- Да такая жизнь еще хуже. Предупреждаю: я жду до начала дождей. Не желаю оставаться здесь еще на одну зиму и смотреть, как вокруг сыплются молнии, ожидая, что какая-нибудь влетит в дом через трубу и убьет меня на месте. - Имельда сделала новый глоток: что касалось выпивки, тут она была одной из немногих, кто был способен соревноваться с Кандидо Амадо. - До наступления дождей, - повторила женщина. - Как только задует баринес или сверкнет первая молния, я сбегу в Сан-Фернандо.
Кандидо сидел молча, глядя на нее и спрашивая себя, каким тяжким испытанием обернется зима, если ему придется по-прежнему жить в "Моррокое" и терпеть выжившую из ума старуху, глядя, как дождь превращает равнину в озеро, и молясь всем святым, которым поклонялась мать, чтобы одна из жутких молний, которые метало разъяренное небо, не разнесла его на тысячу кусков.
Наконец он глубоко вздохнул и чуть слышно произнес:
- Я убью Селесте.
- Опять завел свою шарманку! - с презрением воскликнула Имельда Каморра. - Этого ты даже по пьяни не сделаешь, а я сроду не видела тебя пьяным. - Она сделала длинную паузу, обхватив стакан обеими руками, и, не сводя взгляда с собеседника, добавила: - Когда ее отец, этот козел Леонидас Баэс, обнаружил, что мой дядька Факундо трахает его дочь, он подстерег его возле каньо, наставил на него револьвер, вынудил показать ему член и, вытащив змею мапанаре, сделал так, чтобы та его ужалила. Это была самая ужасная расправа из всех, когда-либо учиненных над человеком. - Она замотала головой. - Но так поступают Баэсы, чистокровные льянеро, настоящие жеребцы. А у тебя, благодаря папаше, в жилах течет одна лишь святая водица, да и кишка тонка, церковная пелена и то толще.
Пощечина, которую он влепил со всего размаха, опрокинула бы навзничь кого угодно, но Имельда Каморра и бровью не повела. Казалось, она только этого и ждала, даже испытала явное удовлетворение, хотя из уголка ее губ стекла к подбородку тонкая струйка крови. Она капала, пачкая стол, но женщина не обращала внимания, словно это было что-то естественное и привычное, лишь протянула руку и достала из буфета новую бутылку, которую поставила на стол, на этот раз позволив Кандидо наполнить стаканы.
Когда она вновь заговорила, голос ее звучал совершенно спокойно, будто никакой пощечины не было и кровь не продолжала капать на стол.
- Мой старик несколько лет все клялся, что отомстит за брата, только он был трусом вроде тебя. Если бы Леонидас Баэс не помер, он бы пинками вышиб тебя из здешних льянос, а моему папаше зашил бы рот веревкой из ковыля. - Он сделала еще глоток и глубоко вздохнула, изображая смирение. - Как же мне нужен вот такой настоящий мужик, как он, но, к несчастью, они все перевелись.
- У меня нет никакого желания собачиться с тобой сегодня вечером. Что-то нет настроения.
- А жаль, потому что у меня как раз есть, - с вызовом ответила Имельда. - И я прямо умираю от желания хлопнуть тебя по голове бутылкой.
- Уймись же!
- Почему? Правда глаза режет? Мы оба знаем, что ты плох в постели, ленив в работе и засранец по жизни. Твое хваленое терпение - не достоинство, а малодушие, и в том, что алкоголь никогда не туманит тебе мозги, нет ничего удивительного, поскольку ты сын своей матери: тебе и туманить-то нечего.
Кандидо Амадо засопел, допил свой ром, медленно поднялся, отставил в сторону стул и начал расстегивать широкий и тяжелый пояс.
Имельда Каморра (ее семья с давних пор успешно оправдывала свою фамилию) лишь улыбнулась, а в ее темных-претемных и обычно мрачных глазах вспыхнула слабая искра веселья. Она тоже осушила свой стакан, подняла голову, взглянула на противника и резким движением ноги под столом изо всех сил пнула его в промежность.
Кандидо Амадо взвыл и опрокинулся назад, ударившись о стену, но не позволил себе такую слабость, как съехать на пол и сосредоточиться на своей боли, потому что знал по опыту, что женщина набросится на него сверху с бутылкой в руке, порываясь раскроить ему череп. Он едва успел завладеть стулом и швырнуть его вперед, угодив ножкой женщине в живот.
Это была грубая, ожесточенная схватка на равных. Имельда была выше противника, и к ее внушительной телесной массе добавлялись животная дикость и неоспоримое удовольствие от драки. Чувствовалось, что ничто другое не доставляло ей большего наслаждения, чем возможность наносить и получать удары, отбросив жалость и осторожность, так что в считаные минуты уже не было ни одного целого предмета мебели, и даже стекло единственного окошка оказалось разбитым вдребезги.
Когда все закончилось, они, тяжело дыша, лежали на полу в противоположных концах комнаты - оглушенные и истекающие кровью, - а затем Кандидо Амадо, собрав последние силы, с трудом встал, опираясь на то, что окажется под рукой, и, шатаясь, направился к двери. На пороге он задержался, чтобы взглянуть на Имельду.
- Ладно! - сказал он. - Обещаю тебе, что до наступления дождей мы поженимся, даже если мать будет против. - Он провел тыльной стороной ладони по нижней губе: она тоже была расцарапана до крови. - И ты будешь жить в "Кунагуаро", даже если для этого мне придется всех поубивать! - сказал он в заключение.
~~~
Засуха оказалась долгой и жестокой, равнина растрескалась под солнцем, лик которого ни разу не прикрыло хотя бы жалкое облачко, и на протяжении десяти дневных часов людям и животным приходилось переносить удушающий зной. В полдень жизнь замирала, дыхание прерывалось, все погружалось в скорбное безмолвие. Даже птицы - птицы саванны, привыкшие жариться на солнце, - не могли подняться в небо, потому что вскоре падали, словно пронзенные огненным мечом.
Большая часть каньо и водоемов пересохла, и там, где еще оставалось на три пальца воды, казалось, бурлила жизнь, хотя и она уже начинала погружаться в летаргию из-за перегрева и недостатка кислорода: прямо не среда обитания, а густой перенасыщенный суп.
Якаре, баба, черепахи, чигуире, олени, обезьяны, броненосцы, муравьеды да пара-тройка диких свиней делили эти последние водопои с цаплями, "солдатами", красными ара, ибисами, ястребами, самуро, сычами, жеребятами, коровами, телятами, анакондами, пумами, а посреди ночи - даже с каким-нибудь одиноким ягуаром, или саванным тигром.
Борьбы не было. Даже в самых слабых не было страха, поскольку те, кто мог стать добычей, были уже достаточно напуганы засухой. Даже самые кровожадные звери не утруждали себя убийством, потому что вокруг и так витала смерть и свежее мясо было в избытке.
Только одно событие время от времени заставляло обитателей равнины стряхнуть апатию и сонливость в эти изматывающие дни: запах дыма, который вдруг возвещал о том, что льяно горит, что какой-нибудь крестьянин запалил свои иссушенные зноем конуко, и огонь распространялся от горизонта до горизонта, продвигаясь без спешки и без ветра, но и не встречая никого, кто бы его укротил, разрушая все на своем пути и выталкивая животных к крохотным укрытиям каньо, водоемов и рек, успевших превратиться в жалкие подобия того, чем они когда-то были.
- Это же глупо! - возмущалась Аурелия. - Я не разбираюсь в земледелии, но я читала, что это самое худшее, что можно сделать. В огне выживают семена лишь наиболее выносливых древесных растений, и земля теряет гумус и микроорганизмы, насыщающие ее воздухом.
- Льянеро до сих пор верят, что это самый лучший из существующих способов добиться того, чтобы на следующий год травы на пастбищах было вдосталь. А также покончить со змеями и клещами, которые досаждают скотине.
- Но это же безумие! - не сдавалась Аурелия. - И неосмотрительно. В любой день могут пострадать люди.
- Такое часто случается, - согласился Акилес Анайя. - Редко выпадает год, когда какой-нибудь семье не приходится спасаться бегством, покинув дом, объятый огнем. Но не беспокойтесь. Здесь мы в безопасности. Берег реки защищает нас с трех сторон, а эта полоса пустоши - с четвертой. Это единственный дом на Арауке, которому не надо бояться ни огня, ни воды, ни молнии, ни ветра: он построен на совесть.
Управляющий был прав: при строительстве старого особняка в "Кунагуаро" все было продумано до мелочей. Дом был удобным и прохладным, несмотря на толстые внутренние стены из столетнего дуба, хотя бросалось в глаза, что он нуждается в покраске и капитальном ремонте.
Селесте Баэс пообещала в следующий раз привезти краску и деготь для крыши, а пока в самые жаркие часы, когда невозможно было выполнять какую-либо работу под открытым небом, Вглубьморя занимались ремонтом мебели, дверей, полов и окон, преображая старый, полузаброшенный особняк.
По утрам, после прогулки на рассвете - только в это время еще можно было гулять, - женщины доили смирных стойловых коров, а мужчины вместе с управляющим пытались спасти беспомощных животных, по возможности сгоняя их к тем немногим водопоям, которые остались на равнине.
Асдрубаль научился ездить верхом, проявляя больше сноровки, чем брат. Он был сильнее и выносливее, поэтому лучше переносил длительные переходы по жаре и изматывающий галоп. Себастьян же часто возвращался весь разбитый и скрюченный: если кости у него до сих пор были целы, то это потому, что его ангел-хранитель смягчал падение всякий раз, когда бедняга вылетал из седла через голову лошади.
- Все вроде бы шло хорошо! - жаловался он, потирая поясницу. - И вдруг, когда я совсем вроде бы освоился, эта чертова скотина внезапно останавливается, и я лечу вперед, словно меня швырнули в море с носа корабля.
Аурелия, в свою очередь, отказалась от передвижений на лошади, разве только до фермы и обратно, и то медленным шагом. Зато Айза с гнедым на третий же день словно превратились в единое целое, и Акилес Анайя спрашивал себя, зачем этой девушке его уроки, если жеребцу, казалось, и не требовалось отдавать команды - он выполнял их и так.
Со временем льянеро оставил всякую попытку понять что-либо в отношении этого необычного существа, пожаловавшего даже не из другой страны и другого континента, а, судя по всему, из другого мира, и покорно следовал примеру Аурелии и ее сыновей, которые на всякое чудо и необычный поступок девушки говорили: "Ну, это же Айза!" Объяснить это ничего не объясняло, зато, по крайней мере, не надо было ломать голову над тем, что было уму непостижимо.
Коровы давали больше молока, когда она их доила, куры неслись, когда она их об этом просила, а чертов петух, клевавший без разбора и своих, и чужих, вертелся у ее ног, точно собачонка. Расскажи ему об этом кто-то другой, никогда бы не поверил, но сейчас это представлялось ему в порядке вещей, все равно как ежедневный восход солнца.
С тех пор как приехали Пердомо Вглубьморя, имение преобразилось, и старик решил попросить хозяйку не переводить его в главную усадьбу, поскольку он всегда хотел умереть в "Кунагуаро", а теперь вдобавок исчезло и тягостное одиночество, которое раньше часто повергало его в уныние.
Казалось, он на склоне лет вдруг обрел семью, которая любила его и уважала. И по вечерам внимательно слушала его рассказы про льяно или сельву: все-таки Акилес Анайя помотался по свету, а в молодости был и бакеано, и сирин-гейро - там, в районе Кунавиче, Высокого Ориноко или на отрогах Рораймы, уже на границе с Бразилией.
- Вот этот шрам - память о стреле мотилонов; в ноге я ношу пулю колумбийских угонщиков скота, а в ту часть тела, которую не могу показать из уважения к дамам, меня укусила пиранья, когда однажды мы переходили реку вброд с отбившейся частью стада.
Долгие вечерние разговоры, хорошая еда, поразительные чудеса, работа, которой хватало, и приятная компания - все это скрашивало жизнь старика. А между тем жара, пыль и засуха превращали равнину в ад, комары и мошки словно обезумели, и каждое утро тысячи глаз поднимались к небу в надежде, что на востоке появятся робкие облачка, предвещающие конец агонии.
Естественный отбор делал свое дело, и льяно было усеяно трупами самых слабых животных, в то время как птицы, питающиеся падалью - единственные счастливцы в такое время года, - наедались от пуза или кружили все ниже и ниже над телятами или жеребятами, которые, пошатываясь, брели куда глаза глядят по бескрайнему окаменевшему морю.
Если и было на свете существо, которое Айза Пердомо терпеть не могла, то это самуро - черная вонючая птичища, способная выклевать глаза коровенке, в которой едва теплится жизнь, или влезть в брюхо кобыле, чтобы наброситься на еще трепещущие внутренности. И хотя девушка не дрогнула во время нападения морского чудовища глухой ночью и разгуливала без оружия среди диких тварей, которыми кишмя кишели стоячие озера, каньо и мелколесье, стоило ей только увидеть одну из этих трусливых, гадких птиц, не осмеливавшихся подступиться к тем, кто еще не оказался на пороге смерти, как ее тут же пробирала дрожь.
Почему?
Не было смысла постоянно искать внутри себя ответ на этот вопрос, поскольку самуро были связаны не столько с прошлым, сколько с будущим, которое ей не удавалось разглядеть, однако что-то ей подсказывало, что птицам-падальщикам в нем отведена важная роль. В то утро она заметила, что они кружат с большей настойчивостью, чем обычно, и не могла выбросить эту картину из головы, когда у нее за спиной раздался голос, сильно напоминавший карканье:
- Здесь есть кто-нибудь?
Аурелия с Айзой встали - в тот момент они доили коров - и из полумрака стойла оглядели двух мужчин, чьи силуэты вырисовывались на фоне ослепительного солнечного света.
- Да. Есть, - ответила Аурелия. - А вы кто такие?
- Мирные люди. Мы ищем Акилеса.
- Его нет. Он вернется к вечеру.
- Вы могли бы дать нам немного воды? Саванна - прямо пекло какое-то.
Айза прошла вглубь просторного помещения и вернулась с полным кувшином воды, который протянула незнакомцам.
Кандидо Амадо взял его не сразу, потому что все его внимание было приковано к девушке, которая постепенно выступила из темноты и ослепила его сильнее, чем огненное солнце, сиявшее у них за спиной, и все же принял предложенный кувшин, жадно напился и передал сосуд Рамиро, который так и стоял в оцепенении, хотя беспрестанно рыскал глазами вокруг.
- Спасибо! - поблагодарил Кандидо, пока пеон пил. - Вы здесь люди новые, правда?
Айза молча кивнула, и он добавил:
- Работаете у моей кузины?
На этот раз выступила вперед Аурелия и кивком указала дочери, чтобы та вернулась к коровам.
- Мы работаем у доньи Селесте, - сухо ответила она. - Но ее нет, и я вам уже сказала, что ее управляющий до вечера не вернется.
Кандидо Амадо снял засаленную шляпу и вытер платком потную, очень светлую лысину, которая составляла контраст с лицом, загоревшим на солнце. Несколько секунд он рассматривал Аурелию, однако его внимание тут же переключилось на Айзу, которая вернулась к своей работе.
- Мы подождем, - сказал он.
- Не здесь, - быстро отреагировала Аурелия. - И не в доме. Я незнакома с обычаями, только мне велено никого не впускать.
Мужчины воззрились на нее, удивленные твердостью тона, и тогда Рамиро вмешался:
- Но ведь мой хозяин - кузен сеньоры. Мы не бродяги.
- Представляю себе! - Женщина не утратила своей решимости. - Однако я следую указаниям. Вы можете подождать под навесом или под деревьями. Я принесу вам воду и еду.
В глазах Кандидо Амадо сверкнула ярость, и в какое-то мгновение показалось, что он вот-вот набросится на женщину и ударит ее, но присутствие Айзы, не спускавшей с него глаз, заставило его сдержаться, и он процедил сквозь зубы:
- Ладно! Мы уходим. Но предупредите Акилеса, что завтра я вернусь, и, если его не будет, я подожду его в доме, нравится вам это или нет! Всего наилучшего!
Он повернулся, не дожидаясь ответа, и, вскочив на свою красивую кобылу, яростно вонзил в нее шпоры и поскакал галопом.
Аурелия провожала их взглядом, пока они удалялись, оставляя за собой густое облако пыли, и, покачав головой, вновь присела поблизости от дочери.
- Не нравится мне этот человек, - проговорила она. - Селесте была права, и мне не нравится ее кузен.
- Второй еще хуже, - заметила Айза.
- Откуда ты знаешь?
- Прочитала по его глазам.
- Вот уж действительно чудо, поскольку они у него такие косые, что даже китаец ничего бы по ним не прочитал! - Аурелия засмеялась собственной шутке, но тут ее лицо омрачилось, она подняла голову и взглянула на дочь: - Но теперь, после того как ты сказала, я понимаю, что так и есть: не встречала еще человека с такой злодейской внешностью.
~~~
- Это Рамиро Галеон, - пояснил Акилес Анайя, когда женщины рассказали ему о визите. - Младший из Галеонов, девяти братьев - конокрадов, воров и убийц, хотя, к счастью, в живых осталось шестеро. - Он отрезал огромный кусок мяса, сочного, с кровью, потому что они ужинали, и ему нравилось, когда оно было приготовлено именно так, и Аурелия это знала. - Один из них, Гойо, похваляется тем, что убил по меньшей мере двести человек, это самый страшный человек в льяно. - Старик медленно жевал свое мясо. - У Рамиро тоже длинная история, но в последнее время он поуспокоился, стал управляющим и правой рукой Кандидо Амадо.
- Они завтра вернутся.
- Я буду их ждать. И очень ясно дам понять, чтобы катились обратно. - Акилес показал на тяжелую винтовку, висевшую на трубе. - У меня в голове давно вертится мысль расквитаться с Амадо или, на худой конец, с Галеоном.
- Почему?
- Они уже увели у меня столько скота, что даже тысячи их поганых жизней не хватило бы, чтобы расплатиться. Не хватало еще, чтобы они мне тут тигрили вокруг дома.
- Тигрили? - удивилась Айза.
- Кружили, вынюхивали, надоедали, вредили… Какое слово употребить - значения не имеет. Важно не дать им воли, потому что это тот еще народ!
- Не ищите себе неприятностей!
Старик повернулся к Аурелии, от которой исходило предостережение.
- В льяно, сеньора, самый верный способ нажить неприятности - это нежелание нажить неприятности. Это суровый край, и, если ты не противостоишь трудностям или людям, тогда рано или поздно они начинают напирать на тебя. - Казалось, у старика внезапно пропал аппетит (обычно он на него не жаловался), и, отставив от себя тарелку, он начал сворачивать очередную свою желтоватую и вонючую сигарету. - Кандидо Амадо знает, что ему запрещено приближаться к дому. Так всегда было и так будет, пока "Кунагуаро" принадлежит Баэсам.
- Но так недалеко и до перестрелки!..
- С каждым говори на его языке, - рассудительно сказал льянеро. - А свинец - единственный язык, который понимают угонщики скота.
- Всегда можно договориться как-то по-другому.