- Нужен мне этот воздух! Витаминами бы пополнить организм… Вот ты домой придешь, гражданин начальник, тебе жена все свеженькое подаст, с витаминами. А обо мне кто позаботится, когда я холостяк?
- Вернешься домой, никуда не денешься, - уверенно сказал милиционер. - Видали мы таких холостяков…
- Давай, - сказал Володя Холостяку. - Все равно придется делать, на сторону свою работу не сдашь. - Он воткнул в снег "карагандинку" размером сорок на пятьдесят. И пошел, пошел ворочать, как грейдер, как бульдозер, забирая от самого асфальта. Встречались на пути скамейки - он и скамейки очищал добросовестно, даже подметал их рукавицами.
- Ну, чокнутый! - время от времени поругивал его Холостяк, у которого не было сил и желания держать Володин ритм. - Чего опять воткнул четвертую? Дорвался. На доску Почета тебя повесят. Силы побереги… Завтра ж освобождаешься… Перед женой нечем будет похвастаться…
- Может, и повесят, - спокойно и насмешливо отвечал Володя. - Передовики бывают во всех организациях, даже в тюрьме…
- Схожу к ребятам, покурить раздобуду, - сказал Холостяк и ушел надолго.
Володя всегда радовался, когда оставался один. Можно было работать и думать, не слушая болтовню напарника-филона.
До обеда он очистил большую часть аллеи. Сел на скамейку, запрокинул голову, посмотрел в небо, которое высоко проглядывало сквозь кисею голых березовых веток. "Елки-палки, как хорошо, как легко дышится, - думал он. - До чего здорово видеть небо над головой! Просто небо…"
Ему вдруг невыносимо захотелось домой, к своим ребятам, в лес. Лес поможет. Почему-то люди, когда им плохо, уходят в лес. Значит, помогает! Иначе бы не ходили…
Он увидел зимнюю тайгу, больничной белизны снег, следы зверюшек на нем, ощутил запах хвои, сосновой смолы, бьющий в ноздри из-под пилы, услышал шум падающих с треском деревьев…
Он любил начинать новые делянки, когда массив еще не тронут техникой, когда он стоит еще величественно и гордо, не зная, что обречен. Об этой обреченности Володя задумался однажды, прочитав в журнале стихи, которые захотелось выучить на память. И он выучил. Поэт так писал о спиленной сосне:
…Ей теперь предстояло быть крышей людской,
Корабельною мачтой, кормой и причалом,
Половою доской и доской гробовой -
Миллионами судеб ей быть предстояло…
На землю опускались сумерки, когда арестант Сидельников подбирался к финишу, оставив за собой метров пятьдесят добросовестно расчищенной аллеи. Он посмотрел назад, оценил сделанное и даже тихо порадовался: на самом деле, теперь люди смогут здесь прогуливаться, дышать свежим воздухом, любоваться деревьями, на которых месяца через два проснутся и станут созревать бурые почки. Да и на доску Почета глянет любопытный человек. Теперь любопытных, конечно, не находилось, поскольку никому не охота черпать ботинками снег. А вот Володя Сидельников подошел к ней совсем близко и захотел посмотреть, кто же вывешен под большими медными буквами "Передовики лесной промышленности". Может, кто-нибудь из Заозерского леспромхоза случайно сюда затесался?
Он прочистил пока узенькую - на ширину лопаты - тропочку, приблизился к Доске, стал разглядывать фотографии. Их было много, штук пятьдесят. Главное, отметил Володя, и это ему очень поправилось, люди были сняты, естественно, на своих рабочих местах: кто у пилорамы, кто с багром на плоту, кто в кабине трелевочного трактора или лесовоза, кто на разделочной эстакаде…
Дойдя примерно до середины, Володя обмер: он увидел себя. Это была та самая фотография, которую прошлой зимой напечатала областная газета: он стоит под елкой по пояс в снегу, каска съехала на затылок, улыбка до ушей, на плече "Дружба". Под фотографией подпись: "Передовой рабочий Кусинского участка Заозерского леспромхоза Владимир Сидельников. Стабильно выполняет нормы выработки на 130–140 процентов".
У Володи зашлось сердце. Смотри-ка, а он и не знал, что портрет его давно красуется в центре Северограда. Видимо, летом, когда тепло и в сквере полно гуляющих, сюда приходят люди, смотрят на его физиономию, может, даже завидуют, может, говорят своим детям или внукам: "Глядите, ребята, какой симпатичный лесоруб товарищ Сидельников. И вам желаем быть такими знаменитыми, чтоб портреты ваши висели в центре города на самом виду у народа…"
Подумав об этом, Сидельников воровато огляделся. Боже упаси, если кто-то из "чародеев" подойдет сюда, станет от нечего делать разглядывать стенд и увидит его портрет - тогда издевок не оберешься. Хорошо, что Холостяк давно ушел в крайнюю аллею и базарит там с приятелями, ждет не дождется прихода машины, которая доставит в неволю…
За спиной послышались шаги. Володя тревожно обернулся. По аллее неторопливо шел милиционер. Он приближался вразвалочку, заложив за спину руки. Володя машинально сделал несколько шагов навстречу и стал посреди аллеи, опершись на лопату.
- Как дела, Сидельников? - спросил сержант.
- Нормальный ход, гражданин начальник, - неестественно живо ответил Володя.
- Жизнерадостный ты сегодня, - удивился милиционер.
- Завтра выхожу из вашего подчинения… Вот и радуюсь…
- А Холостяк все гуляет. Не исправил ты его личным примером.
- Могила его исправит… Пускай гуляет. Толку от него все равно никакого. Доходяга. Филон.
Сержант прошел мимо Володи, оценивающе оглядел нерасчищенный участок перед самым стендом, скользнул взглядом по Доске передовиков.
- Молодец, Сидельников, - похвалил он. - На работе, видимо, тоже не любишь воздух пинать.
- Стараюсь, гражданин начальник…
Конвойный поднял голову, лениво глянул в сереющее небо.
- Давай, Сидельников закругляй. Скоро машина придет. Хорошенько почисть около самой Доски. Из-за нее руководители "Леспрома" и дали заявку на рабочую силу… Так что постарайся. - Сержант сделал несколько шагов к Доске по узенькой, уже прочищенной, дорожке, потом резко повернулся, как по команде "кругом", и так же медленно пошел обратно по аллее.
Володя успокоился. Сержант фотографию не заметил. Да и, пожалуй, не мог разглядеть с такого расстояния, сумерки уже сгущались. На фасаде особняка вспыхнул фонарь. В сквере огни не зажигались. Это хорошо.
Володя яростно разбрасывал снег, подбирался упорно к заветной цели. Когда Доска оказалась над его головой, он подошел и, зыркнув вокруг, положил руку на свою фотографию. Она была под стеклом, в рамке из широких деревянных штапиков. Володя попробовал оторвать штапики, но они были пристроены крепко. Он порылся по карманам- ничего железного. Оставалось одно: разбить стекло. Но как разбить без звука? В сквере стояла спокойная тишина, городские шумы сюда почти не долетали.
И тогда он снял шапку, приложил ее к портрету и сильно стукнул кулаком. На стенде только слегка захрустело, осколки стекла беззвучно посыпались в снег. Володя выдрал фотографию, сунул ее за пазуху и отошел в сторону.
- Чародей! - крикнул кто-то из средней аллеи. - Глуши мотор! Машина пришла!
- Кончаю, - отозвался Володя дрожащим голосом. - Сейчас иду. Он достал из-под полушубка снимок, разорвал его на мелкие кусочки и затоптал в снег. И только после этого успокоился, будто камень с души упал. Теперь все справедливо…
- Сидельников! - Это уже был голос сержанта.
- Иду! - Володя прихватил лопату и потащился к первой аллее, где уже дожидалась машина. Только сейчас он ощутил смертельную усталость, которая как-то вдруг и полностью охватила все тело…
* * *
Утром последнего дня Сидельникова не повели на работу, оставили в зоне расчищать дорожки: ночью был снегопад. Володя махал лопатой без передыху, гнал минуты и часы, зная, что только безоглядное расходование сил быстро пожирает время.
Всю ночь он не спал, будоражил себя раздумьями о предстоящем дне и о том, что последует дальше. Как он заявится домой, что будет объяснять Зине, товарищам по бригаде, начальству? Милиция, конечно, сообщила по всем правилам и, должно быть, редкий кусинский житель не знал теперь о его похождениях в Северограде. Подобные новости в деревнях и поселках не ржавеют, они приобретают крылья, обрастают такими подробностями, что потом самому трудно отделить истину от вранья. Как жить после этого в Кусинске? Как смотреть людям в глаза? Наверное, в школе тоже знают о городских художествах отца Генки Сидельникова и пацаны подначивают сына. Каково ему, Генке? А Зина? Да она там с ума сходит. Или уже плюнула на него, на позорника. Прикидывался, мол, порядочным, непьющим…
Нет, выход один: уезжать из поселка. Заявиться тихонечко ночью, собрать барахло, уговорить жену, если только она согласится (а не согласится - права будет) - и мотать в другой леспромхоз, в другую область, только бы подальше от знакомых людей, от бригады, от золотого мужика Козюбина… Нашел кому доверить такое дело…
Утром Володя не стал завтракать, сонно посидел над овсяной кашей и отодвинул ее.
- Что, Чародей, объявил голодовку? - спросил Тимохин.
- Кто ж перед демобилизацией ест? - сказал Холостяк. - У него с вечера чемоданное настроение…
Володя слушал привычную уже болтовню "коллег", пытаясь проглотить тошнотворный комок, застрявший в горле. Господи, какое счастье, что через несколько часов он уйдет отсюда! Навсегда! И навсегда запомнит этот урок, чтобы уж никогда больше, до окончания дней, не попадать в этот вонючий омут…
После завтрака, как обычно, осужденных построили, объявили наряд на работы, погрузили в машины, крытые брезентом, и увезли в город. Сидельникову было велено оставаться в зоне.
Он лопатил рыхлый снег, чувствуя с каждой минутой нарастание какой-то тревоги. Это была тревога близкого часа освобождения, радостного, но и горького в своей перспективе.
Ровно, в полдень из барака вышел дежурный и громко позвал его. Он утер со лба пот, взял на плечо лопату, медленно поплелся к бараку.
- Пошевеливайся, Сидельников, - незло прикрикнул дежурный. - Или не рад? Жаль расставаться с нашей фирмой?
- Век бы ее не видать, - грустно обронил Володя.
- Тебя сюда пряником не манили. Сам напросился… Пошли в контору, там, говорят, тесть за тобой приехал.
- Какой еще тесть?
- Тебе лучше знать. На чьей дочери женился - тот и тесть.
Володю даже в жар бросило. Неужели правда каким-то чудом оказался здесь Александр Иванович, Зинин отец? А что, может, приехал в Кусинск погостить, узнал про художества зятя и решил лично убедиться. Он мужик крутой и своенравный. Примотал сюда, чтоб сообщить, что Зину с Генкой уже отправил домой, в Вологду, а ему, Володьке, привез ключи от квартиры и письмо от жены, в котором она пишет, что уже подала на развод…
Следом за дежурным Володя вошел в зданьице конторы, вынесенное за зону. В конце длинного и плохо освещенного коридора он увидел одиноко сидящего человека, не смог сразу разглядеть его, но по мере приближения Володины ноги становились непослушными, ватными, будто ступал он по зыбкой палубе корабля, попавшего в шторм…
- Принимайте, папаша, зятька, - сказал дежурный, открывая дверь с табличкой "Начальник спецприемника капитан Сидоров". Напротив этой двери понуро сидел Степан Петрович Козюбин. Не поднимаясь с длинной скамьи, он вяло оглядел Володю и нехотя протянул ему руку.
- Погулял, значит, - проговорил Козюбин с тяжелым вздохом, - А я-то столько лет считал тебя образцово-показательным… Садись, рассказывай толком, чего хоть сотворил.
- Такой случай случился, - пробормотал Володя.
- Не случаи нас ищут, мы их, - поднял палец Степан Петрович. - Поехал, выходит, в седле, а оказался в земле…
- Чего уж теперь говорить…
- Говорить, правда, нечего, а договориться надо…
- С кем договориться?
- Нам с тобой. Насчет твоей болезни.
Сидельников удивленно глянул на Козюбина.
- Какой болезни?
- От которой ты десять дней страдал в городе. - Козюбин усмехнулся. - Употребил в пищу некачественный продукт - колбасу вареную - и угодил в больницу с острым отравлением. Собрался к поезду, приехал на вокзал, телеграммы отослал, чтобы встречали, а оно и прихватило тебя, отравление. На "скорой" увезли. Соображаешь?
- Соображаю… Но как же…
- Остальное не твой вопрос. Зина каждый день прибегала ко мне, отпрашивалась ехать в город. Я не отпускал. Сказал, что звонил в больницу, говорил с тобой. Все нормально, дело идет на поправку, скоро явишься…
- Но ведь бумага из милиции…
- Из суда, - уточнил Степан Петрович. - Бумага была и уплыла. Читали ее двое: начальник и секретарь. Все! Считай, что ее не было…
У Володи разом отлегло от сердца. Ну, Козюбин! Ну, мужик!.. Значит, в поселке никто ничего не знает!
Козюбин достал пачку "Беломора".
- Закуривай, - пригласил. - Здесь, наверно, не давали.
- Спасибо. Бросил.
- Как бросил? Насовсем?!
- Насовсем, до скончания дней.
- Молодец. Себе, что ли, напроситься сюда на недельку, - горько улыбнулся Степан Петрович. - С кем хоть пил?
- С тем самым, который цепи принес. Замачивали в ресторане. Но он тут ни при чем. Я сам ввязался…
- Цепи-то где? - оживился Козюбин.
- Все у них, - Володя кивнул на дверь. - Даже бритву отобрали. - Он потрогал лицо, поросшее рыжей щетиной и сильно похожее на круглый кактус.
- Сколько штук достал?
- Семьдесят.
- Хоть не зря отсидел….
- Как там дела дома?
- Крутимся кое-как. Одолжились у черноборцев. Взяли десяток под честное слово. Требуют уже. Ладно, не с пустыми руками приедем…
Из кабинета начальника вышел дежурный и велел Сидельникову заходить. Вместе с "тестем".
Они вошли. Степан Петрович присел в уголке, а Сидельникову капитан Сидоров велел занять место напротив своего стола.
- Значит, освобождаетесь, Сидельников, - проговорил капитан. - Срок вашего наказания истекает… - он глянул на часы, - через двадцать минут. За это время мы успеем с вами рассчитаться… Получите, гражданин Сидельников, ваше имущество. - И капитан стал зачитывать протокол: - Деньги в сумме сто четырнадцать рублей тридцать восемь копеек… Минус пятнадцать рублей за услуги медицинского вытрезвителя…
- В фонд мира, - ляпнул Козюбин.
- Пересчитайте, - велел капитан и пододвинул деньги к краю стола, где понуро сидел Володя.
- Чего там считать. Я милиции верю, - пролепетал Сидельников, поражаясь, как много промотал он в тот вечер. Домашних было сотни три, да и от казенных кое-что оставалось… Ладно, черт с ними, с деньгами. Жалко, конечно, но не в деньгах счастье. Поднажмем, рассчитаемся - и с женой, и с государством. Это уже десятый вопрос…
- Гражданин, пересчитайте, - строго повторил капитан.
- Делай, как говорят, - по-начальственному шумнул Козюбин.
Володя нехотя пошевелил купюры грязными пальцами, небрежно сунул в карман.
- Все правильно.
- Идем дальше, - сказал капитан, углубляясь в бумажку. - Паспорт на имя Сидельникова Владимира Никаноровича… командировочное удостоверение… часы наручные… браслет анодированный… ручка шариковая… ремень брючной… галстук кримпленовый…
Володя плохо слушал. На душе было противно.
Капитан бросил взгляд в угол комнаты, где стоял ящик, из-за которого, в сущности, все и случилось. Володя тоже глянул туда - две верхние планки были оторваны от ящика и лежали сверху, поблескивая остриями гвоздей.
- Идем дальше, - буднично продолжал капитан. - Ящик с метизами, обнаруженный в номере гостиницы, где проживал арестованный Сидельников. При вскрытии в ящике оказалось: целей режущих для бензомоторной пилы "Дружба" - десять штук; гвоздей - около тридцати килограммов…
- Каких гвоздей? - вырвалось у Володи.
Козюбин непонимающе таращил глаза, переводя взгляд то на Сидельникова, то на капитана.
- Это вам, гражданин Сидельников, лучше знать, каких… По-моему, есть "сотка", есть "восьмидесятка", даже "двухсотка" попадается. Мы их не сортировали, не взвешивали, определили на глазок…
- Понятно, - процедил Володя, скрипнув зубами.
- Что понятно? - насторожился капитан. - Вы с чем-то не согласны? Претензии выкладывайте сразу.
- Согласен, - Володя отвел взгляд. Впервые за много лет ему захотелось разреветься как маленькому.
- Ты говори, говори, если что не так, - посоветовал Козюбин, уловив неладное. Но, взглянув на Володю, осекся, не стал настаивать.
- Тогда все, - сказал капитан, вставая. - Забирайте свое имущество. Мы с вами в расчете. Здесь поставьте подпись. - Официальная часть была закончена, и потому, видимо, милиционер позволил себе дать Володе частный совет, дружеский. Он даже перешел на "ты". - Постарайся, товарищ Сидельников, встречаться с работниками нашего учреждения только на праздничных вечерах по случаю Дня милиции…
Володя промолчал. Он повернул вниз гвоздями оторванные от ящика планки и пристукнул их каблуками сильно поблекших югославских ботинок, взвалил ящик на плечо, пошел к выходу. Козюбин следом нес его чемодан.
- Давай в машину, - недовольно буркнул Степан Петрович. - Я ж за тобой на такси приехал, как за порядочным…