легко встал и пошел ему навстречу.
- А-а, Руслан Иванович! Приветствую вас в стольном граде пшеничной области! Какими судьбами?
- Я рад встрече с вами, Максим Дмитриевич.
- Что ж, на ловца и зверь бежит, - рассмеялся Максим.
Нескладный, мужиковатый, но знающий, себе цену, Абросимов подошел к Нечаеву, представился.
- Мы, кажется, знакомы мимолетно, - сказал Ярослав, тоже немного смутившись оттого, что не встретил директора совхоза по-воеводински.
- Понимаю, вам небось не до нас, вон какой город отгрохали.
- Только начинаем…
Наступила неловкая пауза: все заранее приготовленные Абросимовым слова оказались ненужными в присутствии самого Воеводина, на авторитет которого он и хотел сослаться, направляясь в горком.
- Слушаю вас, - обратился к нему Нечаев.
- Знаю, что вам, Ярослав Николаевич, надоели просьбы о квартирах.
Нечаев невольно насторожился.
- Но квартиру я просить не буду. И рабочих в совхозе довольно.
У Нечаева отлегло от сердца. Как часто в самом деле обращаются в горком с просьбой дать вне очереди квартиру какому-нибудь заслуженному товарищу, всю жизнь проработавшему в деревне. Еще чаще являются сюда секретари сельских райкомов - за помощью людьми на время жатвы, словно в городе и счета не ведется готовым к выезду уборочным бригадам.
- Тогда просите, что угодно, Руслан Иванович, - сказал Нечаев.
- Ловлю вас на слове, Ярослав Николаевич.
- Лови его, лови! - посмеивался Воеводин.
Директор совхоза начал с общей картины заново строящегося города, над которым столько поднято башенных кранов. Ярослав не догадывался, куда он клонит, но слушал такого ходока, наделенного мужицкой хитрецой, с явным удовольствием.
- Нам и нужен-то всего-навсего один-единственный кран до осени.
- Дадим, - сказал Нечаев, удивившись его дальнему заходу.
- Мы строим кое-что многоэтажное - Дом быта, Дворец культуры…